Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Ну и сука! — взорвался он. — Я так и знал, что ты какую-нибудь подлянку придумаешь! Да пошел ты на х… со своим прощением! Аня, не верь ему! Это ж — змей! Он это спецом!
Он не мог ясно выразить обуревавшие его чувства. Анна, затихнув на плече Норова, не ответила.
— Сука, Нор! — бесился Гаврюшкин. — Я все равно тебя, гада, прикончу!
Норов, стараясь не потревожить Анну, протянул руку, нащупал выглядывавший из-под салфетки пистолет, и, не глядя, толкнул его по поверхности стола к Гаврюшкину.
— Прикончи, только отстань!
Гаврюшкин схватил пистолет, вскочил и через стол прицелился в Норова. Анна подняла голову с плеча Норова.
— Положи пистолет! — скомандовала Анна мужу спокойно и твердо.
— Ты едешь домой?
— Положи пистолет!
— Да или нет?!
Она не ответила.
— В последний раз спрашиваю?! — он угрожающе возвысил голос.
— Да перестань же! — воскликнула Анна.
— Тогда я убью его!
— Никого ты не убьешь! — сердито возразила Анна и снова опустила голову на плечо Норова. — Хочешь убить, обоих убей! Взрослый человек, а такую чушь несешь, слушать стыдно!
Гаврюшкин подумал и нехотя положил оружие на стол.
— За бабой спрятался, — мрачно заключил он. — Ну и кто ты, Нор, после этого? Сука, самая натуральная.
***
Из Кривого Рога Сережа Дорошенко прибыл в Саратов зимой, с одним старым чемоданом, в высокой потертой ондатровой шапке-ушанке. Эта шапка сильно потешала охрану Норова, — в России таких не носили с советских времен. Когда-то они были признаком принадлежности к номенклатуре; позже их можно было увидеть лишь на пенсионерах. Кроме чемодана и облезлого символа коммунистической эпохи Сережа привез с собой жену и двухлетнего сына.
Норов помог ему снять квартиру и дал денег на обустройство. Ежемесячный оклад Сереже он назначил в 5 тысяч долларов, плюс проценты с прибыли. Это было гораздо меньше, чем получал Володя Коробейников, но по саратовским меркам, очень прилично, а по украинским и вовсе — целое состояние. Сережа был безмерно счастлив.
В дела он въезжал медленно и туго, со скрипом и пробуксовкой. В своих письмах к Норову он рассказывал о том, что занимался бизнесом, но бизнес его, очевидно, был каким-то случайным, мелким. Несмотря на все объяснения Норова, сути того, что делалось в фирме и чем ему предстояло руководить, он никак не схватывал. К тому же у него массу времени отнимали семейные заботы.
Жена его оказалась привередливой, прижимистой и неумной, ей не нравились снимаемые ими квартиры, а плата казалась слишком высокой; они часто переезжали с места на место. Ребенок, не привычный к суровой русской зиме, простывал и болел, Дорошенко искал ему хороших врачей и обзванивал всех знакомых подряд, спрашивая рекомендации. Он собирался вызвать с Украины в помощь свою мать, только что вышедшую на пенсию, но та не хотела ехать без мужа, Сережиного отца, тоже пенсионера. И Дорошенко, и его жена, не успев еще толком обжиться, уже строили планы по покупке собственного жилья и считали, сколько денег нужно для этого накопить.
Вся эта суета раздражала Норова и, видя его реакцию, Сережа в общении с ним бытовых тем избегал. Но с охраной и сотрудниками он постоянно советовался относительно своих проблем. До Норова это конечно же доходило, и он испытывал досаду, понимая, что житейская тина занимает Сережу больше, чем работа, и что с таким отношением к делу хорошим руководителем тот никогда не станет. По его мнению, Сереже вообще не стоило тащить с собой в Саратов жену и малолетнего ребенка; следовало сначала войти в курс дел, найти подходящее жилье, должным образом все подготовить, а уж потом вызывать семью.
Авторитетом у подчиненных Дорошенко не пользовался; в отличие от Володи Коробейникова, с которым они его постоянно сравнивали, он был некомпетентен и нерешителен, по каждому вопросу бегал за советом к Норову. Вскоре сотрудники тоже повадились ходить к Норову, — напрямую, минуя Дорошенко, — так получалось быстрее. Норова это лишь дополнительно сердило.
Дорошенко прозвали в фирме Пыжиком, — то ли из-за нелепой шапки, то ли потому что он безуспешно старался изобразить из себя дельного начальника.
***
Гаврюшкин, никого не спрашивая, хмуро сделал себе большую чашку кофе и, морщась, выпил ее до половины, как горькое лекарство.
— Блин, даже сахара в доме нет! — проворчал он. — А туда же, строит из себя неизвестно кого!..
— Возьми шоколад! — еще раз предложил Норов.
Не отвечая, Гаврюшкин поднял на Анну черные трагические глаза.
— А как же сын? — с надрывом произнес он. — Значит, тебе уже на него наплевать?
— Как ты можешь так говорить?!
— Ты летишь со мной домой?
— Я прилечу сама…позже!..
— На чем? Самолеты в Россию уже не летают!
— Я найду способ.
— А что я скажу Леве? Что мама бросила его ради любовника?
— Это ложь! Ты этого не сделаешь! — гневно воскликнула Анна, вскакивая.
Гаврюшкин понял, что зацепил.
— Сделаю, не сомневайся! Пусть знает правду!
— Ты не способен на такую низость!
— Плохо же ты меня знаешь!
— Ты еще в пианино наложи, — посоветовал Норов. — Оно в гостиной стоит. Уж гадить так гадить!
— Заткнись, Нор! — огрызнулся Гаврюшкин.
Их перепалку прервал звенящий голос Анны:
— Если ты посмеешь сказать Левушке что-нибудь плохое обо мне, я заберу его и уйду от тебя навсегда!
— Не заберешь!
— Заберу.
Она стояла прямая, решительная, ее круглые глаза были сейчас светло-зелеными, прозрачными, как холодная талая вода.
— И я расскажу ему, наконец…
— Стой! — вскрикнул Гаврюшкин, не дав ей договорить. — Молчи! Не вздумай!
Похоже, он испугался.
***
Первый большой провал случился у Дорошенко через месяц после начала работы. Крупные московские компании, имевшие рекламные договоры с газетой Норова, особенно те, в которых был иностранный капитал, отказывались сбрасывать деньги на «однодневки». Они настаивали на официальной оплате безналом напрямую. Эти средства Володя Коробейников обналичивал через фирмы своего приятеля, имевшего в Поволжье большую сеть магазинов по продаже электроники. Зачитывался он с приятелем рекламой, получалось взаимовыгодно.
Эту практику Володя как человек добросовестный, подробно объяснил Дорошенко, для чего даже специально прилетал на выходные в Саратов; он передал ему все координаты и проконтролировал из Москвы первую «обналичку». По завершении процесса Дорошенко заверил, что все понял и дальше справится сам.
Однако, когда он приступил к самостоятельным действиям, то допустил нелепую ошибку в формулировке платежного поручения. В результате сто шестьдесят восемь тысяч долларов ушли не под «обнал», а прямиком на закупку партии широкоформатных телевизоров и прочей техники.
Норов был в ярости от такой глупости. Он крыл Дорошенко последними словами, обещал засунуть ему в зад его облезлую ондатровую ушанку, а его самого отправить назад по почте
