Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Ну, что скажешь? — спросил Норов Моряка.
Моряк не спешил с ответом. Вопрос Норова подразумевал, что организацию всего процесса Моряк возьмет на себя. Моряк задумчиво почесал синие наколки на плечах, сделал несколько затяжек и свел брови.
— Ну, гляди, — степенно и негромко заговорил он. — Биксу, которая всю эту херню закрутила, надо на глушняк ставить.
Норов переменился в лице и, не донеся бокал с вином до рта, поставил его на стол. Начало было слишком резким. Моряк заметил его реакцию.
— Че задергался? — хмыкнул он.
— Может быть, все-таки обойтись без мокрухи?
Моряк неодобрительно пожал татуированными плечами и развел руками:
— А как?
Не дождавшись ответа, он прибавил с укором:
— Мне что ль это надо? Ты сам попросил. Я тебе грамотный рамс раскидываю, а ты сразу по тормозам!
— Нет, нет, продолжай, — успокоил его Норов. — Я просто хочу принять во внимание все варианты…
— А какие еще варианты? — ворчливо проговорил Моряк.
Он затянулся и выпустил едкий дым.
— Ну, раз уж ты такой добрый, давай ее кислотой обольем.
— Хорошо, — преодолевая внутреннее сопротивление, кивнул Норов.
Кислота была ненамного лучше убийства, если вообще лучше, но отступать ему уже было некуда. В случае повторного отказа Моряк обиделся бы и прекратил разговор.
— А ебаришку можно просто поломать да на больничку отправить, пускай после всю жизнь на таблетки горбатится.
С этим предложением Норов не спорил.
— А с остальными что? — спросил он.
— А че с ними сделаешь? — скривился Моряк. — Шалавы все же. Морды им бить — стремно. Разве что попугать до кучи?.. Да они, чай, и так испугаются, когда узнают, что с этой падлой сотворили.
Илья, слышавший весь их разговор, не вытерпев, обернулся к ним.
— Бухгалтершу просто так нельзя отпускать! — напомнил он. — Та еще сука! Сначала воровала, а после на Пашку всех собак вешала.
— За то, что воровала, ей не предъявишь, — авторитетно возразил Моряк. — Воровать — не западло, у каждого — своя работа. Мы — че, легавые, что ли, за такое подтягивать? А вот за то что ссучилась да мусорам все слила, можно ее малость того…
Он потер подбородок, прикидывая.
— Ну, допустим, табло порезать слегонца… Чисто для острастки. Как, Саныч? Катит?
Моряк называл Норова «Санычем», так же, как и прокурор.
Норов слушал их, и чувство стыда поднималось в нем. Они были его друзьями, он ценил их готовность помочь ему, но уверенности в том, что именно такой мести он ищет, у него не было. Он отпил вина, выигрывая время.
— Надо подумать, — в затруднении проговорил он.
Илья понимал природу его сомнений.
— Наказывать все равно придется, — сочувственно отозвался он. — Иначе тебя люди не поймут, уважать не будут.
— Ты загасись пока где-нибудь, уехай на полгодика, — обратился Моряк к Норову. — Мусора ведь тоже не дураки, первым делом тебя дернут. В Испании на солнышке погрейся или там в Италии.
— Хорошо.
— Пацанам надо будет че-нибудь кинуть, — прибавил Моряк. — Они с меня много не попросят, но хоть полтинник гринами, чисто на бензин…
Пятьдесят тысяч долларов за такое было по меркам Энгельса многовато. Моряк, вероятно, собирался забрать себе больше половины.
— Я заплачу, сколько нужно, ты же знаешь.
— Ты только не тяни, Паш, — предостерег Пацанчик. — Сам знаешь, у нас доброту за слабость принимают.
— Я подумаю, — повторил Норов.
***
Домой он возвращался поздно ночью и, сидя на заднем сиденье «Мерседеса», мягко гасившего своей тяжестью дорожные ухабы, вспоминал другую встречу, состоявшуюся за несколько месяцев до его ареста, когда он еще и не помышлял о мести.
К нему на работу вдруг нагрянула бывшая подруга, с которой у него в далекие газетные времена был короткий, но бурный роман. Закончился он, однако, болезненно для его самолюбия: девушка без предупреждения и объяснения ушла от него к богатому бизнесмену, за которого вскоре вышла замуж.
Дела у бизнесмена шли хорошо, и жену он любил, она была красива, с роскошной копной рыжеватых волос и великолепной фигурой. Вместе они часто катались в Европу, отдыхали на островах, посещали светские тусовки; ее фотографии мелькали во всех местных глянцевых саратовских журналах. Позже у них родилась дочь.
Норову как-то случайно попалось на глаза ее интервью; она авторитетно давала советы саратовским дамам как одеваться. Советы были претенциозными, бренды она перечисляла известные и дорогие. Норов невольно хмыкнул, вспомнив, как когда-то, приезжая в его съемную, тесную квартиру, она расхаживала по ней голой, — одежда им обоим только мешала. Ее длинные, стройные ноги, в черных чулках сводили его с ума. Она не снимала их в постели; они сходились по пять-шесть раз за ночь, — до жжения в паху.
А потом ее мужа убили, — в девяностых годах с коммерсантами это случалось часто. Ей достался его бизнес: пара магазинов, ресторан, недвижимость, сдаваемая в аренду. Работать с «крышей» покойного мужа она отказалась, — они его не уберегли, у нее не было к ним доверия. Кажется, она обратилась к ментам, и те за плату гарантировали ей неприкосновенность.
Тем не менее, однажды в принадлежавшем ей магазине элитной мебели прогремел взрыв. По счастливой случайности, она вышла из своего директорского кабинета в торговый зал, — это спасло ей жизнь. Однако она получила множественные осколочные ранения, в том числе, и лица.
Она долго лечилась за границей, но подробностей Норов не знал. После того, как она его бросила, он избегал встреч с ней, про взрыв в магазине он услышал в телевизионных новостях. И вот теперь ее привезла к Норову младшая сестра, которая и ввела ее в кабинет, поскольку сама она передвигалась с трудом, на костылях. Она сильно исхудала, широкие брюки на ней болтались. Лицо ее почти полностью закрывал платок, как у мусульманки, глаза прятались под круглыми темными очками. Сестра усадила ее в кресло и оставила их с Норовым вдвоем.
Она приехала просить денег на пластическую операцию, которую собиралась делать в Италии. Операция предстояла трудная, многоступенчатая и стоила дорого, у нее самой денег уже не было; то, чего не забрали менты и бандиты, она потратила на лечение. Просила она «сколько не жалко».
— Смотри, что эти твари со мной сделали, — сказала она.
Она стащила с правой руки тонкую шелковую черную перчатку. Норов увидел безобразный обрубок худой обваренной кисти, на которой не хватало трех пальцев. Она медленно размотала платок и сняла темные очки.
Кожа на лице была оплавлена, как
