Наталья Андреева - Браки расторгаются в аду
Когда она вошла, я ее, признаться, едва узнала. И подумала: все-таки она гениальная актриса! Я видела ее всякой — и в роли прислуги, подобострастной и до тошноты заботливой, и в роли барыни, одетой в модное платье, со вкусом поедающей осетрину, и в роли своей подружки, фамильярной и даже наглой. И вот теперь я увидела ее в роли жертвы, то есть несчастной женщины, которая сама не ведает, что натворила по воле своей злой госпожи. Злая госпожа, как вы уже поняли, это я. Чудовище просто.
Она вошла бочком, глаза долу, одетая чуть ли не в рубище, на лице ни следа косметики. Даже я, находясь в тюрьме, выглядела гораздо лучше.
— Садитесь, гражданка Переверзева, — тут же предложили ей.
— Да-да! — Она метнулась к стулу, будто его могли отобрать. Уселась и сложила руки на коленях, как послушная школьница. Весь ее вид говорил: я готова! Только спросите, я все расскажу!
Я пыталась поймать ее взгляд, но она мне в глаза не смотрела.
— Назовите ваше имя, фамилию, место рождения, — посыпались привычные вопросы. Какое-то время мы представлялись.
— Расскажите о ваших отношениях с гражданкой Царевой, — попросили ее.
Она принялась играть на камеру. Сначала робко, потом все увереннее и увереннее. Я видела, как Анисья входит в роль.
— Что рассказывать? Она хозяйка, я прислуга.
— Она к вам хорошо относилась?
— Да хуже, чем к дворовой собаке! — Я оцепенела. — Ее все боялись. Даже Сам. Он-то добрый, но у жены был под каблуком. Все ее капризы выполнял, а она вертела им как хотела. Мы все его жалели, вся прислуга. Говорили: бедный Иван Иваныч. Вы бы слышали, как она на меня кричала! «Поворачивайся, корова!» А он слова плохого никогда не скажет, всегда на «вы». «Протрите здесь, пожалуйста». Золотой человек.
— Значит, она вас запугала?
— Я девушка простая, деревенская, — заныла Анисья. — А она барыня. Все грозила: не будешь слушаться, вылетишь с треском! Я сделаю так, что ты в Москве больше работы не найдешь! И нигде не найдешь! По миру пущу! Сгною! И все ногами топала.
— Ты только не забудь потом, что говорила, а то в суде слова перепутаешь, и все поймут, что ты врешь, — не выдержала я.
— Царева, помолчите! Вам еще дадут слово!
— Вот видите, видите, какая она? — заволновалась Анисья. — Боюсь я ее.
— Ничего не бойтесь, Анисья Аристарховна. Гражданка Царева здесь надолго, а может, и на всю жизнь, коли будет продолжать упорствовать.
Анисья впервые на меня посмотрела с откровенным злорадством. «Ну, каково тебе?» — красноречиво говорил ее взгляд, который, увы, не поймала камера.
— Как-то не клеится, Переверзева, — к моему огромному счастью, сказал следователь. — Муж, по вашим словам, ее боялся, а без копейки осталась она.
— Так он же очень умный, Иван Иваныч! А она, прямо скажем, умом никогда не блистала. Нарядиться, это да. На уме одни только тряпки, целая комната была завешана одними ее платьями. Гардеробная обувью забита, тыща пар туфель, вы подумайте! Один раз наденет — и на выброс. Какой уж там ум! Он, видать, долго готовился. Бумагу как-то хитро составил. Она сдуру и подписала. А он возьми да и скажи: я с тобой развожусь! Потому что, сколько можно терпеть такую стерву? — Она разгорячилась и вышла из роли. Слово «стерва» явно было лишним.
— Ну а в чем конкретно проявлялась ее стервозность? — тут же вцепился в Анисью следователь.
— Я же говорю, оскорбляла нас. Прислугу. Ругалась. Штрафами замучила.
— Суммы назовите?
— Что? — она слегка растерялась.
— Суммы штрафов какие?
— Ну… Да чуть не ползарплаты!
— Ползарплаты за что?
— Платье я ей испортила как-то.
— Ну, так, может, оно и стоило половину вашей месячной зарплаты?
— Да она его один раз только надела!
— А заметила, что вы его испортили, когда хотела надеть второй раз?
Я впервые прониклась к этому человеку симпатией. А он не дурак. Лихо ее гоняет!
— Да ничего она не хотела! Зашла случайно в гардеробную и увидела пятно! — принялась выкручиваться Анисья.
— Ладно, бог с ним, с платьем. Давайте к делу. Царева с мужем разъехались, но вы по-прежнему к ней приезжали. Зачем? Неужели из страха? Так она вам больше была не хозяйка. Зачем же ездить?
— Приплачивала она мне.
— Приплачивала за что?
— Чтобы я за мужем ее шпионила. И за Анжелой Зафировной.
— А вы эти деньги брали?
— Деньги, они никогда не лишние. Я девушка бедная, деревенская, — заныла Анисья. — У меня мама больная, папки нет, братья-сестры кушать просят, надеть нечего. Я все до копеечки домой отсылаю. Кормилица одна я, а семья большая. Ничем не гнушаюсь, лишь бы близких своих прокормить. Виноватая, признаю. Но откуда ж я знала, что до смертоубийства дойдет?
— Гражданка Царева считала причиной всех своих бед Свиридову?
— Кого?
— Анжелу гм-м-м… Зафировну.
— А кого же? Она ж у нее мужа увела!
— И что она конкретно о ней говорила? Царева о Свиридовой?
— Всякое говорила. Ругала.
— А о том, что ее надо убить?
— А как же! — оживилась Анисья. — Я потому и подумала. Беременная ведь. Теперь еще и наследник появится! Законный!
— И вы решились передать приказ убить беременную женщину?
— Так она ж вроде как не беременная, — заморгала Анисья.
— Но вы-то, когда относили братьям пистолет, были уверены в том, что Свиридова ждет ребенка?
— Я девушка бедная, деревенская. Запугала она меня. Застращала.
— Чем конкретно?
— У меня регистрация кончилась. И страховка. Выкину тебя, говорит, из Москвы. А так денег дам, квартиру куплю. Кто ж откажется?
— Вы хотя бы понимаете, Переверзева, что тоже получите срок?
— Ну так условно же?
— Это вам кто сказал?
— А разве нет? — испугалась Анисья. Вот тут даже камера, наверное, уловила, что она испугалась.
— Это суд будет решать.
— Я во всем чистосердечно раскаиваюсь!
— Ну а вы, — следователь всем корпусом развернулся ко мне, — гражданка Царева? Что вы скажете?
— Если человек по собственной глупости принял жалобы на жизнь за приказ убить, я-то здесь при чем? Мозги надо иметь, — пожала я плечами.
— Переверзева, в какой форме был передан приказ убить Свиридову?
— В какой, в какой… Видеть, мол, ее больше не хочу. Мне теперь все равно ничего не достанется из-за ее ребенка. Вот в какой, — вдохновенно продолжала топить меня Анисья.
Я уже прекрасно знала, что мне грозит в случае, если я буду проходить по делу как организатор похищения, и сколько схлопочу, если будет доказано, что по моему приказу похищенного человека убили. Это уже часть третья, так называемые отягчающие обстоятельства, «группой лиц», «с особой жестокостью» и так далее. Да еще «заведомо зная, что похищенная беременна». Там от пяти до пятнадцати светит, так я получу все пятнадцать, кто бы сомневался! Поэтому я буду стоять насмерть.
— Все это ложь, — мой голос был спокоен. — Меня просто неправильно поняли.
— Слово «убить» было произнесено, Переверзева?
— Так тут только дурак не догадается.
— Так было или нет?
— Я не помню. Может, и было.
— Ты врешь! — не выдержала я. — Здесь сказано много вранья, но это вранье самое гнусное. Я тебе не говорила, чтобы ты убила Анжелу. Никогда!
— Да вы сами не помните, что говорили, а что нет! — разозлилась Анисья. — Как вы ее только не крыли! И сукой черномазой, и дрянью крашеной, и по матушке.
— А в самом деле, Зинаида Андреевна, вы умеете материться? — развеселился вдруг следователь.
— Как бы я ее ни называла, смерти ей я никогда не желала, — твердо сказала я.
— Врет! — вмешалась Анисья. — Еще как желала! Да вы сами посудите: ее на улицу выкинули, а она работать не привыкла. Даже посуду за собой никогда не мыла! Вот и решила довести мужа до инфаркта, пока он по закону с ней не развелся. А как узнала, что он все наследнику отписал, так и взбеленилась: убей!
— Вроде все сходится, — усмехнулся следователь.
— Я не желала Анжеле смерти, — твердо повторила я. — Ни ей, ни ребенку. Когда узнала о беременности, просто хотела получить с мужа выкуп. Мне же надо на что-то жить? Моя бывшая служанка все не так поняла. Анисья, скажи наконец правду! — Я посмотрела на нее в упор.
— А я и говорю правду! — Она поспешно отвела глаза и умильно посмотрела на следователя. — Она — убийца! По ее приказу я действовала!
— Царева, это так?
— Ложь!
— Значит, не договорились, — подвел итог он. — Гражданка Перевезева, можете быть свободны. Пока. А с вами, Зинаида Андреевна, мы продолжим.
Анисья ушла, и мы остались вдвоем.
— Вроде бы все сходится, — повторил он. — И в то же время что-то не то. Я впервые вам посочувствовал и сам не пойму почему.
— Еще один прием? — усмехнулась я. — Теперь вы прикинетесь моим другом и станете по-дружески уговаривать меня признаться в убийстве.
