Амплуа убийцы. Следствие ведёт Рязанцева - Елена Касаткина
Афанасий не ел давно, последний раз, кажется, два дня назад, когда отыскал на помойке пакет с изъеденным плесенью хлебом. Это был почти праздник. Афанасий соскрёб зелёный налёт с поверхности батона, размочил его в воде (зубов уже давно не было), долго мусолил во рту, сжимая твёрдый мякиш пустыми дёснами и перемещая его языком от одной щеки к другой.
Вспомнив вкус горьковатого хлеба, Афанасий вздохнул. Нужны были хоть какие-то деньги. Он посмотрел вверх на линию электропередач. Помнится, в девяностых, когда он только начал бомжевать, они с Гришкой Семипятовым умудрялись стянуть несколько метров провода и сбыть их в одной из множества открывшихся тогда контор по сбору металла. Нет, на провода он не полезет. Гришка был электриком, но даже ему не удалось избежать страшной участи. В очередной раз, позарившись на лёгкую добычу, он так и остался висеть пронзённый током на крючке электрического столба.
Был ещё второй вариант — крышка канализационного люка, и Афанасий уже приглядел такую в одном тихом местечке недалеко от пункта приёма металлолома, но для ослабленного недоеданием организма чугунный диск был неподъёмным. Одному не справиться. Желудок сжался в голодном спазме, и резкая боль пронзила тощее брюхо. Если крышку чем-нибудь подцепить, то, возможно, она и сдвинется с места. Затем дотолкать её до приёмного пункта, а там они уж сами дотащат. В прошлый раз так и было, громоздкий верзила, непонятно как умещавшийся в крохотном металлическом киоске, сунул Афанасию полтинник и, одной рукой подхватив крышку, скрылся в своём миниатюрном офисе.
Нужен был рычаг, а всё нужное обязательно есть на свалке. В первом попавшемся дворе возле мусорного контейнера Афанасий обнаружил то, что ему было нужно. Кто-то выбросил старую ржавую металлическую швабру. Такие швабры давно перешли в разряд раритетов. Когда-то и у его Надюшки была такая, с зажимающим внизу механизмом для тряпки. Даже удивительно, что это чудо конструкторской мысли до сих пор у кого-то хранилось. «Видимо, ждала своего часа», — радостно подумал Афанасий и, прихватив находку, направился к люку. Подковырнуть тяжёлую крышку оказалось делом непростым, пришлось помучиться, но приложенные усилия в конце концов себя оправдали, и крышка, слегка приподнявшись, немного сдвинулась с места. Афанасий огляделся — ранним утром во дворе никого, но надо торопиться, сейчас появится дворник и тогда не миновать ему тумаков. Уперев палку в край диска, он всем телом налёг на железный штырь — крышка сдвинулась ещё на несколько сантиметров. Сил почти не осталось, но бросить начатое было не в характере Афанасия, он набрал побольше воздуха в лёгкие и снова надавил на швабру. Вдруг крышка, как будто сжалившись над несчастным, легко съехала в сторону, открыв пустоту канализационного люка.
Чёрт его дёрнул заглянуть внутрь? Что он там хотел увидеть? Но даже бомжа может напугать вид отрубленной человеческой головы.
— Ну вот, всё в сборе. — Волков откинул простынь. На каталке перед следственной группой лежало собранное по частям тело Вероники Лебедевой. — Собирал, словно картинку из пазлов.
Лена покачнулась и схватила Махоркина за рукав пиджака.
— Я его слепила из того, что было, — пропел Волков, насмешливо глядя на Рязанцеву. — Вот, сделал пару снимков на память.
— Мне надо выйти, я не могу больше на это смотреть.
— А больше и не надо, нам тут делать нечего, пойдёмте ко мне в кабинет. — Махоркин подхватил Лену под руку. — Ну что, вы ещё хотите одна допрашивать задержанного?
— Пожалуй, нет.
— Допрос будем проводить в моём кабинете в полном составе. Волков, давай фотографии, при допросе могут понадобиться. Ты будешь следить за состоянием Оплеухова. Ему хоть и вкололи что-то, но мало ли чего. Как только заметишь признаки неадекватности, сразу дай знать.
— Мне только на признаки неадекватности Оплеухова реагировать или на твои тоже? — хохотнул судмедэксперт.
— Среагируешь, узнаешь. Всё, не до шуток.
Человека психически неуравновешенного выдают глаза. В результате колебания давления жидкости в глазах слизистая становится многослойной и появляется характерный блеск. Зрачки Константина Оплеухова метались по орбите глазного яблока с такой скоростью, что казалось ещё немного, и они сорвутся с этой орбиты и вывалятся на стол Махоркину.
— Что вам от меня надо?
— Хочу услышать рассказ о том, как вы убили Веронику Лебедеву.
— Какую ещё Лебедеву? — В стенах кабинета Махоркина этот вопрос звучал уже не однажды.
— Балерину Лебедеву.
— Никого я не убивал. Я её люблю.
— Кого?
— Её. Я только хотел, чтобы она об этом знала. А она меня коленкой. За что? Я бы её на руках носил, а она, как та… такая же … — сбивчиво забормотал Оплеухов. Мысли путались, в голове шуршало. Внезапно его охватил приступ смеха.
Смотреть на смеющегося психа — удовольствие малоприятное. Лена перевела взгляд на Волкова, но тот казался безучастным. Истеричный хохот оборвался так же резко, как и начался. Оплеухов принялся что-то усиленно стряхивать с себя.
Махоркин вынул из кармана фотографии собранного по частям тела Лебедевой и разложил перед Константином.
— Это ваших рук дело?
Оплеухов равнодушно глянул на снимки, потом наклонился поближе, всматриваясь в изображение, и вдруг выкрикнул:
— Это заговор! Уберите.
— Не нравится? Ты же только что говорил, что любишь? — спокойно спросил Махоркин, перейдя на «ты».
— Она голая. Я голых не люблю, — отвернулся Оплеухов.
— Тогда зачем ты её раздел?
— Я не раздевал, я только обнял её… не её… другую… я эту не знаю.
— Не узнаёшь? Ладно. — Махоркин достал из дела фото Лебедевой в белой пачке и пуантах и протянул Оплеухову. — А эту?
Оплеухов впился глазами в фотографию, его лицо растянулось в блаженной гримасе. Он взял двумя руками снимок и прижал к щеке.
— Зачем, зачем она меня оттолкнула? Я же не инвалид. Я бы всё для неё…
— Итак, вы признаёте, что Лебедеву знаете, что любите её и приставали к ней? — Махоркин снова перешёл на «вы».
— Знаю, да. Она из сказки.
— Какой ещё сказки? — не понял следователь.
— Про солдатика.
— Какого ещё солдатика? — начал закипать Махоркин.
— Оловянного, — донесся со стороны голос Рязанцевой, которая до этого предусмотрительно молчала. Лена встала, мужественно пододвинула свой стул к Оплеухову, села почти рядом с ним и вкрадчивым голосом заговорила: — Константин, вы часто бываете в театре?
— Часто. Но последний раз меня выгнали, и я больше туда не хожу. За что они меня? Я же ей цветы и конфеты… я про любовь хотел рассказать… я бы её не обидел, хотел только прикоснуться, поцеловать, чтоб она поняла, как я сильно её люблю, — почти
