Амплуа убийцы. Следствие ведёт Рязанцева - Елена Касаткина
— А разве у него есть девушка? — расстроилась Евгения Анатольевна.
— Теперь есть. И очень красивая.
— Ну вот, всех хороших мужиков разобрали. — Евгения Анатольевна прислушалась. — Кажется телефон.
— Точно. — Лена поспешила в прихожую. «Прорвёмся опера» распевал «Айфоня». — Это Ревин.
— Всё, Елена Аркадьевна, мы его взяли. При задержании оказал сопротивление — укусил Виктора за руку. Вы не знаете, надо ли теперь ему делать уколы от бешенства? — на полном серьёзе спросил Олег.
— Кому? Задержанному?
— Нет, того уже врачи осматривают на предмет вменяемости, я про Котова спрашиваю.
— Я не знаю, — растерялась Лена. — А что с задержанным, его кто-нибудь допросил?
— Нет пока. Махоркин сказал вас не беспокоить, но я не удержался, решил всё-таки вам сообщить. Только вы меня не выдавайте, хорошо?
— Ох, уж этот Махоркин. Ладно, не выдам. Но допросить надо.
— Он сказал, что завтра сам его допросит.
— Что значит сам? Это же моё дело, — возмутилась Рязанцева.
— Елена Аркадьевна, он же за вас переживает. Этот фанатик… Вы бы его видели… Он же в неадеквате. Прокусил руку, словно зверь. Пришлось Котову в травмпункт обращаться. Так что пусть лучше Махоркин сам, тут я с ним согласен.
— А девушка не пострадала?
— Нет. С девушкой всё нормально. Мы его по фотороботу сразу вычислили, так что он даже прикоснуться к ней не успел.
— Молодцы, ребята. Что бы я без вас делала?
— Я и сама могу его допросить, — обиделась Рязанцева. — Вы что, мне не доверяете?
— Дело не в вас. Вы это видели? — Махоркин кивнул в сторону Котова. Сквозь толстый слой бинтов укуса видно не было, но замотанная рука сама по себе производила неприятное впечатление. — Этот парень невменяем. Оставить вас с ним наедине я не могу.
— Но он же в наручниках.
— Это не обсуждается. Допрос будет проходить в моём присутствии. Скажите спасибо, что я вообще, согласился на ваши уговоры. По-хорошему я сам должен его допросить.
— Александр Васильевич, это всё-таки моё дело, — напомнила Рязанцева.
— А я ваш начальник и курирую это расследование.
— А ну вас. Пойду, узнаю в каком состоянии этот Оплеухов. Ну и фамиличка. А вы можете продолжать свой спор. Милые бранятся — только тешатся. — Волков распахнул дверь и вышел.
— Наручники вас не спасут, Елена Аркадьевна. Вот, если бы намордник, тогда ещё куда ни шло. — Ревин задумчиво посмотрел на Махоркина. — Интересно, а бывают человеческие намордники? Для безумных, например.
— Не бывают, это запрещено …конвенцией, — пошутил Котов, поглаживая забинтованную руку. — А вот про уколы от бешенства надо бы поинтересоваться.
— Вспомнил. Бывают намордники для людей, — подскочил на стуле Олег. — Я в одной передаче видел про Японию. Ой, ребята, эти японцы, скажу я вам, такие извращенцы. У них там заведения есть специальные, куда утомлённые тяжёлым трудом служащие заглядывают после работы, чтобы расслабиться. Приходит такой менеджер в костюмчике и белой рубашке, там этот прикид снимает, его подвязывают на верёвках к потолку и начинают причинять боль, ну всякими разными способами, не буду рассказывать какими, чтоб не пугать Елену Аркадьевну. Так вот на лице у них, я видел намордники.
— Господи, Олег, что ты смотришь? — покачал головой Махоркин.
— Да ладно, нормальная передача про путешествия и чужих тараканов в головах.
— Чтоб такой намордник увидеть, не обязательно в Японию ехать. Садомазохистов и у нас хватает.
— Ребят, с вами точно всё нормально? А то я уж начинаю думать, что укол от бешенства надо ставить обоим, — вслед Махоркину покачала головой Лена.
Дверь неожиданно распахнулась.
— Народ! — выдохнул запыхавшийся Волков, — у нас новости. Привезли голову Лебедевой.
Глава вторая
Афанасий Костюченко не всегда был бомжом. Когда-то и он ходил в начищенных штиблетах и выглаженной рубахе. На обочину жизни Афанасия выкинули ушлые братки, которые за пару дней лишили его всего.
После смерти жены он пил две недели. А как ещё было справиться с болью и образовавшейся пустотой, ведь никого кроме Надюшки у него не было. Беда, как известно, не приходит одна. А ещё говорят — пьяному море по колено, имея в виду, что ничего его не берёт. Афанасия взяло. Пролежав пьяным в сугробе всю ночь (до дома оставалось совсем чуть-чуть), он подхватил воспаление лёгких и, возможно, так и сгорел бы один дома от зашкаливающей температуры, если бы не сердечные соседи. Страшный, сотрясающий стены кашель пугал и, не выдержав, они вызвали «Скорую». Так он попал в больницу.
Его состояние было критическим, о чём ежедневно сообщал врач. «Скоро я увижу свою Надюшку», — думал Афанасий, слушая неутешительный приговор врача и не догадываясь, к чему тот клонит.
— Спасти вас могут только редкие лекарства, которые в нашей стране не производятся. Достать их сложно, и стоят они очень дорого, но у меня есть связи, и я мог бы вам помочь, — заговорщицки сказал доктор. — Вот только деньги…
Денег у Афанасия не было. За две недели бурных возлияний он не только потерял работу, но и лишился последних скудных сбережений, истратив всё на водку. Он обречённо покачал головой.
— Ничего. Выход всегда можно найти. Я что-нибудь придумаю, не отчаивайтесь, — участливо произнёс доктор и похлопал рукой по одеялу.
Остальное произошло настолько быстро, что Афанасий даже ничего не успел понять. Всё было, как в тумане. Сначала в палату вплыла медсестра, поставила укол, отчего сразу накрыла слабость и эйфория. Затем в палате появились какие-то люди, что-то ему говорили, в чём-то убеждали, подсовывали какие-то бумаги. Он глупо кивал головой, совершенно не понимая, что происходит, потом что-то подписывал. Наконец все ушли.
Очнулся на утро он свежим и совершенно здоровым. В голове была удивительная ясность. Всё, что происходило накануне, казалось тяжёлым сном.
В этот же день его выписали. Афанасий шёл домой с мыслью, что жизнь налаживается.
Ключ в замке никак не хотел проворачиваться.
— Что за чёрт? — громко возмутился Афанасий и заглянул в замочную скважину. В этот момент с внутренней стороны вставили ключ, два щелчка — и дверь отворилась. На пороге стоял двухметровый детина в выцветшей майке. Все бугристо-мышечные участки кожи украшали татуировки.
— Чё те, дядя? — осклабился мужчина.
На секунду Афанасий решил, что ошибся адресом, но нет — в просвет открытой двери была видна его прихожая, оклеенная жёлтыми в крапинку обоями.
— Я здесь живу, — оторопело выдавил из себя Костюченко.
— Теперь здесь живу я! — ухмылка перекосила лицо мордоворота.
При виде бомжа мы испытываем противоречивые чувства. Всё чаще презрение и негодование, всё реже сочувствие и заботу. Каждому из нас хочется отвернуться и поскорей пройти мимо. Ни видеть, ни слышать, ни знать о том, что они едят, где спят, чем
