Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов
— Статья сто шестьдесят вторая, часть четвертая, — провозгласил опер, подняв указательный палец. — Осуществление предпринимательской деятельности без регистрации либо без специального разрешения. Наказывается лишением свободы на срок до одного года.
— Какое предпринимательство? — вознегодовала Анка. — Мы же ничего не продавали и не покупали!
— Как это — ничего? Вы меня, граждане мазурики, за лопуха не держите. Ловил я уже таких солистов-куплетистов… Деньги за вход на свои концерты берете? Берете. Это и есть незаконное предпринимательство.
— А где доказательства, что кто-то кому-то платил? — дерзнул спросить Касаткин. — Вы это лично видели?
Опер покосился на него.
— Ты кто такой? Этих припоминаю, а тебя нет.
Алексей представился, назвал фамилию-имя-отчество и нынешнее место работы. Опер затянулся «беломориной», выпустил дым ему в лицо. Дал понять, что дискутировать с такими люмпенами — ниже его достоинства. Отчеканил с железом в голосе:
— Заруби себе на носу, зольщик Касаткин: если старший лейтенант Курицын захочет что-то доказать, то старший лейтенант Курицын докажет.
Алексей проследил за его колким взглядом, направленным в сторону двух старшеклассниц, жавшихся в углу милицейского кабинета. Они тоже затесались в число Анкиных слушателей и вместе со всеми были доставлены в отделение. На этих пигалиц и давить не понадобится: пригрози им тюрьмой — в момент расплачутся и подпишут любые показания. Подтвердят, что Анка сотрудничала с немецкой разведкой, а Хряк готовил теракт против Политбюро.
А вот и Хряк. Высунулся из-за спин, прохрипел полупьяно:
— Права и свободы ущемляешь, сатрап? Трепещи! Если ты нас посадишь, завтра миллионы угнетенных поднимут восстание… на первом же столбе тебя вздернут!
Как всегда, взял и все испортил, тупица. Был еще мизерный шанс, что получится уговорить старлея Курицына обойтись малой кровью. Но такой эскапады он стерпеть не мог. Проскрипел, обращаясь не к Хряку, а ко всем сразу:
— В довесок вам статья сто девяносто третья. Угроза в отношении должностного лица. Лишение свободы или исправительные работы на срок до двух лет. И на закуску… — он плотоядно потер руки, — статья семидесятая. Антисоветская агитация и пропаганда. До семи лет с последующей ссылкой.
Повисло гробовое молчание. Курицын насладился произведенным эффектом, вызвал дежурного и приказал отправить задержанных в камеру.
— Измывается, падла, — бормотнул Хряк, идя по коридору под конвоем. — Будет ждать, пока дозреем…
Старшеклассницы, похоже, и так дозрели. Хныкали, просили конвойных отпустить их к маме. Анка цыкнула на них, а потом, в затхлом и грязном обезьяннике, стала подыскивать слова для всеобщего утешения:
— Не пришьет он нам антисоветчину. Подержит и отпустит. Менты — они такие…
Никто не отозвался, каждый думал о своем.
Касаткин попал в милицию второй раз в жизни. И если тогда, после инцидента у «Сайгона», его признали потерпевшим и быстро отпустили, то сейчас он волею оперуполномоченного Курицына был отнесен к разряду правонарушителей, а это грозило наказанием.
Сказать, что положение, в которое он угодил, его не тревожило, было бы неправдой. Тревожило. Но не до такой степени, чтобы впадать из-за этого в ипохондрию или поднимать рев, как эти дурочки с косичками. Он и так дискредитировал себя, попал в опалу, расстался со спортом. Надо оценивать вещи трезво. Кто он теперь? Работяга низшего разряда. Был бы у всех на виду — учинили бы ему головомойку, затаскали по собраниям, навешали строгачей… А с работяги что взять? Будет судимость, не будет судимости — большой роли не играет.
Анка права: антисоветчину им не пришьют. Разве что откуда-нибудь сверху придет указание организовать показательную порку. Тогда да, могут сделать их козлами отпущения на страх всему ленинградскому андеграунду. Но это уже в самом пиковом случае.
Так он подбадривал себя, покуда в камере господствовало уныние. Вон и Анка пригорюнилась, и Хряк больше не витийствовал. Все рядком сидели на нарах и ждали, что будет.
Миновала ночь, а наутро произошло неожиданное. Лязгнула стальная дверь, и в камеру просунулся дежурный.
— Кто тут Касаткин?
— Я. — Алексей поднялся, качнулся на затекших ногах.
— На выход!
На допрос? Касаткин не стал уточнять, пошел вслед за дежурным. Сейчас все разъяснится. Видно, с точки зрения старшего лейтенанта Курицына, задержанные уже дозрели, и он начал вызывать их поодиночке.
Касаткин внутренне подобрался. Ладно, если будут просто орать, а то еще возьмут и отдубасят. С них станется…
Он вошел в кабинет, как Джордано Бруно в каземат инквизиции, и прикипел к полу. Перед ним у стола, подле нервно дымившего папиросой Курицына сидел тренер Клочков собственной персоной.
— Николай Петрович?! — вырвалось у Касаткина. — Вас тоже?..
Хотел сказать «замели», но прикусил язык. Николай Петрович сидел нога на ногу, в позе, исполненной превосходства. Задержанные так себя не ведут. И Курицын отчего-то прячет глазки-щелочки, как нашкодивший кутенок.
Клочков встал, подошел к Касаткину, сдавил ему плечи.
— Ты что же, брат, хулиганишь? Я его ищу, ищу, а мне говорят: в милиции. В КПЗ вместе с жуликами сидит, морского ежа тебе в пятку!
— Они не жулики! Я все объясню…
— Да ну тебя! Нет у меня времени трепотню твою слушать… Забирай скорее вещи и на улицу. У выхода машина ждет.
— Мы едем? Куда?..
— На кудыкину гору! Или хочешь и дальше штаны в карцере протирать?
На Касаткина ступор напал. Что творится? Отставленный за халатность Клочков распоряжается в отделении милиции, как у себя в тренерской. На Курицына и не глядит, будто того нет в наличии. Неужели у Петровича рука в горкоме появилась? Да нет… не тот у него норов, чтобы чужими регалиями прикрываться.
Видя, что Касаткин канителится, Клочков вышел из себя, топнул ногой в ботинке из кожзаменителя.
— Ты чего уснул, осьминог карибский? Поднимай паруса — и на рейд!
Но Касаткин с места не двигался, стоял, будто врос в линолеум.
— Один не пойду. Или выпускайте всех, или отправляйте назад в камеру.
У Николая Петровича челюсть отвисла.
— Это что за фокусы? Мне до твоих фармазонов дела нет!
— А мне есть. Сказал, без них не пойду.
Тут и молчавший доселе Курицын рот разлепил:
— Не-е, так не пойдет! Мне из главка распоряжение пришло только этого отпустить. — Он помахал пальцем в направлении Касаткина. — Насчет других никаких распоряжений не было.
Клочков переглянулся с Алексеем, понял, что тот не отступится. Прогудел внушительно и густо:
— Ладно тебе мелочиться, лейтенант… Набедокурили мальки, бывает. Не Смольный же взорвали и не про генерального секретаря анекдоты травили…
Курицына передернуло. Манера Николая Петровича шутить на грани дозволенного была ему в новинку. Он стал гоношиться, ссылаться на инструкции. Клочкову осточертели
