Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев
Все, что мне удалось выжать из организма, весь адреналин и прочие гормоны оказались в ничтожно малых дозах, нежели тогда, когда мои пальцы впились в узкое, шелковое кашне немолодого человека, бывшего депутата, бывшего члена министерства и бывшего вообще… Нормы моего восприятия оказались перекрыты, запас иссяк, а новое поступление отчего-то прекратилось. Просто как заткнуть пробкой бутылку шампанского, чтобы ни одна лишняя капля не вырвалась наружу. Должно быть, мой организм сам пожелал не перегружаться бессмысленными с его точки зрения треволнениями.
Только газеты говорят обратное да эфир, но не моя беспокойная помять, лишившаяся воспоминания о мерзком. Остальное факты и только факты, и я полагаюсь на них без гнева и пристрастия, как говаривал многоопытный Тацит. Я помню все и помню отчетливо, как бреду по ельнику, выгадывая, куда же приведет меня тающая на глазах тропка, как встречаюсь с мужчиной, как он просит меня закурить и как дрожат его пальцы. Я помню, как пришла в голову мысль простая и ясная, просто пришла в голову, как и всякая другая. И как я спокойно и уравновешенно последовал ее совету. Как мои пальцы давили и давили злосчастное кашне Глушенко, как я оттаскивал тело, как выбрасывал из окна тамбура кашне и ботинки.
Я помню и как прыгал вокруг убитого, пытаясь согреться, помню те чувства, то тревоги, то апатии, попеременно охватывавшие мой рассудок, помню все. Но лишь как человек, посмотревший обо всем случившемся фильм. Я не помню себя во всех этих эпизодах, не могу представить, чтобы это был я, сколько бы не говорила об этом услужливо память, словно и она хотела бы защититься от тревоги и страха.
Быть может, так и есть. И я делаю свои дела, не возвращаясь в тот день никоим образом, без волнения, совершенно спокойно разглядываю с расстояния прожитых дней то, что у иного человека, без сомнения, вызвало бы состояние шока.
Я могу предположить одно: если я целенаправленно вернусь переживаниями в тот день и час, сметя преграды памяти, со мною непременно произойдет нервный припадок. Разумеется, я стараюсь, вернее, следует говорить о моем организме, что он старается этого не допустить, оставив меня в прежних реалиях, прежней монотонно спокойной жизни, точно и не было ничего, точно я по-прежнему остаюсь именно тем, кем был ранее, всего несколько дней назад.
Серым человеком.
– Вы – ублюдок!
– Простите?
– Повторить? Мне кажется, вы и так прекрасно слышали. Или вы с чем-то не согласны? Вам требуется другое определение?
– Да, но…
– Хорошо, пожалуйста. Вы – мразь.
– Послушайте, я не вижу насущной необходимости меня оскорблять.
– Что вы говорите? Видимо, вам все же что-то не понравилось в моих словах. Просто удивительно!
– Разумеется, и попрошу вас воздержаться от подобных высказываний.
– Очень мило. Вы меня иначе отправите за решетку, не так ли, господин следователь? – последние слова она произнесла с явной издевкой. – За оскорбление вашего личного достоинства.
Лицо следователя передернулось, но он сдержался.
– Скажите на милость, он сердится, – продолжила женщина. – Вернее сказать, он в негодовании. Объясните лучше, зачем вам понадобилось тащить меня в морг…
– Ну, знаете, – следователь не выдержал, – это необходимая формальность, которую…
– И устраивать там импровизированную пресс-конференцию.
– Послушайте, – продолжил он более миролюбиво, – почему вы на меня за это ополчились? По-вашему, я собрал журналистов, что ли?
– Вы не позволили мне уйти сразу же после того, как показали мне моего бывшего мужа.
– Отнюдь, я…
– Конечно, я так вам и поверила. У вас просто рук не хватило всем рты заткнуть?
– Я делал, что мог, но вы же первая и начали отвечать на вопросы. Если бы вы молчали и просто следовали за мной, я мог бы гарантировать…
– Отчего-то только вы стояли все время на месте и ждали, когда меня доведут до ручки. Вы ставили очередной следственный эксперимент.
– Нет, я минуту поговорил с редактором «Вестей», попросив последнего воздержаться от вопросов на щекотливые темы. Если помните, он первый задал вопрос о вашем отношении…
– На него вы зря ссылаетесь, не думаю, что они заметили на мне траурные одежды и заплаканное лицо.
– Конечно, вы это и заявили во всеуслышание.
– А мне надо было самой затыкать им рты? И почему на десять минут, пока я находилась в морге, отозвали милицию, гарантирующую мне неприкосновенность?
– Я этими вопросами не занимаюсь.
– Разумеется. Вы просто попросили.
– Ну, знаете, это чересчур.
– Ничего подобного. Я прекрасно могу отличить правду ото лжи, знаете, за годы, проведенные с моим мужем, я прошла эту школу.
– Сомневаюсь. Хотя вы были достаточно откровенны в своих комментариях о покойном.
– Я ничего не хочу и не собираюсь скрывать. Всегда найдется дотошный борзописец, который вытащит на свет порцию грязного белья и примется размазывать его на страницах захудалой газетенки. А потом все это перейдет автоматом на телевидение как пикантные подробности нашумевшего дела.
Следователь хмыкнул.
– Да вы теперь надолго застряли на первых полосах. Давно уже в стране, я не говорю про наш тихий городок, не случалось убивать депутата Госдумы, пускай и бывшего, год как минимум. Население изголодалось по сенсациям, а им передают исключительно принятие поправок к законам и разборки в парламенте: где кого сняли и кого на место поставили.
Женщина некоторое время молчала, потом неожиданно взглянула прямо в глаза следователю. Попыталась взглянуть – тот отвел взгляд, – и тихо сказала:
– Пожалуйста, мне хочется быть с вами откровенной. Но, прежде всего, ответьте на мой вопрос.
– Да, я слушаю.
– Вы считаете, что это я убила бывшего?
Следователь неторопливо прожал плечами, в его действиях сквозила уверенность:
– С сожалением вынужден ответить согласием. Такова одна из рабочих версий. Думаю, после пресс-конференции, если так можно назвать ваше общение с пишущей братией, кое-какие поправки в нее можно внести.
– И, позвольте спросить, какие именно? – на этот раз в ее голосе прозвучала просьба.
– Некоторое время назад, – начал он, осторожно подбирая слова, – я и в самом деле считал,… полагал, вполне вероятной версию о том, что именно вы использовали наемного убийцу для совершения расправы над Глушенко. Но… это было несколько дней назад, когда мы только приступили к изучению этого дела, – он внимательно посмотрел на женщину, та молчала, опустив голову. – Теперь обстоятельства изменились, вы понимаете, надеюсь, о чем я… словом, я сильно сомневаюсь в ней. Тут что-то другое, возможно, совсем не связанное с вами.
Он выдохнул. Женщина посмотрела на идущего рядом с ней следователя.
– Приятно слышать, – выдержав достойную паузу, произнесла она. – В любом случае, приятно.
– Что значит «в любом»? Вы все еще уверены?..
– Ведь вы не хотите оставить меня в покое. Я получила сегодня утром от вас повестку, в которой четко и ясно сказано…
– А, это, – следователь махнул рукой, – сущая формальность.
– Слушайте, не говорите мне этого слова. В ваших устах это всегда – какое-то испытание.
Следователь усмехнулся.
– Вы – чрезвычайно мнительный человек. Уверяю вас, что… впрочем, я могу все вопросы задать сейчас, без протокола.
– Хорошо, – не без колебаний сказала она. – Я вас слушаю…
– Валерий Васильевич. Давно бы так. Разговор выйдет пустячный, на пару минут.
– И стоило из-за этого огород городить? Могли бы просто позвонить.
– А вы бы тогда согласились? Нет, разумеется. Вот и пришлось принимать контрмеры.
– Очень остроумно, – она помолчала, давая возможность следователю начать свой разговор в привычной для него форме вопрос-ответ. Тем не менее, он молчал, точно собираясь с мыслями, лишь по прошествии нескольких десятков шагов вздохнул и медленно произнес:
– Странно, вы с ним прожили двадцать лет… – и снова замолчал.
– Что в этом странного.… Хотя, вы правы,
