Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев
Да и сейчас не понимаю этого. Не цепляясь к словам, просто не понимаю. Ни себя, ни окружающее.
И еще. Мне хочется назад.
Очень хочется.
Может быть это и есть…
– Метра три с половиной протащил, не больше. Миш, рулетка у тебя?
– Да, держи.
Оперативник, сидевший на корточках над трупом, выпрямился и кинул рулетку своему коллеге.
– Хорошо, дождя эти дни не было, считай, повезло, – прибавил он, разглядывая лежащего в кустах боярышника грузного мужчину в дорогом костюме-тройке. Начищенные до блеска ботинки поблескивали в лучах солнца, пробивающихся сквозь изумрудный полог.
– Можно сказать и так. Отойди на секундочку, – его приятель возился с рулеткой.
Устроившийся чуть поодаль на пригретом солнцем стволе поваленного дерева старший следователь что-то быстро писал в записную книжку. Не разгибая спины, он спросил:
– Евгений Васильевич, а поподробнее сказать не можете?
Медэксперт, стоявший рядом и уже поглядывающий на часы, – его работа была закончена, – пожал плечами, всем своим видом показывая, что он не господь бог и большую уверенность привнести не в состоянии.
– Я же говорил, точнее при вскрытии. А если вы не успели записать, – с ехидцей в голосе добавил он, – то повторяю, что смерть наступила в результате асфиксии примерно семьдесят пять – восемьдесят часов назад. По следам, оставленным предметом удушения на шее убитого, можно с довольно большой долей вероятности определить, что это был шарф, кашне, шейный платок, нитки от него вы подобрали, разберетесь, который господин Глушенко, – я уж сразу его так назову своим именем, и так понятно, кто убит, – носил в день смерти. И который преступник или преступники использовали не по назначению.
– По своему назначению, – заметил фотограф, делая последний снимок: скорее для репортера, нежели в дело – крупный план места преступления, вид убитого со стороны тропинки. – Вот бы знать, взято у него хоть что-то из карманов или…
Тоненький писк пейджера, лежащего среди вещей, извлеченных из кармана Глушенко, заставил всех вздрогнуть и оглянуться.
– Пережил своего хозяина, – заметил Миша, сматывая рулетку. – Что же он там сообщает?
– Курс доллара на завтра.
– Николай, вы все сообщения с него занесли в протокол? – старший следователь недовольно посматривал на то, как с тела убитого снимают широкий пояс, на котором был закреплен пейджер.
– Да, кроме подобных. Можно более точно предположить период, в течение которого здесь прогуливался Глушенко.
– Прогуливался, как ни странно, без телохранителя. Для него это нонсенс.
– Примерно с тринадцати сорока пяти по шестнадцать тридцать, но, скорее всего, раньше. Да, это странно. Мне кажется, Глушенко по личным причинам не взял с собой «тень».
– В смысле, у него была встреча?
– Скорее, свидание, – заметил второй оперативник.
– В любом случае, – как бы подводя итоги, произнес медэксперт, – об убийстве мы знаем порядочно. А об убийце… Впрочем, это уже по вашей части, но я видел, чтобы душили и аккуратнее. Хотя это мало что дает. Разве что внезапную решимость в определении орудия преступления. Но это уже по вашей части, я психологический портрет не нарисую, не вскрыв, – с усмешкой добавил он, зябко потирая руки.
– Интересно, нанял ли его кто или это самостоятельное решение, – фотограф убирал аппарат, стоя в сторонке от спорящих милиционеров. – Если только не быть уверенным, что жертва сама не придет к нему в руки. Вообще, трудно представить, что Глушенко так легко можно выманить на встречу….
– Вот именно, – следователь энергично закивал головой. – Надо протрясти все контакты Глушенко, даже давно забытые, кто знает, что всплывет на поверхность.
– Я и Никита этим займемся, – произнес второй оперативник, быстро взглянув на часы.
– Он и офис свой покинул, не привлекая внимания шофера и не беря машину, – сказал следователь, поднимаясь с поваленной сосны. – Тут, правда, и идти недалеко, но все же…
– Все-таки «стрелка». Я почти в этом уверен. Просто вторая половина не явилась, а вместо нее прибыл человек, который с самого начала, с момента договоренности о встрече….
– Слишком просто, – следователь покачал головой. – Может, разговор был.
– Может, был отвлекающий маневр.
Следователь хмыкнул.
– Нет, так гадать бесполезно. Глушенко дружить или совсем не умел или делал это отвратительно. Врагов у него предостаточно. Надо выяснить, кому из этого многочисленного коллектива понадобилось сводить с ним счеты именно и здесь.
– Qui prodest, – безо всякой интонации в голосе произнес медэксперт.
Свершилось. Произошло. Слава богу, ничего худшего, и ничего предполагаемого из черных вариантов не стряслось, пусть и земля дрогнула под ногами, и голова закружилась, неугомонный шум толпы штопором вбуравился в мозг, но минута-другая, я пошатнулся, почувствовав предательскую ватность ног, но устоял. Во всех смыслах устоял, спасибо и на этом. Можно вздохнуть свободнее. И без прежней, изматывающей душу, нервотрепки (чего только в голову не приходило за все это время!) планировать дела, которые мне предстоит совершить в этом городе.
Но такого, что было в газетах, я все же не ожидал. Газетная шумиха, поднявшаяся вокруг смерти некоего Глушенко Марата Вадимовича, превзошла все прогнозы, самые, что ни на есть фантастические. Все, не только областные, но и центральные поместили фото покойного на первую полосу, кричащие заголовки вышли в шапку газет, а статьи с интервью и комментариями занимали едва не половину самого номера. И было от чего. Бывший депутат Государственной Думы, вышедший в отставку после довольно громкого дела, ныне удалившийся вроде как на покой – теперь уж окончательно, таков каламбур – в свой родной город, и занимавшийся оказанием местной элите посильной помощи. В чем именно она заключалась, газеты недвусмысленно умалчивали, только намекая на его новые дела, но, и это отмечалось не раз, человеком он оставался примечательным во всех смыслах. И этого человека не стало.
Нет, боли и грусти в том не имелось, скорее недоумение, больше злорадство. Слава Глушенко была скандальной, наглой, экстравагантной. Журналисты не переставали задавать один и тот же вопрос: кому именно из влиятельных друзей и врагов понадобилось, чтобы он угомонился.
Я надеялся и не надеялся на это. Как игрок, поставивший на карту крупную сумму денег, как человек, купивший лотерейный билет, как завсегдатай казино, ломберного стола, ипподрома или иного коммерчески выгодного, но большею частью проигрышного предприятия. Можно сказать, я поставил на карту некую свою сумму, не знаю пока еще что – известность, громкость дела меня смущают, тревожат, но никоим образом не возбуждают – поставил и неожиданно выиграл. И сам не могу понять, в чем же состоит этот выигрыш, как его получить и что делать. Я пьян другим, я дрожу по совершенно иным причинам.
Чувство безопасности от содеянного, от совершения тягчайшего греха, которое, и предположить не в силах, я все же смог, переступив порог, сотворить. Спокойно, легко, повинуясь только появившейся и захватившей идее, сумасшедшей бредовой, пробившей из ниоткуда дорогу к моим действиям. И безо всякой надежды для того, кто пал жертвой моих рук, моего страшного, бессмысленного в своей жестокости желания. Моего второго я, если хотите…
Я серый человечишко, я привык, сроднился с существованием, что полагается людям подобного типа; а тут произошло то, что произойти не могло вовсе. Я совершил поступок, который у серых людей не является не просто обыкновенным, более того, серые люди вообще не в состоянии его совершить, а я… господи, а что я… ничего. Сел и уехал.
Сел и уехал, вот и все, что я сделал. Не считая того, что догадался после замести следы, как истинный тот, кто должен подобное свершать, кто в состоянии такое проделать без малейших колебаний, боязни, тревоги, как это ни удивительно и сделал я. К своему же собственному изумлению и совершенному спокойствию в последствиях.
Нет, я бы мог объяснить те дни, когда тело Глушенко оставалось не найденным. Тогда я жил ожиданием иного дня, я представлял себе
