Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев
Прошла контролерша, пробила билет, следом за ней в вагон, по-прежнему пустой, если не считать обнявшуюся парочку в дальнем углу, вошла немолодая женщина с безразмерной сумкой в руках. Достала из сумки «розовый роман» и погрузилась в чтение. Каждый был предоставлен себе, находясь в полнейшем одиночестве.
Я принялся за кроссворд. Догадав его, еще раз перелистал газету и под конец задремал. Под ровный стук колес замечательно дремлется, сколько уж километров так пролетело под перестук бесконечных километров пути туда, обратно и снова туда, по стране, по другим странам из числа тех, что составляли некогда единую и неделимую «одну шестую земного шара». Хотя и теперь границы прозрачны, но за столько лет, проведенных порознь, уклад жизни изменился, поменялось все; я, путешественник поневоле, замечаю это, быть может, лучше тех, кто живет в самих республиках некогда необъятной родины.
Поезд задергался, вагон замотало из стороны в сторону, я очнулся от дремоты, выглянул в окно. Уже заметно стемнело, солнце садилось где-то за грядой убегающего вдаль иссиня-черного леса. Путь пролегал по возвышенности – внизу открывался лес, деревушки, бегущая куда-то прочь речка, янтарем блестевшая на закатном солнце; все это великолепие мелькнуло разом и исчезло, скрылось за лесозащитной полосой, за хозяйственными постройками, за поселком, к которому прибыл поезд.
Мне еще далеко, далеко…
Добраться до гостиницы с пышным названием «Императорский дом» удалось лишь заполночь. Заспанный портье проверил бронь, разыскал нужный ключ и махнул в сторону широкой парадной лестницы, буркнув, должно быть, какую-то любезность.
Комната находилась на втором этаже, окна ее выходили на лужайку, заросшую тополями, в темноте не разглядеть толком. Вроде приличная обстановка; но я так устал от переживаний нынешнего дня, что мне не до особенностей апартаментов было. Забыв почистить зубы, я рухнул в постель и заснул, едва голова коснулась подушки.
– Я звонил его жене только что. Конечно, это последнее место, где Марат Вадимович может быть, но все же…. Она и слушать не стала.
– Да, – собеседник нервно затянулся новой сигаретой от окурка и оглядел неопрятный, заваленный бумагами кабинет, в котором они провели уже несколько часов, безвылазно: куря и названивая. – Живут они как кошка с собакой, что еще сказать.
– Я не знаю, куда еще обратиться, Сергей Львович, – почти жалобно произнес мужчина в расстегнутой на две пуговицы белой рубашке. Трубку телефона он по-прежнему держал в руке. Его собеседник пожал плечами.
– Сонечке мы уже звонили, теперь она будет психовать вместе с нами. В Каратозово тоже, Юрскому, тот и слышать не стал, хотя и… не знаю, темнит он что-то. От него всего можно ожидать в последнее время.
– Варенцову, Рашелю, Марченко… – стал перечислять сидящий у телефона.
– Просто не могу представить, куда он запропастился, – в сотый раз произнес Сергей Львович. – Если захочет – вовек не найдешь. Как в прошлый раз, помните?
– В прошлый раз, хочу уточнить, не существовало надобности его разыскивать, – напомнил собеседник. – А сейчас…. У него же сотовый с собой, мог бы дать знать. Если не нам, то хотя бы заму… Знаете… Я звоню в милицию.
На этот раз Сергей Львович только махнул рукой и нервно пробормотал:
– Один черт. Поехали по всему списку: больницы, травмпункты, морги, дежурные части, вытрезвители… что там еще? – он взглянул на часы. – Половина двенадцатого. Теперь будем считать, что с ним случилось что-то серьезное.
– Придется, – его собеседник нервно затягиваясь, стал барабанить пальцами в кнопки телефона.
– Приемное отделение? – неожиданно сорвавшимся голосом произнес он и закашлялся. – Скажите, к вам не поступал сегодня днем или вечером…
– Я пойду с другого телефона. Вы снизу списка, я сверху. И дайте знать, если что, – Сергей Львович решительно поднялся из кресла и зло ткнув сигарету в заполненную пепельницу, вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Первые два дня прошли в суете и хлопотах: так всегда бывает по приезде в новый город. Налаживание контактов требует усиленной беготни и затрачивает уйму времени. Зато потом все окупается сторицей. Я надеюсь, что так случится и в этот раз. Остается только держать пальцы сцепленными и плевать трижды через левое плечо.
Не осталось времени даже на чтение прессы, а очень хотелось. Только на третий день выдалась минутка, не минутка даже, а целых полдня – с полудня и до пяти, – которые мне, как туристу, следовало бы провести в изучении местных достопримечательностей: церквей, монастырей, усадеб, памятников. Из всей программы я успел только купить набор открыток с видами. Пресса же меня интересовала более всего.
Но вхолостую; зайдя в библиотеку и пробежал глазами последние известия за прошедшие со дня моего отъезда дни, я не нашел ничего интересного, лишь несколько заметок под рубрикой «это любопытно». И ничего из того, что мне нужно. Мертвая тишина. В соседнем райцентре тело по-прежнему лежит у тропинки, неприметное, за зеленью кустарника… будто по этой тропинки не ходит никто. И никогда никто не ходит, только этот человек протоптали ее для его ежедневного моциона на свежем воздухе. Тропинка, о которой никто в городе и не слышал и не видел ничего.
Пока тишина, боюсь, она скоро, очень скоро лопнет как мыльный пузырь. Стоп, я сказал «боюсь», нет, оговорился, оговорился, такой речевой оборот. Вправду, я дрожу от впечатления дня новости: как я встаю с постели, спускаюсь вниз и подхожу к киоску, покупаю газету и читаю заголовок на первой (или второй, не важно) странице, набранный крупными буквами, с фотографией жертвы, с комментариями журналистов и высших милицейских чинов и прочих людей не компетентных ни в чем, но достаточно влиятельных, чтобы их мнение наличествовало в грозной статье на всю полосу.
И мои чувства в этот миг. Более всего я боюсь себя в те самые мгновения; что будет со мной, мне хочется и боязно это знать.
А будет ли? Или яркие, кричащие заголовки, столбцы, пышущие праведным гневом, не разбудят во мне того, кто должен быть сейчас на моем месте: человека скрывающегося, трясущегося от страха в предвкушении естественной развязки, боящегося стука в дверь, неосторожного слова, вида постового, сделавшего жест рукой в мою сторону, простого взгляда.
Что произойдет в тот миг, когда я увижу мою жертву, растиражированную сотнями, тысячами экземпляров, прочту, держа трясущимися пальцами газетный лист о скором окончании следствия, об очевидности мотивов и поступков. Что дальше? Истерика, бегающие глаза, запах типографской краски, ударивший в голову, стремительное бегство ото всех, от каждого, от себя самого? Заканчиваемое в милицейском участке?
Нет, это исключено. Я уверен.
Пока же я полностью отдаю отчет в своих действиях, я контролирую себя и поступки. Я хочу сказать, вплоть до того момента, когда…
Вот тут мысль моя начинает работать вхолостую, колесики крутятся, а картинка все не появляется, точно и нет ее, картинки этой.
Не могу представить весь ужас происшедшего. Процесс остановился, он даже обратился вспять; может, ничего и не было? Никаких следов, ничего, точно я и не выбрасывал, выйдя в тамбур, сквозь разбитое стекло кашне и ботинки, а моя память просто подводит меня.
Я – простой обыватель, серенький человечишко, как мог я сделать то, на что способны лишь герои детективных сериалов, книжек в мягкой обложке, бульварного чтива, герои с крутым разворотом плеч и всепроникающим взглядом, те, кто над толпой, вне нее…
Но не кто угодно!
Всю жизнь мне казалось, что это ритуал, особое состояние, место, время, обстоятельства и так далее. Вплоть до дымящегося пистолета и гильз на мокром асфальте. Мир, который не входит в круг моей компетенции, положения, привычек и предрассудков, суеверий и комплексов, свободный или, напротив, замкнутый на себя мир чего-то совершенно иного, нежели моя сторона жизни, мое мировоззрение, инстинкты, привычки, желания…
Не знаю, как еще это объяснить. Все
