Марина Серова - Полный финиш
— Какой намек, Воронцов? Какой еще намек? В общем, так: иди, веселись, можешь пообщаться с девушками, выпей, в конце концов, с твоими старыми знакомыми Ковалевым и этим… Пашей Немякшиным. Но не смей дуться! Понятно?
И я повернулась, чтобы идти, и уже сделала было первые два шага по коридору, по ковровой дорожке, приглушающей звуки этих самых шагов, — как вдруг за спиной раздался тихий, спокойный, нежный голос:
— Подожди. Не уходи. Я не все еще сказал.
Я хотела было пропустить эти слова мимо ушей, но тут что-то словно помимо моей воли развернуло меня на сто восемьдесят градусов и уперло взглядом в неожиданно показавшееся таким родным и дорогим бледное лицо на фоне темной, отливающей багровым — оттенком свежей крови на стене! — портьере…
* * *Я открыла глаза. В голове страшно гудело. Словно вибрировал и раскачивался огромный колокол, к языку которого, как сотни веревочек, прикипели все мои нервы. Все мозговые импульсы. Все ниточки всех мыслимых болей.
Что случилось? Что произошло?
И почему… почему я опять ничего не помню? Почему… почему последним обрывком, мутным, мало что объясняющим и показывающим, подобно давно не мытому оконному стеклу, — последним обрывком воспоминаний было это лицо… лицо Саши Воронцова на этой портьере? Да, портьере. Темной портьере. Кровавая… кровавая портьера.
Я попыталась было приподняться, но в локте, в нервном узле сустава, полыхнула такая боль, такая жуть, что с хриплым стоном я снова припала к полу.
Перед глазами было темно, хотя — непонятно, на основании каких ощущений — я понимала, что надо мной разливается полновесным роскошным светом тяжелая люстра… разбрызгивается, загоняя тьму по углам и по щелям.
…Но почему во мне самой так много этой самой тьмы?
Вторая попытка приподняться оказалась более удачной. Я оторвала свое словно налившееся свинцом тело от пола и встала… да, кажется, на колени.
Такое ощущение, что это не мои колени, а так — плохо привинченные протезы на коленных чашечках. Да и все тело — чужое, словно отказывающееся меня признавать.
Тьма разодралась передо мной, и в по-прежнему тусклом, бедном, бледном воздухе передо мной всплыло лицо… да, Дубнова. Дубнов.
— Дубнов, — выговорила я и поразилась слабости и какой-то… чужеродности, что ли, своего голоса, — Дубнов… что со мной?
— С тобой — пока ничего, — вползло в меня откуда-то сверху. — Но мы быстро это исправим.
— Но я…
— Что — ты? Ты… ты — сука!! — Обычно сдержанного Сергея Ивановича просто трясло от ненависти, и она не сочилась из всех его пор… нет, она рвалась, как магма из вулкана. Таким я никогда не видела его.
Никогда.
И тут словно кто-то заставил меня повернуть голову вправо. Нет, сама я не хотела делать этого… не хотела. Потому что знала априори, по голосу всплывающей из самого нутра звериной интуиции: это будет ужасно. Но я словно почувствовала на щеке чьи-то холодные властные пальцы, поворачивающие голову туда — вправо.
…Эдуард Сергеевич Рощин лежал поперек дивана, уткнувшись лбом в его спинку и изогнувшись так, словно намеревался превзойти достижения какой-нибудь суперзвезды большого спорта Алины Кабаевой в художественной гимнастике. На темно-зеленых подушках дивана набухало большое темное пятно.
И еще — стена.
На стене красовалась огромная кровавая клякса, раскинувшая во все стороны алые брызги, словно насосавшийся крови осьминог — свои бесчисленные щупальца. Нет, осьминоги не пьют крови, они же не пиявки. Но этот — этот был особенный. Это даже не осьминог.
Кальмар.
Кальмар, словно кто-то подсказал изнутри.
Кальмар, выписанный кровью на стене ночного клуба «Жемчужный сад».
«Жемчужный ад».
…Пятно подтекало широкой, еще совсем свежей полосой. А человек на диване… нет, это был не Эдуард Рощин. Не Эдуард Рощин.
Это было то, что осталось от Эдуарда Рощина. Потому что опознать его не представлялось возможным. По крайней мере, по лицу.
Потому что лица, можно сказать, и не было. Все лицо Эдуарда Сергеевича стало одной кровавой лепешкой — словно его с чудовищной силой впечатали в стену. Да, похоже, так оно и было.
Нос Рощина, похоже, был переломан в нескольких местах, скошен вправо, лоб проломлен — вероятно, Эдуард Сергеевич наткнулся на роговую безделушку, прикрепленную к стене как раз в месте кровавого «кальмара». Глаз же не было видно в этом кровавом месиве, только чуть белела полоска за едва приоткрытым правым веком.
— Кальмар… — пробормотала я и, буквально подтащив себя к дивану, бессильно в него ткнулась локтем — тем, больным, — а сверху уронила подбородок, отчаянно наливающийся мучительной судорогой…
Глава 9 Еще один кошмар наяву
Несколько глотков чего-то горячего начали приводить меня в чувство. С такой скоростью, что из размытой пелены теней, окружавших меня, из пятен, покрывших большую часть видимого пространства, почти выткались ясные очертания — силуэты, штрихи, нюансы.
Это был уже не сон. Хотя не скажу, что не кошмар. По всей видимости, то, что загадочно мучило меня по ночам, было всего лишь замысловатой и экстравагантной прелюдией к чему-то по-настоящему жуткому.
К действительному кошмару.
— В общем, так, — быстро (настолько быстро, насколько могла) заговорила я. — Я ничего не помню и не знаю. И если ты, Дубнов, думаешь, что это я убила Эдуарда Сергеевича, то жестоко заблуждаешься. Это же полный идиотизм.
— Я тоже так думаю, — сказал он не своим голосом. — Ты на руки свои взгляни… а потом говори.
Я перевела взгляд на руки.
Да! Все мои кисти, даже на тыльной стороне, и запястья — все это было густо перемазано подсыхающей или уже засохшей кровью. Словно я была в полупрозрачных красно-коричневых, с бурым отливом, перчатках.
Я подняла глаза на Дубнова. На стоящих по обе стороны от него троих верзил. Ну конечно! А что же еще им думать? Они входят в комнату, застают меня с перемазанными кровью руками возле трупа своего босса… за несколько минут до этого я выкручивала Рощину руки и вообще обращалась с ним довольно нелюбезно.
А потом еще и врезала в поддых этому несчастному… который сейчас по левую руку от Дубнова.
Я поднялась… пошатнулась, но на ногах все-таки устояла. Один из амбалов в порядке превентивной меры вскинул на меня пистолет.
— И как вы себе это представляете? — произнесла я. — В смысле… я устраиваю комедию с этими посланиями по «электронке»… в письмецо приплетаю и себя… Эдуард Сергеевич немедленно попадается на провокацию… а памятуя об удачной совместной работе в Питере, находит меня в Сочи и предлагает немного подработать. Потом я накачиваю его выпивкой, увожу в номера, стукаю головой об стенку, перемазываюсь в крови, как свинка в помойной луже… и прикладываюсь на коврик — отдохнуть после хлопотной и трудоемкой «мокрухи». И вырубаюсь. Так, что ли? Так, Дубнов? Ведь ты же еще что-то соображаешь, в отличие от своих приматов!
По всей видимости, столь лестно поименованные мною молодые люди не знали значения слова «примат», потому что их лица остались гладкими и столь же невозмутимыми, как до моей тирады. А вот Сергей Иваныч пружинисто подскочил на кресле, в котором он до того сидел в напряженной позе — подавшись вперед, сцепив пальцы рук на коленке, — и буквально прошипел мне в лицо:
— А как тогда ты объяснишь то, что после разговора со своим этим… Воронцовым ты прошла к Эдуарду Сергеевичу, заперла дверь и… Вот мы через два часа только сюда зашли… дверь сломали.
— И что? — пролепетала я.
— То! Рощин уже давно готов был, а ты на полу валялась! И никто… слышишь, никто не мог попасть в эту комнату, минуя нас! Никто! Разве что какой-нибудь человек-невидимка, который в придачу ходит сквозь стены… как Дэвид Копперфилд какой-нибудь!!
— Ничего не понимаю. Ты говоришь, что я прошла в комнату и заперлась?
Дубнов как-то странно — не столько злобно, сколько пристально-удивленно — посмотрел на меня и отозвался:
— Ты еще спрашиваешь?
— Спрашиваю. А вот тебе не кажется, Сережа, что эта история началась не сегодня, а гораздо раньше?
— Когда?
— А тогда, когда убили Олега Денисова. В поезде.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что всякий раз, когда происходили подобные события, на горизонте оказывались господа Ковалев, Немякшин и их собутыльник — господин Крылов, отсыпающийся сейчас в домике.
— А-а… вот ты о чем, — сдавленно проговорил Дубнов и, схватив меня за руку, буквально поволок за собой через несколько комнат длинным коридором, утопающим в пушистом, совершенно скрадывающим шаги ковре.
Он втащил меня в маленькую комнатку, смежную с довольно просторным, ныне пустующим залом. Вероятно, этот зал предназначался под стрип-шоу, а комнатка, одна из нескольких подобных, — для оказания интимных услуг VIP-клиентам.
