Марина Серова - Полный финиш
Я бесшумно направилась вслед за Калиниченко, обостренным слухом выхватывая из прохладного ночного воздуха малейшие звуки. Ничего. Тихо. Дубнов и оставшиеся в живых его бойцы как сквозь землю провалились.
Вероятно, отсиживаются за машинами или обходят дом с другой стороны.
Костя хотел было высунуться на двор, но я придержала его за здоровое плечо — и короткой очередью разнесла единственный источник света во дворе — тусклый и непрестанно мигающий, как веко больного тиком, фонарь.
И тут началось…
Хорошо, что я вовремя поняла, что они будут стрелять на звук, и увлекла за собой на землю Кальмара.
— Чер-рт! — простонал он, а потом вскинул пистолет и два раза выстрелил в метнувшиеся к нам тени. Раздался рев, хрипы, и одна из теней припала к земле и, перевернувшись, застыла.
— Уходим, Жбан! — прошелестело испуганное, и стоявший на дороге джип сорвался с места, завизжав колесами, увозя дубновских бандитов.
— Неплохо ты подготовлен… — выговорила я, не глядя на Калиниченко. — Неплохо… сам бы мог справиться. Вместо меня.
Он ничего не ответил, а чуть подрагивающей, неверной походкой пересек двор и приблизился к только что застреленному им человеку. Тот лежал на земле лицом вниз, поджав под себя одну руку и далеко откинув другую. Константин взял его за плечо и перевернул…
— Все по законам жанра, — сказала я, подходя к застывшему над трупом врага Кальмару. — Все по законам жанра… самый главный злодей умирает последним.
…Человек, только что убитый Костей Калиниченко, был Дубнов.
Константин некоторое время стоял неподвижно, а потом сел на землю, опершись спиной на шершавый ствол пальмы во дворе, выронил пистолет и обхватил голову руками.
Я села рядом с ним и, повинуясь бессознательному импульсу, обняла его за плечи.
Глупо, правда?
Романтическая сцена для шестнадцатилетних — и это после крови, страха, грязи, обмана — того, что легло между нами… Ведь глупо?
— Ведь глупо? — повторила я вслух, а «Воронцов»… нет, Саша Воронцов — поднял голову, посмотрел на меня и слабо улыбнулся:
— Правда, глупо. Вот что, Женька: ты тоже думаешь, что мы были хорошей парой, как сказал Дима в тот момент…
— Не знаю. — Я пожала плечами. — Ведь пришел же ты за мной в дом Рощина, и ведь осталась же я с тобой после того, как сюда пожаловал господин Дубнов со товарищи. Значит, не только этот… «марионеточный» синдром нас связал. Но получилось… но получилось все жутко.
Он мягко убрал со своих плеч мою руку, а потом сказал:
— Мне жаль, что все именно так. Что мы оказались врагами. Не спорь. Я ведь хотел уничтожить тебя. Не получилось. Не смог. Ну что ж… я рад этому.
Он медленно побрел к дому, а я, понимая, что это все, что все кончено — навсегда! — и нечего добавить к уже сказанному и сделанному, тоже побрела… но к дороге, — и в этот момент за спиной прозвучало, как тогда, в «Жемчужном», — нежно, повелительно и — снова!.. — снова завораживающе:
— Погоди, Женя. Я еще не все сказал.
Я повернулась. Воронцов стоял метрах в пяти от меня и смотрел как будто поверх моей головы. Но я знала, чувствовала каждой клеточкой своего тела — что все-таки на меня.
— Я думаю, что, если бы мы встретились по-другому, мы могли бы любить друг друга, — сказал он. — Ведь самое печальное, что мы действительно хорошая пара. Наверно, я не смог бы убить тебя, как ты не смогла бы убить меня. Ладно… всего хорошего, Женя. Это был не самый плохой отдых в моей жизни.
Он повернулся и быстрым шагом пошел за дом, туда, куда несколько минут тому назад ушли Борис и Наташа, — и через десять секунд исчез в успокоившейся ночной тьме.
Эпилог
Странное и необъяснимое — сердце женщины.
Даже существенно меньшее оскорбление, чем то, что нанес мне Калиниченко, в моих представлениях можно смыть только кровью обидчика. Нет, я не такая уж кровожадная особа с представлениями о жизни, являющими собой среднее арифметическое «понятий» нормального российского бандита и каннибальских инстинктов дикаря племени маори образца позапрошлого века. Просто всему есть свой предел.
И то, как поступили со мной эти люди — семья Калиниченко, — иначе чем беспределом не назовешь.
Тем не менее я не могла вспоминать о том, кого знала под именем Саши Воронцова, иначе как с глухой, пусть даже стыдящейся себя нежностью.
Я всегда считала себя сильной женщиной и полагала, что никто не заставит меня плясать под свою дудку… а тут такой вопиющий, из ряда вон выходящий случай. Логика подсказывала мне, что ни в коем случае нельзя позволять себе относиться к Косте как прежде. Но не могла с собой справиться.
Вероятно, права была тетя, когда говорила, что я — прежде всего женщина, а уж только потом профессионал высокого класса.
Хотя в эту веселую поездку в Сочи особого профессионализма я явно и не проявила.
И последнее.
После того, как я вернулась в Тарасов (а вернулась я немедленно после перестрелки), на одном из центральных проспектов я встретила… да-да, неразлучное трио в составе Крылова, Ковалева и Немякшина. (Вот их-то роли в этом деле я до конца понять не смогла: сильных ощущений парнишки хотели, что ли?)
Судя по их внешнему виду, этих сильных ощущений они добились: физиономия Ковалева распухла еще больше, глаз заплыл, на лбу и на щеках красовалось несколько пластырей. У Немякшина же и вовсе пол-лица было забинтовано: как выяснилось позже, ему сломали нос и выбили несколько зубов. Впрочем, последние он уже вставил и бодро открывал пиво — зубами и открывал.
Крылов отделался легким испугом и здоровенным шрамом на лбу. Как выяснилось, этот шрам он приобрел, падая под откос с дорожной насыпи — в тот момент, когда Борис Крапивин вышвыривал их всех из машины, преследуемой бандитами Дубнова.
Ребята свалили с югов сразу же после бурных событий, описанных выше. Что весьма предусмотрительно с их стороны. И последние две недели они потратили на лечение синяков плюс трихомоноз сочинского образца, который успел подхватить незадачливый Немякшин.
Увидев меня, они не проявили ни особого восторга, ни смущения, ни иных чувств. Просто Ковалев подошел ко мне, взял за руку чуть повыше запястья и произнес:
— Женька, рад тебя видеть живой.
