Марина Серова - Полный финиш
Пока эти слова, ковыляя, как пьянчужка по лестнице из полуподвальной пивной — «рыгаловки», вываливались из раскрытого рта Рощина, мне думалось, что, по всей видимости, в эту поездку меня просто-таки преследует злой алкогольный рок. В плане того, что кто бы со мной ни общался, он немедленно напивается и демонстрирует мне все лучшее из усвоенных им жизненных уроков, что только имеет. Мне же пить ни в коем случае не рекомендуется: следуют загадочные периоды непонятной слабости, ночью плавно перетекающие в кошмары.
Вот и мой драгоценный работодатель Рощин отличился. Прямо как эти Ковалевы, Крыловы и Немякшины. Сказать, что я не видела Эдуарда Сергеевича в состоянии, хотя бы отдаленно напоминающем нынешнее, — значит ничего не сказать.
— Я п-па-ла-гаю, что мне не стоило привлекать все это… на выслугу лет… — глубокомысленно выговорил Рощин, опрокидывая бокал с вином. Не опрокидывая, то есть выпивая за чье-то здравие (преимущественно за свое, потому как все-таки его, Эдуарда Сергеевича, юбилей), а зацепив локтем и опрокинув на скатерть, а равно на мое платье и брюки Сергея Дубнова. — И вообще… вот скажи, американец, в чем сила? — Он повернулся к Дубнову, тупо заморгал глазами, а потом вдруг гаркнул на пол-клуба: — Э-э-э… ты же черный, как сволочь! Ты «Мойдодыр» читал?!
«Выслуга лет» и сопутствующие цитаты из «нетленки» Алексея Балабанова «Брат-2» (как будто с Крыловым и Ковалевым плотно пообщался) меня доконали. Я наклонилась к Дубнову и произнесла:
— Шефу-то пора отдыхать…
— Да, это точно, — кивнул начальник охраны. — Чего это он так нажрался? Я его первый раз в таком виде…
— Вероятно, нервный стресс.
— Ну… у него еще и не такие нервные стрессы бывали, можешь мне поверить.
— Могу. Но что будем делать?
— Я п-палагаю… что вы говорите… пра-а меня? — влез Рощин и тут же густо икнул, а потом идиотски захохотал. Это было настолько вразрез с его обычным поведением, что мне стало откровенно неловко. Словно я разворошила грязное белье и докопалась до чего-то из ряда вон выходящего и постыдного.
Я решительно поднялась и, ощущая легкое головокружение, взяла Эдуарда Сергеевича за руку и сказала:
— Пойдем.
— К-куда? — Он поднял на меня осовелые глаза. — А-а-а! — он погрозил мне пальцем и начал глупо улыбаться. — Я вас всех… это самое… знаю. Зна-а-аю! Вы все… лишь бы вот… а то когда… так нет.
Дубнов повернулся к застывшим у стены двум огромным охранникам и прищелкнул пальцами: те немедленно двинулись к Рощину и, осторожно взяв увеселившегося шефа под руки — я посторонилась, — повели его по широкой лестнице на второй этаж клуба.
— Женя, ты с нами, — сказал Дубнов. — Не нравится мне все это. Знаешь что… мы сейчас уложим его спать, а ты будь при нем безотлучно все это время, пока…
— Пока не проспится?
— Ну да. Вот артист! И кто бы мог ожидать? Дядина кровь играет, что ли?
* * *Вопреки ожиданиям, в номере господин Рощин не утихомирился. Впрочем, охрану это заботило мало: выполнив транспортные функции, то бишь доставив шефа до места, они бросили меня наедине с объектом надзора.
А «объект» проявил аппетит и, вытащив из холодильника банку черной икры, начал ее поедать прямо пальцем. И куда только все манеры девались! Время от времени Эдуард Сергеевич соскальзывал со своего дивана на ковер перемазанным в каком-то соусе седалищем, так что приходилось его поднимать.
Впрочем, после того, как он съехал в пятый раз, я оставила это неблагодарное занятие и оставила Рощина сидеть прямо так — на ковре.
Доев икру, Эдуард Сергеевич с загадочным видом поманил меня пальцем и произнес:
— А мне кажется… я зна-а-аю… что это не может быть случайно. Ну не может… быть случайно. Это все хитро подстроено, да…
— Что — хитро подстроено?
— Вот так… что ты жила в квартире этой Калиниченко, а ее брат… о, ее брат! А вот знаешь ли ты, чем занимался ее брат?
— Который? Константин, который Кальмар, или Дмитрий, который работал на вас?
— Вот-вот… он… Дм… гм… кгм…митрий. Он работал… он работал в моей фарма…цевти-чес-кой фирме… проект сулил баснословные барыши. И что же эта сука… продался с потрохами самому мерзкому моему конкуренту… Сашке Вавилову. Да он, Сашка, тут и не при делах… я об этом Диме Калиниченке. Какая небля… е-бля… ебла… н-н-н… неблагодарная тварь! — Эдуард Сергеевич поджал под себя ноги, сел по-турецки, в результате чего одна туфля с его ноги слетела и оказалась в его руке.
Эдуард Сергеевич посмотрел на нее так, словно держал в руке змею, а потом коротко размахнулся и швырнул туфлю прямо перед собой. Последняя чудом разминулась с моей головой, описала параболу и, пролетев через всю комнату, попала в тонкое расписное стекло двери, и то с жалобным высоким стоном разлетелось на куски.
Рощин потер руки и обратился ко мне:
— О чем… то бишь… я говорил?
— О Диме Калиниченко.
— А… ну да. Вот… выпьете? Как вас… Евгения Петровна? А? Э-э-э…
Так. Дожили. Эдуард Сергеевич начал забывать, как меня зовут.
А тем временем в руках Рощина появилась маленькая плоская бутылочка коньяка. Он отхлебнул из нее с таким видом, словно там была вода, а потом сказал с неожиданно четкой дикцией:
— А вообще, Екатерина Васильевна… кто это вам посоветовал стать охр… охранником? Ну… не женское это дело… так, а?
— Вы цитируете мою тетю, — сказала я сухо.
— А… а я — моего дядю! — отозвался тот, а потом подполз ко мне и, обняв мои колени, проговорил: — Сегодня, я вижу… особенно грустен твой взгляд… и руки особенно тонки, колени обняв… в-в-в… вам нр — р-равится Гумилев?
И, не дожидаясь моего ответа, он снял вторую туфлю и швырнул ее в окно с такой силой, что оно тоже разлетелось вдребезги с ужасающим грохотом, а несколько мелких осколков долетели и до меня.
Ну, это уже слишком!
Я схватила Эдуарда Сергеевича и с еще не изведанным в отношении Рощина чувством угрюмой, целенаправленной ожесточенности завернула ему руку за спину и, рванув на себя, перехватила за шею… а потом с силой толкнула от себя. На диван.
Эдуард Сергеевич обвалился с таким грохотом, словно он был не он, а шкаф-купе. Хотя, конечно, Рощин — мужчина крупный.
— Ты че делаешь, сука? — вдруг резко прозвучало за спиной, и я, обернувшись, увидела буквально ринувшегося на меня из дверного проема охранника. Выбора не оставалось — объяснить этому здоровенному лбу, что я просто-напросто утихомириваю разбушевавшегося клиента, за оставшиеся до контакта доли секунды возможным не представлялось. Поэтому я просто уклонилась от его выпада, а потом с силой ударила его ногой в солнечное сплетение.
Тот согнулся вдвое и со сдавленным сиплым воем (о, уже в рифму, прямо как у упомянутого Рощиным Гумилева Н.С.!) упал на ковер.
— Я, конечно, все понимаю, в России, согласно демографической статистике, большой недостаток мужчин, но когда эти, недостающие, ведут себя подобным образом… то уж извините, — холодно сказала я вошедшему Дубнову.
— Что случилось? — отрывисто спросил он.
Я коротко пояснила, и тут с дивана раздался глас главного виновника всех недоразумений — Рощина:
— Пошли все вон, уроды! Она все правильно… все правильно. А стекла… да, я — бил стекла! У меня… все могу! Пошли вон отсюда, козлы!
Дубнов все понял и, брезгливо толкнув в бок поднимающегося с пола амбала — дескать, соображать надо, придурок! — вышел, а Эдуард Сергеевич зарядил ему вслед громогласное:
— И не заходите сюда, даже если бы я тут это самое… «Хава нагилу» пел!
На самом пороге Сергей Иванович обернулся и отчетливо произнес:
— Женя… на минутку.
* * *Обозначенная в столь четких временных контурах «минутка» показалась мне по меньшей мере получасом.
И все потому, что, когда я вышла в коридор вслед за Дубновым, я увидела, что у стены — бледный, как ее облицовка, — стоит Саша Воронцов и неподвижно, неопределенно, тускло на меня смотрит.
— Вот он тебя спрашивал, — сказал Дубнов.
— Понятно, — громко сказала я, — ну-ка, Александр Николаевич, пойдемте.
Я отвела его в какой-то затянутый тяжелыми темными портьерами закуток и, резко повернувшись на каблуках, столь же резко произнесла:
— Ты вот что, Воронцов. Твоя мина и мимика Отелло мне прискучили. Я думаю, что если ты и дальше будешь вести себя в подобном же ключе, то наше дальнейшее общение станет, мягко говоря, бесперспективным. Я к тебе отношусь очень хорошо, но даже и моему долготерпению есть предел.
Воронцов ничего не говорил, просто смотрел на меня из-под полуприкрытых век. И мне определенно не нравился этот взгляд.
— Я на работе, — продолжала я. — И не надо меня ревновать к каждому столбу и вообще ко всему, что стоит вертикально.
— Это что, намек? — спросил Александр деревянным голосом.
