Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть

Меня давно мучает один вопрос, которого я не задавала маме — отчасти потому, что сама знаю ответ, а еще потому, что мы — скорее всего умышленно — никогда не создавали подходящей ситуации.

— Почему вы называли меня вторым именем, а не первым? — спрашиваю я.

Вероятно, мать и отец, особенно отец, с самого начала считали, что прекрасное романтическое имя Арабелла для меня не годится, и заменили его чопорным Беатрис. Тем не менее мне хотелось бы услышать подробности.

— За несколько недель до твоего рождения мы с отцом смотрели в Национальном театре шекспировскую постановку «Много шума из ничего». — Заметив мое удивление, мама поясняет: — Пока не появились дети, мы частенько проводили вечера в Лондоне и возвращались домой последним поездом. Так вот, одну из героинь пьесы зовут Беатриче. Она очень решительная, независимая и энергичная. С самого детства имя Беатрис подходило тебе как нельзя лучше. Отец говорил, что «Арабелла» для тебя звучит слишком бледно и невыразительно.

Мамин ответ настолько неожидан, что я теряю дар речи. Если бы я знала причину раньше, то, возможно, приложила бы усилия, чтобы соответствовать своему имени, и вместо неудачной Арабеллы из меня получилась бы та самая решительная и независимая Беатриче. И все же сейчас не время об этом размышлять. Я задала свой вопрос лишь в преддверии к главному.

Ты огорчена: как могла мама поверить в твое самоубийство — после смерти Лео! — тем более что ты понимала, какие страдания это ей причинит? Думаю, таким образом она хваталась за спасительную соломинку, и ее реакция — своего рода защитный рефлекс, однако лучше послушай ее саму.

— Мам, почему ты уверена, что Тесс покончила жизнь самоубийством?

Если она и удивлена вопросом, то не показывает этого и отвечает без колебаний:

— Пусть лучше я до конца жизни буду чувствовать свою вину перед ней, нежели знать, что она испытала хотя бы секундный ужас.

Слезы капают на белую полотняную скатерть, но маме уже нет дела до официанта у соседнего столика, условностей и приличного поведения в обществе. Я вижу, как мама в шуршащем пеньюаре сидит возле наших кроваток, и в темноте ощущаю запах ее крема для лица. Картина, промелькнувшая перед моим мысленным взором в тот миг, когда она в первый раз за долгое время повела себя по-матерински, теперь обрела яркость.

Я даже не догадывалась, сколько любви может вмещать сердце, пока не увидела, как мама тоскует по тебе. Когда умер Лео, я все время находилась в школе, вдали от ее переживаний. Теперь мамина скорбь поражает меня глубиной и одновременно кажется прекрасной. Глядя на нее, я боюсь быть матерью, боюсь столкнуться с тем, что сейчас чувствует она и что чувствовала ты, держа на руках Ксавье.

На короткое время воцаряется тишина — тень прошлых молчаний, но мама быстро нарушает ее:

— Знаешь, я не против, если судебный процесс будет открытым. Совсем не против, если честно.

Мама смотрит на меня, ожидая моей реакции. Я молчу. Она уже произносила эти слова с тысячью разных оттенков. Для нее не важны справедливость или отмщение, важна только ты.

— Про нашу Тесс писали во всех газетах, — с гордостью отмечает мама. Если не ошибаюсь, я уже говорила тебе, что ее радует любое внимание СМИ. Она считает, ты по праву заслуживаешь места на первых страницах изданий и в списке главных новостей, и не из-за твоей истории, а только потому, что все должны узнать про тебя. Людям необходимо знать, какая ты добрая, отзывчивая, красивая и талантливая. Мама не призывает «остановить все часы», ее девиз — «Откройте газету, включите телевизор, полюбуйтесь моей замечательной дочерью!».

— Беатрис, детка!

Перед глазами у меня все плывет, слова доносятся словно бы издалека.

— Солнышко, что с тобой?

Тревога в мамином голосе мгновенно возвращает меня к действительности. На ее лице написан испуг, и мне ужасно стыдно. Впрочем, судя по тому, что официант все еще убирает посуду с соседнего столика, я отключилась всего на несколько секунд.

— Все нормально, мам, просто от вина потянуло в сон.

Мы выходим из ресторана. Я обещаю маме, что заеду к ней на выходных, а сегодня вечером, как обычно, позвоню. Под лучами яркого весеннего солнца мы обнимаем друг друга, и я провожаю ее взглядом. Мимо деловито снуют хорошо одетые, тщательно причесанные работники офисов, возвращающиеся с обеденного перерыва, и на их фоне мамины седые волосы выглядят тусклыми, походка — неуверенной. Создается впечатление, что она раздавлена горем, что у нее не хватает сил расправить плечи под его тяжестью. В толпе она напоминает мне крохотную лодочку, которая чудом держится на плаву посреди бурного моря.

Я не могу задать маме все вопросы с одной попытки, но тебе ведь хочется знать, где похоронен Ксавье. Конечно, он с тобой, сестренка. Конечно, покоится у тебя на руках.

Глава 7

Я возвращаюсь в кабинет мистера Райта с небольшим опозданием. В голове у меня до сих пор шумит, соображаю я не очень хорошо. Прошу миссис Влюбленную Секретаршу приготовить мне крепкий кофе. Рассказывая твою историю, я должна быть в трезвом уме и ясной памяти. Мне хочется поскорее изложить очередную порцию событий, а затем отправиться домой и позвонить маме, убедиться, что с ней все в порядке. Мистер Райт напоминает, на чем мы закончили:

— Вы пошли в Гайд-парк, верно?

Мама и Тодд остались дома, а я поспешно взбежала по обледенелым ступенькам, на ходу натягивая пальто. Я думала, что перчатки при мне, однако, сунув руки в карманы, обнаружила только одну. В этот дневной час улицы были почти пустынны; в такую погоду люди стараются не вылезать из тепла без особой надобности. Я торопливо двинулась в сторону Гайд-парка, как будто боялась опоздать к назначенному времени. У Ланкастерских ворот я вдруг остановилась. Зачем я сюда пришла? Может быть, искала выход своему дурному настроению? «И вовсе я не злюсь! Просто хочу найти мой чайный сервиз!» — я вспомнила, как шестилеткой сердито топала вверх по лестнице, негодуя на весь мир. На этот раз передо мной стояла реальная цель, пусть и продиктованная желанием уйти от мамы и Тодда. Я должна была своими глазами увидеть то место, где оборвалась твоя жизнь.

Я миновала кованые ворота. Холодная погода с мокрым снегом невольно возвращала меня на шесть суток назад, в день, когда тебя нашли. Засунув руку без перчатки поглубже в карман, я направилась к полуразрушенному туалету. Мое внимание привлекли двое детишек, увлеченно лепивших снеговика. Мать, которая стояла неподалеку и притопывала ногами, велела им заканчивать. Единственным отличием этого дня от того были как раз дети и снеговик — наверное, потому мне и хотелось смотреть на них безотрывно. А может быть, мой взгляд задержало то, что эти невинные души не подозревали о случившейся здесь трагедии.

Я пошла дальше, туда, где обнаружили твое тело. Рука без перчатки совсем замерзла, плотный снежный покров холодил ноги сквозь тонкие подошвы туфель, предназначенных совсем не для зимнего парка, а для воскресного ленча в Нью-Йорке. В другой жизни.

Приблизившись к туалету, я остолбенела от изумления. Сколько букетов! Разумеется, количество не шло в сравнение с морем цветочной скорби у ворот Кенсингтонского дворца после гибели принцессы Дианы, и все же их было много, очень много. Некоторые уже почти утонули в снегу — видимо, их принесли несколько дней назад; другие, более свежие, блестели нетронутой целлофановой оберткой. Многочисленные плюшевые мишки поначалу привели меня в недоумение, потом я догадалась, что они предназначены Ксавье. Черно-желтая пластиковая лента, натянутая вокруг полуразваленной постройки, превращала место твоей смерти в аккуратный прямоугольник. Странно, что полиция обозначала свою работу много позже того, как тебе требовалась помощь. Лента и цветы — вот и все яркие пятна на белом фоне парка.

Убедившись, что вокруг никого нет, я перелезла через черно-желтую ленту. Отсутствие полицейского меня почему-то не удивило. Констебль Вернон уже потом сказала мне, что на месте преступления обязательно должен дежурить полицейский. Неотлучно, в любую погоду. Констебль Вернон призналась, что на таких дежурствах ей страшно хочется в туалет, и если она когда-нибудь и уйдет из полиции, то именно из-за этого, а вовсе не из-за своей мягкосердечности. Ты права, я увиливаю от продолжения.

Я вошла внутрь. Описывать мои впечатления нет нужды. Уверена, ты все подробно разглядела, в каком бы состоянии ни находилась, ведь у тебя взгляд художника. К сожалению, последним, что запечатлел твой взгляд, оказался отвратительный грязный туалет. Зайдя в кабинку, я увидела кровь: пятна на бетонном полу, брызги на облезлых стенах. Меня стошнило в раковину, а потом я заметила, что под ней нет сливной трубы. Никто и никогда не пришел бы сюда по своей воле, не выбрал бы это место для того, чтобы расстаться с жизнью.