Розамунд Лаптон - Разгадай мою смерть

Я старалась не думать о том, что ты пролежала здесь пять суток в полном одиночестве. Силилась представить, как твоя душа взмывает под облака, словно на картине Шагала. И все же я не знала, как все было на самом деле. Рассталась ли она с бренной плотью в тот самый миг, когда ты умерла? О, я горячо на это надеялась. Или дух покинул тело позже, когда тебя обнаружили и убийца перестал быть последним, кто на него смотрел? А может быть, ты освободилась от страданий только в морге, когда сержант полиции откинул простыню и я тебя опознала?

Я вышла из вонючих, загаженных развалин и сделала глубокий вдох. Я с облегчением вдыхала белый вымороженный воздух, пока холод не начал жечь легкие. Теперь я поняла, зачем здесь букеты: нормальные, порядочные люди пытались противостоять злу при помощи цветов. Праведная борьба под знаменем красоты. Я вспомнила дорогу на Данблейн, выложенную мягкими игрушками, — дань памяти шестнадцати погибшим детям. Раньше я не понимала, с чего кому-то может прийти в голову, будто семье, в которой расстреляли ребенка, нужен плюшевый мишка. Теперь понимаю. Сотни, тысячи мягких плюшевых медведей способны чуть-чуть приглушить страшное вибрирующее эхо выстрела. «Не все люди плохие, — говорят эти игрушки. — Мы не такие, мир состоит не из одних мерзавцев».

Я принялась читать открытки. Некоторые промокли от снега, чернила поплыли, и строчки стали неразборчивыми. На глаза мне попалась подпись «Кася». Она оставила плюшевого медвежонка и крупным детским почерком вывела на открытке «Ксавье», подрисовав внизу сердечко, крестики и скобки, обозначающие поцелуи и дружеские объятия. Поначалу меня передернуло от такого проявления дурного вкуса, но затем я устыдилась собственного снобизма и почувствовала, что тронута вниманием твоей подруги. Я решила, что дома непременно найду номер ее телефона и позвоню, чтобы сказать спасибо.

Те открытки, что еще не размокли, я забрала с собой — все равно, кроме меня и мамы, читать их некому. Выпрямившись, я заметила неподалеку мужчину средних лет с лабрадором на поводке. В руке он держал букет хризантем. Я вспомнила: в день, когда тебя нашли, он тоже был в парке и наблюдал за действиями полицейских; пес точно так же рвался с поводка. Мужчина нерешительно топтался — наверное, хотел положить цветы после того, как я уйду. Я приблизилась к нему. В кепке из твида и дорогой непромокаемой куртке, он походил на классического сквайра, которому полагалось бы находиться в своем загородном имении, а не в лондонском парке.

— Вы были другом Тесс? — спросила я.

— Нет. Даже не знал, как ее зовут, пока не услышал по телевизору, — ответил он. — Мы просто кивали друг другу. Когда часто видишь кого-то, возникает нечто вроде знакомства. Разумеется, в образном смысле. Вроде как узнаешь этого человека. — Мужчина высморкался в платок. — По большому счету я не должен расстраиваться. А вы? Вы ее знали?

— Да.

Что бы там ни говорил детектив Финборо, я тебя знала. Сквайр замялся, не зная, как правильно поддерживать беседу, стоя у холма из цветов и мягких игрушек.

— Стало быть, полицейский ушел? Он говорил, оградительную ленту скоро снимут, поскольку эта территория уже не считается местом преступления.

Конечно, не считается, раз полиция пришла к выводу, что ты покончила жизнь самоубийством. Сквайр, видимо, ожидавший моей реакции, робко продолжил:

— Ну, если вы ее знали, значит, лучше меня осведомлены, как обстоит дело.

Думаю, ему нравилось говорить о тебе. Ощущение слез, подступающих к глазам, не лишено приятности. Чужой страх и страдания щекочут нервы, даже возбуждают — всегда интересно чуть-чуть прикоснуться к несчастью, не связанному с тобой. Уверена, что этот человек мог похвастаться — и, несомненно, хвастался — некой причастностью к твоей истории, считая себя участником пьесы.

— Я — ее сестра.

Именно так, в настоящем времени. От того, что ты умерла, я не перестала быть твоей сестрой, наша родственная связь не прервалась, не канула в прошлое, иначе я бы не горевала сейчас, в настоящем. Сквайра мои слова потрясли. Подозреваю, внутренне он порадовался, что я тоже нахожусь на безопасном для него эмоциональном расстоянии.

Я побрела прочь.

Снег, прежде падавший редкими пушистыми хлопьями, стал плотнее и злее. Снеговик, вылепленный детьми, уже почти потерял форму под новой белой шубой. Я решила выйти с другой стороны, не возвращаясь к Ланкастерским воротам, — слишком свежим и горьким было воспоминание о том, как я покидала парк в прошлый раз.

Когда я подошла к галерее «Серпентайн», снег повалил сплошной стеной, плотно укутывая деревья и траву. Совсем скоро твои цветы и плюшевые мишки Ксавье утонут в этой белизне, станут невидимыми. Ноги у меня совсем замерзли, рука без перчатки онемела от холода, во рту оставался кислый вкус рвоты. Я подумала, что в галерее есть кафе, где можно попросить стакан воды, однако, подойдя ближе, увидела, что в окнах нет света, а двери заперты. Объявление гласило, что галерея откроется только в апреле.

Саймон не мог встречаться с тобой здесь. Он — последний, кто видел тебя живой, и он солгал. Его ложь звенела у меня в голове. Этот настойчивый звук, единственный из всех, прорывался сквозь глухую пелену снега.

Я шла назад по Чепстоу-роуд к тебе на квартиру. Карманы были набиты карточками от букетов и плюшевых медвежат, рука сжимала мобильный телефон, по которому я пыталась позвонить сержанту Финборо. Еще издалека я заметила Тодда, беспокойно мерившего шагами пятачок перед домом. Мама уже уехала домой на электричке. Тодд вслед за мной вошел в квартиру; облегчение превратило его беспокойство в досаду.

— До тебя не дозвониться!

— Саймон солгал о том, что встречался с Тесс в галерее «Серпентайн». Я должна позвонить сержанту Финборо.

Реакция Тодда, вернее, ее отсутствие, должна была подготовить меня к разговору с детективом, но я не успела об этом подумать, так как сержант взял трубку. Я рассказала ему про Саймона.

Голос детектива звучал спокойно, даже мягко.

— Возможно, Саймон просто хотел сохранить лицо.

— И поэтому соврал?

— И поэтому сказал, что они встречались в галерее.

Мне с трудом верилось, что сержант Финборо выгораживает Саймона.

— Узнав, что Саймон виделся с вашей сестрой в день ее гибели, мы допросили его. У нас нет причин полагать, что он имеет отношение к смерти Тесс.

— Но ведь он солгал насчет встречи!

— Беатрис, вы должны попытаться…

Перед моим мысленным взором промелькнули все клише, которые собирался озвучить детектив: «двигаться вперед», «не цепляться за прошлое» и даже — в более цветистом варианте — «принять реальность и найти в себе силы жить дальше». Я не дала сержанту Финборо произнести эти избитые фразы:

— Вы видели место, где она умерла?

— Да, конечно.

— Думаете, кто-нибудь мог выбрать этот грязный угол для того, чтобы расстаться с жизнью?

— Вряд ли это был вопрос выбора.

На секунду я решила, что сержант начал мне верить, однако затем догадалась — он считает, ты убила себя на почве психического расстройства. Подобно тому как больной неврозом навязчивости не имеет иного выбора и вынужден бесконечно повторять одно и то же действие, женщина с послеродовым психозом в порыве безумия обречена причинить себе вред. Смерть молоденькой девушки — красивой, общительной и талантливой — безусловно, вызывает подозрения. Даже если у нее умер ребенок, сомнения в причинах ее гибели остаются. Однако стоит добавить к жизнеутверждающему описанию жертвы психоз, и вопрос тут же снят. Убийца получает моральное алиби, а девушку объявляют самоубийцей.

— Кто-то силой привел ее в этот ужасный туалет и там убил.

Детектив Финборо по-прежнему сохранял спокойствие.

— А мотивы? Ни у кого не было мотива для убийства. Слава Богу, это не изнасилование и не грабеж, так как ничего не пропало. Расследуя исчезновение Тесс, мы не выявили ее врагов; наоборот, вашу сестру все просто обожали.

— Вы хотя бы допросите Саймона еще раз?

— Вряд ли повторный допрос нам что-то даст.

— Все потому, что Саймон — сын министра?

Я бросила этот упрек в надежде, что сержант Финборо смутится и передумает.

— Мое решение не вызывать Саймона Гринли продиктовано исключительно тем фактом, что я считаю беседу с ним нецелесообразной.

Я уже хорошо знаю детектива, и для меня не секрет, что он прибегает к сухому официальному стилю в тех случаях, когда на него пытаются надавить.

— Тем не менее вы осведомлены, что отец Саймона, Ричард Гринли, — член парламента и кабинета министров?

— Боюсь, наш разговор зашел в тупик. Возможно…

— То есть моя сестра не заслуживает лишних усилий, так?

Мистер Райт подает мне стакан воды. Описание туалета опять вызвало у меня тошноту. Я рассказала ему об обмане Саймона и о своем звонке детективу, но опустила другое: пока я разговаривала с сержантом Финборо, Тодд повесил на вешалку мое пальто, вытащил из кармана все карточки и аккуратно разложил их для просушки, но вместо того чтобы чувствовать заботу, в каждом движении Тодда я ощущала укор, видела, что он полностью поддерживает детектива, хоть и слышит только мои реплики.