Гребень Матильды - Елена Дорош
Вышло путано и все равно непонятно.
Стрелки торчали из каждого кружочка в разные стороны.
К тому же мешала сосредоточиться мысль о слежке.
Несколько раз она порывалась разыскать Румянцева и предупредить, но что-то останавливало. Нет, сначала надо узнать, кто послал соглядатая. Втягивать в дело Никиту рановато.
Домой Анна двинулась в обход. Через Невский, который с восемнадцатого года назывался по-новому – Проспект 25 Октября. Корявое название никак не укладывалось в голове, поэтому никто Невский и не думал так звать.
Шла не торопясь, чтобы шпик успел себя проявить. Несколько раз останавливалась у витрин, надеясь засечь гада сама.
Витрины, вплоть до этого года стоявшие по большей части заколоченными, недавно вновь заблестели вымытыми стеклами. Красот за ними пока, правда, не наблюдалось. Хозяева кооперативных магазинов боялись выставлять на витрине товары, но все равно стало веселей.
Анна остановилась перед огромным, на всю витрину плакатом.
– Окна сатиры РОСТА, – прочла она.
Плакат, как и положено окну, был разделен на четыре квадрата.
Красный с ног до головы рабочий с папироской в зубах, широко шагая, направлялся прочь от завода. В соседнем квадрате – хохочущий буржуй в цилиндре. Суть происходящего поясняла надпись: «Каждый прогул – радость врагу». Ниже тот же рабочий бил молотом по наковальне, а буржуй орал от бессильной злобы, что и подтверждали золотые слова: «А герой труда – для буржуев удар».
– Они еще с прошлого лета стали плакатики вешать, – услышала она за спиной тонкий голосок. – Агитируют! Видать, не так крепка власть!
– Недавно видал агитку похлеще, – поддакнул басовитый собеседник. – «Хочешь побороть холод, хочешь побороть голод, хочешь есть, хочешь пить, спеши в ударную группу образцового труда вступить».
– Ишь ты! Наизусть выучил! Никак проникся? – ерническим тоном удивился первый.
– Иди ты! – обиделся бас и шмыгнул носом.
Анне в стекло видно было плохо, но оборачиваться она не стала.
Критикующие граждане двинулись дальше.
Она еще немного постояла, вглядываясь в очертания людей за спиной.
Интересно, Шишов уже следует за ней?
Стало стремительно темнеть, и продолжать шататься по улице было глупо.
Она все же зашла в хлебный и, купив булку, двинулась домой, стараясь не спешить и не оглядываться.
Все равно никого не увидит, а шпик может догадаться, что о слежке она осведомлена.
Фефы дома не было. Как и ужина.
Дело небывалое, поэтому Анна сразу занервничала и побежала первым делом к Тане.
Дверь отворила Фефа:
– Да здесь я, чего всполошилась?
Голос был недовольный.
– Не знаю. Ты не говорила, что уйдешь. – растерялась Анна.
– Ну не говорила, так что? Иди картошку чисть, я скоро.
И захлопнула перед носом дверь.
Ну и дела! Что за тайны мадридского двора? И главное – никакого сожаления, что в доме нет еды. Или Фефы целый день не было?
Пребывая в сильном недоумении, Анна начистила картошки, думала пожарить, но постного масла не оказалось, поэтому поставила варить. Затем заглянула в буфет и обнаружила, что нет ни чаю, ни сахару.
Это было уж вовсе за гранью приличия и совершенно не похоже на Фефу.
Оставалась только купленная ею булка. Отломив кусок, Анна налила в кружку кипятку и стала есть.
Все одно к одному: расследование тормозит, убийца гуляет на свободе, за ней следят, а тут еще Фефа фордыбачит!
Уснула она, так и не дождавшись возвращения заблудшей овцы.
Но самым удивительным было то, что и наутро Фефа не вернулась.
Злая Анна оставила ей грозную записку и побежала в отдел.
Не терпелось узнать, выяснил ли что-нибудь Шишов.
Оказалось, что да.
– Ходит за тобой неприметный такой человечек лет сорока, – сообщил Маркелов. – С виду неказистый, но дело свое знает. Я так думаю, что слежкой давно промышляет.
– Из бывших агентов?
– Возможно. Дело свое делает мастерски и все время проверяется, так что пришлось совершать акробатические этюды, чтобы не засек.
– Подожди-ка, – опешила Анна. – Так ты за ним сам следил, что ли?
– Решил, пока не выясним, откуда дует ветер, кучу народу привлекать ни к чему. Если бы Шишов засветился, все: ушел бы наш малый, только его и видели.
– Егор, спасибо тебе большое!
– Погоди благодарить. Вот слушай. Наш шпик довел тебя до дома, подождал, пока погасишь свет, и ушел. Далеко шел, аж до Обводного. Там есть чайная. В той чайной его ждал, как я понял, заказчик. Тип мне незнакомый.
– Как выглядит?
– Высокий, худой, волосы черные, нос острый, лицо узкое. Одет странно. Шинель, а под ней, знаешь, штука такая, спортсмены носят или водолазы. Вязаная.
– Свитер?
– Точно. Все время забываю. Свитер на нем был. Светлый, то есть не военный.
Он заглянул ей в лицо.
– Никто на ум не приходит?
Очень даже приходит. Сразу пришел.
– Почему решил, что это заказчик?
– Так нетрудно догадаться. И похоже, что чайная – постоянное место встречи. Обоих субчиков там знают, обращаются уважительно. Значит, бывают в заведении и чаевые дают.
– Шпионы так не поступают. Дважды в одном и том же месте встреч не назначают.
– Выходит, не шпионы и шифроваться им незачем. Так ты не ответила. Знаешь этого с узким лицом?
– Ни разу не видала.
– Тогда предлагаю взять одного и с пристрастием допросить.
– Ты что, знаешь, где их логово?
– Того, что за тобой ходил, да. Снимает комнатенку на Шлиссельбургском. Второго отследить не смог, прости.
– Надо было за ним идти.
– Этот сразу бы меня засек. Время позднее, народу мало.
– Но и ты не промах.
– Согласен, – важно кивнул Егор, – но из двоих заказчик – опытнее. Поверь, у меня глаз наметан. Я вот что придумал. Мужичонка, судя по всему, сегодня снова к тебе пристроится. Возьмем его в удобном месте так, чтобы рыпнуться не успел. Лады?
– Когда?
– Да прямо сейчас. Через часик выдвинешься, например, в сторону Литейного, а уж там дело за нами.
– А с заказчиком?
– Его возьмем в чайной вечером. Агент, как я понял, каждый вечер ему докладывает.
– Одно условие – в чайную сама пойду.
– Рискуешь. Парень серьезный, и пока мы не знаем, откуда он и зачем.
– Все понимаю, но давай договоримся – вы на улице.
– Ладно, Чебнева, если что, на венок кладбищенский за счет отдела всегда можешь рассчитывать. И что ты там говорила насчет благодарности? Хрустит или булькает?
Анна сделала вид, что задумалась.
– А если во рту тает?
– Мороженое, что ли? – сделал кислую мину Егор.
– Мороженого сейчас днем с огнем. Нет. Предлагаю плитку швейцарского шоколада.
– Врешь!
– Крест на пузе!
– Гляди, Чебнева, за вранье боженька тебя накажет!
Таким манером они шутили еще несколько минут, понимая, что на самом деле ничего веселого их не ожидает.
Шпика взяли тихо и для прохожих незаметно. Как только он завернул вслед за Анной за угол, в крепкие объятия его сначала принял бывший борец Ремезов, а потом и Шишов с Бездельным навалились. Деваться соглядатаю было некуда.
Однако, привезенный на допрос, он не сказал ни слова. Понимал, конечно, что предъявить ему нечего.
В чайную она пришла задолго до предполагаемого времени встречи. Зал был небольшим, спрятаться особо негде. Только сесть в самом темном углу и закрыться газетой. Но если заказчик – профессионал, его на кривой козе не объедешь. Не заметит, так уж точно почувствует – его ждут.
Ну и главное. Если это тот самый, что попадался ей на местах преступления, то он видел ее и легко узнает.
Села прямо напротив двери. Зайдет, а она – здрасьте вам!
Анна уже четыре раза успела взглянуть на тятенькины часы, когда он появился наконец на пороге. Через мгновение они встретились глазами.
Злой гений
На этот раз незнакомец был в темном пальто, вроде бы неброском, но даже Анна с первого взгляда поняла: одежда не из шинели перешита. Поверх небрежно наброшено шелковое кашне и виднелся – куда ж без нее! – воротничок белой рубашки.
Вид авантажный, ничего не скажешь!
Не к месту вдруг вспомнилось смешное. Рудницкий рассказывал, что в январе на празднование восемьдесят четвертой годовщины смерти Пушкина – хотя как можно праздновать смерть? – Гумилев явился во фраке, белом атласном жилете и галстуке. Все так поразились, что его выступление было признано лучшим.
– Несомненно, Николая никто не слушал! – давясь смехом, говорил Рудницкий. – Все смотрели на это совершенно неуместное в данных обстоятельствах чудо. Но самым потешным было другое. Ирина Одоевцева поведала окружению, что наш денди чуть не отказался от выхода вообще. Оказывается, его черные носки, хранившиеся в шляпной картонке, съели мыши. Два часа Гумилев рыдал над бренными останками, потому что у него остались только белые, шерстяные. Спасительницей выступила Одоевцева, одолжившая капризуле носки своего отца.
Неизвестно почему, но вид незнакомца напомнил историю с фраком, и Анна, совершенно не желая этого, непроизвольно улыбнулась.
Потом он признался, что ее улыбка совершенно обезоружила его и выбила из колеи.
Внутренне подобравшись, незнакомец подошел к столику и сел напротив.
Неприятные какие у этого типа глаза. Белесые. Холодные. Безжизненные. В такие смотреть страшно.
– Я чай заказала, будешь?
– Чай здесь невкусный, кавказский.
