Жак Робер - Кто-то за дверью
Нам явно нечего больше сказать друг другу, и я иду к шкафу за его барахлом.
Протягиваю ему его вещи, а он обращается ко мне застенчиво, почти стыдливо:
- Вы не желаете видеть Франсуазу. Но, может быть, хотите, чтобы я сказал ей что-нибудь... с глазу на глаз... от вашего имени.
Я беру его за руку. Меня охватывает внезапное волнение. Что-то смягчается во мне, в самой глубине моей души. Берегись! Чувствую, как подступают к глазам слезы! О мои страдания, как неизбежно ваше присутствие здесь, в теплом гнездышке моего сердца! И как отчаянна цепляются за мою плоть ваши острые когти, если я притворяюсь, что забыл о вас!
Медленно увлекаю Андре к выходу и шепчу так тихо, что сомневаюсь, слышит ли он:
- Вы скажете ей: "Твое тело, обжигающее, словно пламя, твое тело, влекущее, словно море..."
Но я беру себя в руки и, проглотив подступившие к горлу рыдания, теперь уже громко произношу:
- Нет! Не говорите ей ничего! Ведь она могла все забыть. Женщина, нарушившая супружескую верность, тоже страдает амнезией.
Последние мои слова ему, вероятно, совсем непонятны. Какое это имеет значение! Пусть он теперь уходит! Скорее в Лондон, посланник дьявола! Мне не терпится, чтобы все побыстрей завершилось.
Все-таки, уже стоя у открытых дверей, я пожимаю ему руку.
- Благодарю, Андре. Я был уверен, что могу рассчитывать на вас.
Он бросает на меня долгий взгляд, в котором я впервые читаю симпатию, и лепечет:
- Ухожу от вас совершенно подавленный.
Глава 7
Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчезает из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.
Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.
Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса, стучу и вхожу, не дожидаяь приглашения. Он лежит на кровати, устремив взгляд в потолок. У него совершенно отсутствующий вид, и я не уверен, что он заметил мое появление.
- Идемте,- говорю я ему,- надо поесть.
Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.
- Как прошел ваш разговор? - спрашивает он.
- Успешно. Вы не голодны? Он отрицательно качает головой.
Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.
- Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?
- Да нет! - Улисс пожимает плечами.
Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.
- Ну-ка, старина, вставайте! - встряхиваю я его.- Аппетит приходит во время еды.
Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.
Уже несколько лет, как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и в конце концов режу себе палец.
Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.
Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь во время летних каникул. Вольно, но кровь останавливает
Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы наконец садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.
Вскоре поглощенные калории развязывают Улиссу язык. Буравя меня взглядом, он вдруг бросает, не раздумывая:
- Лондон, С. В. 7, Циркус Роуд, 23, Ньюгейт Отель. Я застываю с вилкой в руке.
- А это что такое?
- Маленький-отель-на-Темзе,- шипит он.- Вы забыли об этом маленьком отеле?
Вот уж нет! Помню так же, как и Циркус Роуд, 23. Поскольку наш друг Поль отправлял свои письма Пюс "до востребования", он считал, что предосторожности излишни, и пользовался конвертами своего отеля.
- Еще мне известно теперь его имя! - продолжает Улисс.- Поль Дамьен. Журналист.
- Где вы все это раскопали?
- На последней странице блокнота. Так безо всяких и записано и обведено красным карандашом. Наверно, тем же, которым я отчеркнул заметку в английской газете.- Он отрывисто смеется и добавляет: - Потрясающий блокнот! Все в нем есть!
А как же, конечно! Но мне не хотелось бы, чтоб он уделял излишнее внимание этому аспекту вопроса. Уж очень четко изложена вся его драма, со всеми нужными данными, именами и адресами. Не сообразит ли он, что это уж чересчур просто? Нет, я верю, он не поймет. Он не создан для того, чтобы понимать. Он создан, чтобы действовать, взрываться, он ничто иное, как жалкий пороховой бочонок, чей фитиль я подожгу.
- Во всяком случае теперь вы больше не сможете мне помешать,- холодно заявляет он.
- Что это значит?
- Это значит, что теперь я вас покину, мосье, поблагодарив за вашу доброту.
Вот это плохо! Отклонение, вовсе не предусмотренное программой! Ах, в самом деле, это было бы слишком, если б он ушел сейчас, когда начался обратный отсчет! Ну нет, голубчик, уж я тебя не выпущу! Ты создан мной, я твоя воля, и ты мне принадлежишь!
Встаю и наклоняюсь к нему, глядя прямо в его глаза.
- Вы останетесь здесь, слышите! Если вы непременно желаете встретиться с Полем Дамьеном и объясниться с ним, я берусь устроить вам это. Но здесь, под моей крышек! Под моим наблюдением!
Смягчаюсь и вновь обретаю тон доброго покровителя:
- Поймите меня. Не могу же я позволить вам устремиться навстречу гибели. Морально я не имею на это права.
Тут я, наверное, достигаю самых глубин собственной низости, но в том аду, куда я погрузился, никакая глубина, о чем бы ни шла речь, уже не страшна. Важен только результат: моя гениальная месть, преступление, какого еще не бывало, убийство, которое по моей воле совершит чужая страсть, убийство по доверенности.
Улисс, очертя голову, устремляется в расставленные мною сети.
- Это правда? Вы смогли бы разыскать Поля Дамьена? Заманить его сюда?
Глаза Улисса сверкают, в них появился кровожадный блеск, который мне весьма приятно видеть.
- Ну да, это вполне осуществимо,- говорю я.- Мне совсем несложно вступить с ним в контакт.
- Но под каким предлогом?
- Что-что, а уж предлог всегда найдется! Вот, к примеру, вы сказали, что ваш Поль Дамьен журналист. Ну а я - известный писатель. И могу легко устроить, чтоб он взял у меня интервью.
Улисс с восторгом проглатывает и это.
- Ах, как ловко придумано!
Он хмурит свои громадные брови, собирается мыслями, и чувствуется, что для него это непросто.
- Хорошо,- говорит он,- допустим, вам удастся заманить его сюда.
- Ну, вот и состоится ваше объяснение! Я уступлю вам свое место. Вы примете Поля Дамьена.
- А что будете делать в это время вы? - Я?
Улыбаюсь. Я не могу сдержать улыбки. Ибо совершенно отчетливо представляю всю сцену. Замечательная будет сцена! Жажда мести переполняет меня.
- Я буду держаться в тени.
И уже вижу себя в тени, совершенно естественно принявшим позу бесчисленных трагических героев, прячущихся в складках древней драпировки, затаивших дыхание, с выпученными глазами.
- Ах, так, в тени? - повторяет Улисс язвительным тоном.- Чтобы наша милая беседа не вышла за рамки приличий?
Я в восхищении от того, до какой степени далеки его мысли от готовящейся западни.
- Нет, нет,- говорю,- я лишь хочу посмотреть, какой оборот примет дело.
Тут я сама искренность. Да, буду смотреть и нагляжусь досыта. И это будет благородное подглядывание, ибо я сам творец зрелища.
Улисс горячится. И ему не терпится, он просто сгорает от нетерпения.
- Вы думаете, он согласится прийти? - в голосе Улисса звучат умоляющие нотки.- Скажите, он придет?
- Да, думаю, придет,- я чуть заметно улыбаюсь.- Скажу вам по секрету: я неплохо владею искусством устраивать западни. Вы не обратили внимания на все эти книги позади письменного стола? Сколько прекрасных великих авторов! И уж общаясь с такими людьми... С тех пор как литература стала литературой, в умах писателей и драматургов вызрело бесчисленное множество примеров человеческой низости. Возьмите Шекспира. Непревзойденный мастер коварства!
Вижу, Улисс слушает не слишком внимательно. Однако глядит на меня широко открытыми глазами, в которых вот уже несколько мгновений мелькает непонятный страх.
- Вы меня пугаете,- вдруг шепчет он.
