Жак Робер - Кто-то за дверью
Потом я зашел в кафе и, заказав чашечку кофе, уселся в самом укромном углу. Долгая жизнь холостяка научила меня обращаться с ниткой и иголкой. Пришить этикетку Вальпазьяна к новому клетчатому пиджаку было минутным делом.
В одиннадцать часов я уже вернулся домой и готов был вручить Гансу Вамбергу чемодан, который, как мне самому казалось, только что горяченький вынырнул прямо из преисподней.
ГЛАВА 8
Прошли два дня. Два дня и две ночи невыносимого ожидания. Мы с Гансом совсем не спали. Почти не ели. А в меню всегда одно и то же: сухарики, яйца и сардины.
Мне кажется, мы слегка напоминаем парочку осажденных, поджидающих невидимого врага, каждую минуту готовых отразить атаку, но не знающих, когда и откуда она грозит. В подобной ситуации нервы сдают быстро.
Время от времени мы вздрагиваем от протяжного крика сирены. Может быть, именно этот пароход доставит к нам Поля Дамьена. Ибо, кроме всего прочего, странно и то, что мы с Гансом с одинаковой тревогой ждем одного и того же человека. Он, этот человек, любовник нашей жены...
Я разыграл перед Гансом последнюю комедию. Это произошло позавчера, после того, как я предложил ему завлечь Поля Дамьена сюда. Мы вернулись в гостиную, и я напечатал на машинке адресованное нашему журналисту в Лондон письмо с предложением дать ему у себя дома интервью. И чтобы еще больше заинтересовать, намекнул на готовность поделиться с ним некоторыми сокровенными мыслями на тему о литературе. Наконец в постскриптуме я указал свой адрес и номер телефона с просьбой позвонить тотчас же по прибытии в Дьепп.
Дал прочесть письмо Гансу. Тот, как я и рассчитывал, пришел в восторг от моей выдумки насчет мыслей, которыми якобы я готов поделиться.
- Думаете, он приедет? - спросил он с горящим взглядом.
Нет такого журналиста, ответил я, который упустил бы случай узнать нечто сенсационное.
Копию отпечатанного на машинке письма я оставил себе по вполне определенным причинам. Вечером, когда стемнело, сказал Гансу, что пойду опущу письмо в почтовый ящик в двухстах метрах от дома. На улице я выбросил письмо в первую же водосточную канаву и быстро вернулся.
То был мой единственный выход из дома за сорок восемь часов. А Ганс не тронулся с места. К счастью, он ни разу не попросился выйти. Думаю, ему подсказывает чутье, что это было бы для него опасно. Конечно, страдая амнезией, он не может знать, что он есть Ганс Вамберг, совершивший три убийства садист, разыскиваемый полицией. Но все же не исключено, что у него сохранилось смутное воспоминание о побеге, отчего он и испытывает неясный страх перед окружающим миром.
Нам случается провести в молчании целые часы, каждый погрузившись в свои мысли. Я подхожу к окну, неизменно прячась за двойными занавесками. Смотрю, как идет дождь, появляются и исчезают силуэты прохожих.
Самое страшное в этом изнурительном ожидании для меня то, что я должен скрывать снедающее меня нетерпение. Ведь я лично ожидаю якобы просто журналиста, которому пообещал интервью. И я должен постоянно следить за собой, чтобы ни жестом, ни словом не выдать свое лихорадочное волнение.
Я научил Ганса раскладывать пасьянсы. Его это занятие очень развлекает, и он без устали снова и снова тасует карты.
О Поле Дамьене мы говорим редко. Только ненависть продолжает в нас расти, тихо вздымаясь, как раскаленная лава.
Время от времени я усаживаюсь за письменный стол, чтобы продолжить работу над книгой. Ночью пишу часами, не поднимая головы. Еще никогда мое перо с такой легкостью не скользило по бумаге. Будто книга уже написана, а мне осталось лишь снять копию. Правда, прошлой ночью я составил подробнейший план романа, глава за главой. Тридцать пять исписанных мелким почерком страниц. Здесь - все.
Но я не могу писать беспрерывно, и худшие моменты этого ужасного ожидания наступают, когда я ни с того ни с сего погружаюсь вдруг в полное уныние.
Впадая в пессимизм, говорю себе, что поездка Андре Дюверже закончилась ничем. Поль Дамьен послал его подальше. Посмеявшись над моими угрозами, он отказался приехать в Дьепп и встретиться со мной. Тогда мне останется одно - бросить свой шедевр, главное творение моей жизни, в мусорную корзину. А потом самому - броситься в море с камнем на шее. И при мысли о такой перспективе я вдруг понимаю, что, наверное, решился на убийство, чтобы не наложить на себя руки. Как на войне - убиваешь, чтоб не быть убитым.
Иногда я замечаю у Ганса признаки той же подавленности. Бледный, уставившись в одну точку, он сидит в кресле и без конца мнет пальцы, будто хочет выдавить из них по капле всю свою тоску.
Бывает, он вдруг встает и исчезает в своей комнате. Вчера вечером, желая взглянуть, чем он там занимается, я неожиданно вошел к нему, не постучав. Лежа на кровати, он разглядывал фотографии Пюс, а точнее, ту, где она запечатлена обнаженной. Подобно ребенку, прячущему свои сокровища под подушкой, он унес в свою комнату все: письмо Поля, блокнот и эти фотографии, на которые никак не наглядится. Так он искусно подогревает свою ненависть.
Одно мне теперь известно почти наверняка - встреча Ганса с Дамьеном добром не кончится. Ганс - на пределе. Хотя я сам сделал все, чтоб довести его до нужной кондиции, результат превзошел мои ожидания. Когда временами он начинает неустанно шагать взад-вперед по гостиной, он похож на запертого в клетке зверя.
Пожалуй, можно держать пари, что он попытается убить Поля Дамьена. Интересно только, к какому он прибегнет способу. Как порядочный душитель, он должен бы использовать одни свои голые руки. Но с другой стороны, у него есть револьвер, который я позаботился ему вернуть с пятью патронами в обойме. Больше я этот револьвер не видел, и мне очень любопытно, где Ганс его прячет. Может, держит при себе. В любом случае я не волнуюсь: оружие наверняка у него под рукой.
Я отчетливо понимаю, что Ганс на грани взрыва, хотя он ни разу больше не заговорил со мной о своем намерении отомстить за себя, вернее, "за смерть Франсуазы". Я чувствую, что излить душу ему мешает теперь убеждение, будто я снова попытаюсь его уговорить "не делать глупостей".
Это просто великолепно - человек тщательно скрывает от меня свое намерение совершить поступок, буквально продиктованный ему мною же. Он убежден при этом, что сумел меня провести! Он думает, что хитер, а в действительности так безумно наивен. Мышка, строящая из себя кошку на глазах у восхищенного кота. Я-то, разумеется, играю ему на руку, остерегаясь расспрашивать о его планах.
Сегодня после полудня у него вдруг случился настоящий приступ депрессии.
- Все кончено, он не придет,- говорит Ганс, который кажется постаревшим лет на десять.- Наверное, ваше письмо не дошло, или ему плевать на ваши откровения.
Стараюсь его подбодрить, хотя и сам в значительной степени разделяю этот пессимизм.
- Естественно, он не вылетел первым же самолетом. Потом эти журналисты постоянно в разъездах. Дайте ему время обернуться.
Он мотает головой, как лошадь, которой надоели удила.
- От этого ожидания я просто становлюсь больным,- стонет он.
- Прекрасно вас понимаю,- говорю ему сочувственным тоном.- Ожидание одно из самых мучительных ощущений, которые может испытать человек. В этом состоянии ee чувства словно обостряются: радость, желание, нежность.
- И ненависть тоже! - бросает Ганс.
- Я как раз собирался добавить...
Достаю из кармана сигареты, предлагаю ему:
- Возьмите, попробуйте закурить. Это вас успокоит.
- Нет. Спасибо.
Закуриваю сам. Он, не отрываясь, следит за моими движениями, потом неожиданно произносит:
- Вот что тревожит меня больше всего - если этот человек в конце концов появится, я его не узнаю. Я забыл его лицо, и у меня нет его фотографий, как, например, есть снимки Франсуазы.
- Возможно, шок пробудит в вас...
- Не будем рассчитывать на это! - раздраженно перебивает он.- Я знаю, все это может оказаться очень непростым делом. Я его не узнаю, а он меня узнает.
- Совсем не обязательно,- мой голос звучит вкрадчиво.
- Как это не обязательно?
- Почему вы так решили?
- Ну, не он же страдает амнезией! Он-то должен помнить то, что произошло в Англии, во всех деталях!
- Нам действительно ничего не известно об обстоятельствах вашей первой встречи. Да и была ли она вообще? В вашем блокноте нет ни одной записи о встрече между вами.
- Но на пароходе-то мы по крайней мере видели друг друга,- возражает Ганс.
Ах, тварь, тут он .затронул весьма щекотливый вопрос! Надо непременно его убедить, что Дамьен не знает, как он выглядит, иначе все полетит к черту в первые же минуты их свидания. И я напоминаю ему, что бурное объяснение, которое у них состоялось на пароходе, происходило ночью.
- Можно смело держать пари, что вы окликнули Поля Дамьена на палубе. А ночью палубы не освещаются.
Вижу, как смягчаются черты его лица.
- В самом деле, он может и не помнить, как я выгляжу; Сочиняю дальше:
