Александр Бондарь - Год Чёрной Обезьяны
Оглянувшись, увидел, что все глаза в зале смотрели сейчас на него. Музыка тоже стихла. Все наблюдали за разбушевавшимся клиентом. Поправив прическу, Алик двинулся обратно к своему столику, но тут увидел появившуюся с другого конца зала группу в синих милицейского образца мундирах. Это были «срочники»: у них не было никакого оружия, кроме дубинок. Энергично ими помахивая, парни направлялись к будущей своей жертве. Глаза у них возбужденно сверкали в предчувствии жестокого мордобоя. Иначе «срочники» не привыкли: любой ими задержанный должен был харкать кровью и выплевывать зубы.
Алик застыл на месте. Публика в зале радостно съёжилась в предвкушении мрачного зрелища. Те, кто был опытнее, поднимались и уходили тихонько: ситуация обещала мало хорошего — здесь обычно не ограничиваются хулиганом, а успевают отделать еще человек десять. Газеты напишут потом, что в ресторане случилась массовая драка.
Когда между «срочниками» и кабардинцем осталось шагов несколько, тот выхватил «Браунинг». «Срочники» замерли. Они не ждали такого.
— А ну, стоять! — Заорал кабардинец, беря на прицел то одного, то другого. Глаза его горели безумным огнем. — Кто сделает шаг, первый ляжет на месте!
«Срочники» и не собирались двигаться. Им стало вдруг зябко. За долгие месяцы суровой армейской школы парни здорово обучились колотить пьяных и выворачивать карманы прохожим. Наведенный на них пистолет они увидели сегодня впервые.
Не опуская дула, кабардинец боком прокрался к выходу. Оказавшись на воздухе, он быстро спрятал оружие и, не теряя времени, зашагал прочь.
Было темно. Только холодные звезды и одинокие скучные фонари рассеивали черноту декабрьской ночи. Луна, вчера еще круглая и полнолицая, стала теперь полумесяцем, обещая скоро ни то дождь, ни то снег, ни то и дождь и снег сразу. Алик остановился, достал пачку «Marlboro», распечатал и неспеша закурил. Машины, забрызганные дорожной грязью, выныривали и пропадали в темноте пустых улиц.
На остановке Алик увидел трех скромного вида девушек. Те дожидались троллейбуса, запаздывавшего в этот час. Отшвырнув в сторону недокуренную сигарету, кабардинец решительно направился к ним. Девушки почуяли недоброе сразу. Они настороженно стихли.
Алик, подойдя, оглядел их внимательно.
— Я — Алик Кабардинец, — заявил он твердо, хотя язык заплетался. И добавил: — Меня здесь каждая сволочь знает.
Подумал немного и решил, что для недолгого знакомства этого хватит. Алик выхватил пистолет из-за пояса и с размаху въехал одной из них в лоб. Потом другой. Обе девицы без чувств лежали на тротуаре. Алик схватил третью и ткнул ей в живот дуло.
— А ну, идём! — Хрипло приказал он и тут же оттащил в сторону — где жалкие облезлые кустики рядом с троллейбусной остановкой кое-как прятали от чужих глаз небольшую лужайку. Несчастная отчаянно взвизгнула и хотела вырваться, но Кабардинец заехал ей рукояткой в темя и отволок бесчувственное тело в кусты.
Уложив бедную девушку, кабардинец начал расстегиваться. Пистолет он бросил рядом, на землю.
Было тихо. Луна печально глядела сверху, но молчала. Немые деревья равнодушно смотрели в небо, протягивая к звездам кривые мерзлые ветки.
Когда Алик кончил, он удовлетворенно хмыкнул и неспеша вытерся. Подумал, что у остановки лежат еще две, но… мужские резервы его, увы, были на исходе.
Глава 15
Надежду Павловну Романцову Валет знал давно; она была первым редактором «Демократической Кубани» — ещё до Покровского. Газета тогда занималась разносом любой власти: начиная с кремлевских шишек и кончая их кубанскими наместниками. В августе 91-го она сменила тон — стала официозной продьяконовской. Но давняя тяга к скандалам и разоблачениям осталась. Сентябрь 92-го стал переломным. Появившаяся в газете статья с открытыми обвинениями в адрес Илюшенко наделала шуму. Речь шла о злоупотреблениях, делались намеки, достаточно внятные, на связь будущего заместителя главы края с местной мафией. В суд Илюшенко не подал. Ограничился интервью одной из оппозиционных газет: всё, что про него написали — клевета. Удар последовал с другой стороны. Удар резкий и неожиданный. «Москвич», за рулём которого сидел тридцатипятилетний муж Романцовой, столкнулся на ночном шоссе с патрульной милицейской машиной. От удара «Москвич» оказался в обочине. Всё разнесло всмятку. Муж Надежды и их девятилетний сын погибли на месте. Экспертиза показала потом: водитель «Москвича» был пьян.
Романцова знала всё. И что аварию заказал Илюшенко, и что организовал её инспектор угрозыска Красиков. Но сделать ничего не могла. И не хотела. После месячного лечения в нервном отделении решила твердо — уйдёт в монастырь и закончит этим мирскую жизнь. Наверное, навсегда. Она умрёт для этого мира. Никто не будет ей интересоваться. И она — никем.
…Валет забрался в такси и сунул водителю мятую бумажку с адресом. Таксист, толстый румяный от мороза детина с рыжими усами, прочёл и усмехнулся добродушно:
— Грехи замаливать?
Валет неспеша устроился на переднем сиденьи и пристегнул ремень.
— Дела, — ответил он коротко и откинулся назад в кресле. — Знаешь, где это?
Патрульный милиционер, проходя мимо, пристально оглядел обоих. Валет посмотрел ему вслед.
— Знаем, — ответил таксист. — Бывали и там. Он сунул в магнитофон кассету и, нажав «PLAY», врубил двигатель. Запел Миша Шуфутинский. Песня была про Таньку, оказавшуюся по молодости своей в неприятной истории. — Месяц назад возил одного батюшку. Честно говоря, с трудом нашёл тогда дорогу. Но сейчас хорошо помню, как ехать.
Валет смотрел в окно. Там мелькала Москва. Москва несоветская уже грязная и суетливая. Москвичи и приезжие, вечно куда-то спешащие, спотыкались неуклюже на каждом шагу. Тротуар был покрыт плотным слоем смерзшегося позавчерашнего снега и не давал передвигаться быстрее. По мокрому шоссе пробегали забрызганные авто. Во все стороны от их шин летели комья рыжего снега.
— Можно здесь курить? — Спросил Валет, поглядев на водителя.
— Кури на здоровье, — разрешил тот.
Валет извлек пачку «Marlboro», вытряхнул одну сигарету и, чиркнув, пустил дым.
Ехали минут двадцать. И вот, в окне показались большие каменные стены — на манер тех, какими в средние века обносили крепости.
Валет поглядел внимательно.
— Это — тот монастырь?
— Он самый.
Таксист выгрузил его у входа с небольшой табличкой. Валет расплатился и направился к монастырским воротам. Открыла ему монашенка в чёрной рясе. Она глядела на молодого человека с интересом, но внутрь пустила. Даже проводила его и усадила на лавочке возле монастырского кладбища, объяснив, что сейчас обедня, но через полчаса кончится, и он тогда сможет увидется с сестрой.
Валет разглядывал неподвижные камни с выгравированными на них именами умерших в разное время людей. Появился какой-то батюшка и сел рядом на лавочку. Ещё не старый — с лысиной и небольшой бородкой. Он вначале читал книгу, а потом просто сидел, размышляя о чём-то.
— Извините, святой отец, — Валет вдруг отвлек священнослужителя от его мыслей. — Эти люди, что здесь похоронены — они все сейчас живут в раю?
Священнослужитель повернул голову и с интересом глядел на незнакомого молодого человека. Ответил он почти сразу. Хотя вопрос этот явно застал его врасплох.
— Мы молимся об этом, — осторожно сказал батюшка.
— А если нет ничего? То есть, нет жизни за гробом? Если смертью всё заканчивается? Навсегда заканчивается? Тогда что? Зачем тогда всё это?
Батюшка усмехнулся и пожал плечами.
— Мы не можем проверить. Мы можем только верить в это. А можем не верить. Выбор остается за каждым из нас.
— Значит, всего лишь вера. А смысл? Я могу поверить, что у меня за спиной растут крылья, но только они от этого не появятся.
— Есть иная вера. — Батюшка серьезно смотрел на молодого человека. — Вера, которая меняет тебя, меняет жизнь вокруг. Эта вера открывает глаза тому, кто верит, а не закрывает их. Человек становится другим. Он начинает понимать то, что раньше для него было загадкой.
Валет улыбнулся сконфуженно.
— Когда я был маленьким, — сказал он, — меня зачем-то крестили. Бабушка водила в церковь. Я ничего не понимал, но мне там нравилось. Она была казачка — верила во всё, во что верили её родители…
Священнослужитель задумчиво повертел книгу, которую держал в руках.
— Мирской человек, оторванный от Бога, — неспеша проговорил он, — не в состоянии почувствовать вечность. Жизнь для него: это короткий отрезок времени — от рождения и до смерти.
— Я бы не отказался жить и потом, — Валет смотрел на камни. — Но как понять, что всё это — не обман? Церковь у меня всегда ассоциировалась с прошлым, а не с будущим…
— Будущее скрыто в прошлом, — батюшка закрыл книгу и положил её на колени. — Но человеку, воспитанному в материализме, воспитанному на книгах о космонавтах, человеку, верующему в науку и верующему в прогресс — такому человеку это понять нелегко.
