Евгения Горская - Дар или проклятие
Наверное, если бы год назад он сказал ей про ту же экономическую нестабильность:
– Не бойся, прорвемся, – или что-то другое, но тоже мужское и надежное, ей было бы гораздо труднее пережить… Катю.
А Сережа ей каждый день звонил. Обстоятельно выяснял, как она себя чувствует, рассказывал про школу, сокрушался, что ему еще так долго расти и он не может ее навещать, и обещал, что когда вырастет, будет приходить к ней каждый день. А потом заработает много денег, и они поедут в Египет, потому что Наташа в Египте не была, а он был, и ему там очень понравилось.
Почему-то после звонков Сережи Наташе очень хотелось плакать.
Вадим смотрел на своих неожиданных гостей. Мальчишка был напуган, но держался храбро. Хороший парень, подумал он.
– Наташ, – предложил Сережа, – а может, на них в полицию сообщить?
– Давай дождемся папу, – вздохнула она, – как он скажет, так и сделаем.
В этот момент Наташа с ребенком показались Вадиму похожими друг на друга. Они вполне могли бы сойти за маму с сыном, если бы мать не была такой молодой.
– Ждать нам долго. Хочешь, компьютер тебе включу, поиграешь? – предложил Вадим ребенку. – Или книгу какую-нибудь поищем?
– Или уроки сделай, – неудачно предложила Наташа, – уроки-то все равно учить придется.
– Да ну, я лучше с тобой побуду. – Мальчишка прижался к ней и обнял ее за шею, и они снова показались Вадиму похожими, как мать и сын.
Неожиданно ему стало обидно, что он выпадает из их дружной связи. Он не может подойти, сграбастать их в охапку и прижаться к нежным головкам.
– Дашенька, я так соскучился, – обнимая ее в маленьком закутке, отделенном от общей комнаты встроенными шкафами и служившем ей кабинетом, прошептал Анатолий Константинович.
Она попыталась вырваться, но он не дал.
– Толя, перестань, – устало сказала Дарья, сжавшись под его руками.
– Почему? Что случилось, Даша? – Он отпустил ее, обошел стол, за которым она сидела, и уселся напротив.
Он смотрел тревожно и требовательно, и Дарья вздохнула:
– Для тебя же все это ничего не значит. Зачем я тебе?
– Зачем? – Он задумался. – Затем, что мне хорошо с тобой. А без тебя плохо.
– Перестань, Толя. – Она положила голову на сомкнутые руки и слегка наклонилась к нему. – Я не хочу быть одной из многих, с которыми тебе хорошо.
– Почему ты решила, что ты одна из многих? – не понял он.
– Ну, – усмехнулась Дарья, – ты же не станешь отрицать, что у тебя и помимо меня были женщины.
– Конечно, не стану. Я холост, свободен, и у меня были женщины.
Это отличный ход, напомнить ей, что у нее есть муж, а она считает возможным спать с двумя мужчинами.
Он накрыл руками ее сомкнутые пальцы и потянул к себе:
– У меня были женщины, но от этого мне не становятся менее дороги наши отношения. Сейчас – ты моя женщина. Я соскучился…
– Толя, – она вырвала руки и покачала головой, – я не девочка по вызову.
– Я что, отношусь к тебе как к девочке по вызову? – Теперь он разозлился всерьез. – Которой денег платить не надо?
– Ты меня не любишь. – Она опустила голову.
– Не люблю? – Он поднялся и прошелся по крошечному помещению. – Я не знаю, люблю тебя или не люблю. Может быть, я и не умею любить так, как ты этого хочешь… Я такой, какой есть. Но мне плохо без тебя. Я хочу быть с тобой каждую минуту, понимаешь? Это любовь или не любовь? Не знаю. Я радуюсь, когда тебя вижу, и скучаю, когда тебя нет.
– Ты это всем говоришь? – Она подняла голову и смотрела прямо на него.
– Нет, – резко ответил он, – не всем.
Он опять уселся на стул и через стол наклонился к ней:
– Я же не спрашиваю, что ты говоришь своему мужу. Ты думаешь, мне приятно думать, как ты с ним…
Он отвернулся и стал смотреть в окно. Скоро все решится, и он станет победителем. Осталось потерпеть несколько дней.
Он опять повернулся к измученной Дарье и накрыл ее руки своими. На этот раз она не вырывалась.
Он поцеловал пальцы, обошел стол, обнял ее и стал целовать волосы, пахнущие горькими духами. Он не лгал, когда говорил, что ему с ней хорошо.
Удивительно, что можно изменять мужу и при этом требовать верности от кого-то другого.
Про перевод денег она так и не спросила.
Теперь можно подумать и о Калгановой.
Петр Михайлович ждал вылета. Стоял, тупо глядя на табло, и с трудом заставлял себя сосредоточиться на тускло высвеченных цифрах. Потом пугался, что в бессмысленном оцепенении пропустит нужную информацию и не сможет защитить Сережу, и тогда начинал судорожно рассматривать каждую цифру и смотреть на часы.
Он каждые двадцать минут звонил сыну, разговаривал с Наташей и с этим ее… другом и чувствовал, что на них можно положиться. Он мучительно беспокоился о Сереже, и все-таки мысль о том, что у него самого больше нет дома, оставалась на первом плане.
Он совсем этого не ждал. Он никогда не поверил бы, что такое может случиться.
С ним уже было такое давно, совсем в другой жизни. Тогда он тоже не предполагал, что любимая может жестоко посмеяться над ним, развлекаясь с другим. Он до сих пор помнил ту свою слепую ненависть, с которой не смог справиться и расплачиваться за которую пришлось совсем другому человеку.
Сейчас ненависти не было, только недоумение и пустота. И страшный вопрос, как жить дальше. Как жить без жены, с которой он всегда представлял себя единым целым, ради нее, собственно, он жил и работал. Зачем зарабатывать деньги, если их нельзя потратить на ее часто бессмысленные, как ему казалось, покупки, или отложить на потом, на их совместное будущее. Что ему делать?
Проходили очередные двадцать минут, и Петр доставал телефон.
Он знал, что женится на Александрине, как только ее увидел, и потом долго не понимал, почему поначалу противился этому знанию.
Димкина жена Лена давно подбирала ему спутницу жизни, и Петра это откровенно забавляло.
– Александрина моя школьная подруга. Она, знаешь… с претензиями, – предупредила тогда Лена. – Но девка хорошая. Добрая. И умная.
Александрина оказалась богиней. Он весь вечер старательно отводил глаза, потому что рассматривать ее в упор считал просто неприличным, но не смотреть на нее было трудно. У нее не только в лице, но и в фигуре, в пластике движений было что-то античное. Божественное. С ней не могла сравниться ни одна женщина, живущая на земле, и ему казалось странным, что другие этого не замечают. И сама она, казалось, тоже считала себя самой обычной земной женщиной. Ну не самой обычной, все-таки в зеркало она смотрелась и о собственной красоте наверняка догадывалась, но земной. Петр уже тогда подумал: это хорошо, что она не знает о себе всю правду, потому что жениться на богинях для смертных всегда опасно.
Он до мелочей помнил тот вечер. Помнил, как она благодарно удивилась, когда он, видя, что подвыпившие гости ей изрядно надоели, тихо предложил:
– Я вас провожу.
Помнил, как они шли потом по безлюдным ночным улицам, и как она удивилась, что когда-то здесь пролегал древний Владимирский тракт, и как смотрела на него с восхищением, когда он рассказывал ей об этом.
Он даже помнил, как уныло ему стало, когда за ней захлопнулась дверь квартиры.
Эта унылая скука – не видеть ее – так напугала его, что он решил больше никогда с ней не встречаться. Зачем ему все это? Он неверующий, и никакие богини ему не нужны.
Следующим утром он позвонил бывшей сокурснице Ксюше Ремизовой, которая долго и безуспешно строила ему глазки. И несколько месяцев легко и беззаботно проводил время с Ксюшей, пока вновь не встретил Александрину.
– А это кто? – Сережа показал на висевшую на стене в бывшем кабинете деда большую фотографию строгой молодой женщины. – Это ваша предка?
– Бабушка, – засмеялся Вадим.
– Красивая, – похвалил вежливый Сережа.
– Красивая, – признала Наташа.
Женщина с портрета смотрела чуть-чуть мимо них. Правильное лицо, разделенные прямым пробором волосы, губы не улыбаются, но взгляд мягкий и ласковый. В детстве Вадиму почти не верилось, что красавица на портрете – его бабушка. Он помнил ее полной, одышливой, все время грустной, но старающейся казаться веселой. Бабушку он помнил несчастной из-за матери. И дед был несчастным. И простить матери несчастье самых близких и любимых людей Вадим не мог.
Наташа видела, как у него отчего-то затвердел подбородок, а губы сжались в тонкую полоску, и ей опять захотелось, как вчера в машине, обнять его и погладить по волосам. «Нельзя им увлекаться, – одернула себя Наташа. – Он очень хороший человек, но я для него – никто. Женщина, попавшая в беду, да еще с ребенком».
– Сереж, ты есть хочешь? – спросила она.
– Я-а? – задумался тот. – Хочу. – Он посмотрел на Вадима и на всякий случай добавил: – Но не очень.
Тут выяснилось, что кормить ребенка нечем: ничего молочного Вадим не любил и никогда не покупал, ни пельменей, ни котлет, ни даже яиц не оказалось, а твердую переперченную колбасу, которой он, как правило, завтракал, Наташа отвергла сразу.
