Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Как видите, я с вами вполне откровенен.
— Но прямых доказательств моего участия в убийстве Камарка у вас нет, не правда ли? — возразил Норов, игнорируя скрытый призыв к взаимной откровенности, прозвучавший в словах Лансака.
— Нет, — с сожалением признал Лансак. — Но мы их ищем.
— Вы ищете то, чего не существует.
— Так утверждаете вы. Но если вдруг мы обнаружим какую-то связь между вами и месье Камарком, скажем, в его офисе вдруг окажутся ваши отпечатки пальцев, то это сразу поменяет ситуацию! Вы понимаете меня?
— Вполне.
Он все понимал.
***
В Петербург он уехал, не повидавшись с Анной. Через два месяца она прислала ему по электронной почте длинное письмо, в котором в очередной раз благодарила его за все, что он для нее сделал, и сообщала, что хотела бы уволиться, поскольку не видит смысла в продолжении своей работы, — высокооплачиваемый помощник ему сейчас не нужен. Его первым порывом было удержать ее, но горький опыт подсказывал, что жалость — скверный советчик в таких делах. Он ответил в нейтральном тоне, что не видит причин для столь решительного поступка; да, он переехал в Петербург, но разве они не могут оставаться друзьями? На это она резонно возразила, что дружить можно и без работы, а работать — без дружбы. Он уговорил ее принять зарплату за год в качестве компенсации, и некоторое время они еще обменивались поздравлениями и короткими записками, но после того как он узнал, что она вышла замуж за Гаврюшкина, он прервал переписку.
В Петербурге Норов ни с кем не сближался и жил очень замкнуто. Он не прикасался к спиртному, был умерен в еде, строго соблюдал посты. Он любил то особенное состояние отрешенности, почти ухода из мира, которое наступало на Страстной неделе, после изнурительного Великого поста. Каждое причастие было для него праздником, а Рождество и Пасха, к встрече которых он долго готовился, наполняли его особым глубоким ощущением радости, почти счастья.
У него не было женщин, хотя иные из тех, с кем он знакомился в клубе, на концертах и в театрах, проявляли интерес к нему и сами делали первые шаги. Он держался с ними галантно и весело, некоторым даже по привычке делал подарки и порой не дешевые, но дистанцию сохранял. Он дорожил своей чистотой не меньше, чем своей свободой.
Эта жизнь, простая и правильная, приносила ему успокоение и хотя бы временное избавление от гнетущего чувства вины, ставшего его хронической болезнью. Он по-прежнему много читал, особенно по экзегетике и истории раннего христианства, в основном — на английском. Другой темой, важной для него, была русская революция, навсегда похоронившая Россию Пушкина, Достоевского, Толстого и Чайковского. Он желал понять ее причины, дойти до истоков. Лучшие книги о ней тоже были написаны западными специалистами и многие оставались непереведенными на русский язык. Он состоял в переписке с двумя известными американскими профессорами, один даже присылал ему главы из своей будущей книги на отзыв; оба звали его в гости, он обещал, но все не мог собраться.
Он понимал, что, хотя и следует в жизни церковным предписаниям, вера его далека от православных канонов. Евангельские рассказы о чудесах, сотворенных Христом, вызывали в нем чувство неловкости. Все эти спорадические исцеления и окормления толпы казались ему мелкими, незначительными эпизодами, не соответствовавшими ни величию Бога, ни Его могуществу. Выставлять их в качестве в качестве доказательства божественного происхождения Иисуса означало, по мнению Норова, принижать значение Его миссии.
Рассуждение о вечной жизни как награде за земной подвиг было ему совсем чуждо и даже как-то оскорбительно. Настоящий подвиг совершается не ради награды, тем более, подвиг веры, — иначе это — не подвиг, а коммерческая сделка.
Он не просил о вечной жизни, он не стремился к святости. Ему хотелось жить просто и ясно, — так, чтобы нечего было скрывать, нечего стыдиться. Так он и жил, не боясь смерти, готовясь встретить ее спокойно и легко.
***
Норов потер ладонями усталое, заросшее щетиной лицо.
— Я, все-таки, пожалуй, выпью, — вслух пробормотал он.
Лансак ждал его реакции, ловил ее.
— Вам не по вкусу мои слова? — саркастически поднял он брови.
Норов на этот раз не стал бравировать.
— Совсем, — признался он.
Лансак издал самодовольный смешок.
— Я всего лишь делаю свою работу.
— Но от этого не становитесь приятней ни вы, ни ваша работа.
Лансак не обиделся.
— Не всем, месье Норов, не всем.
Норов открыл было холодильник, но Лансак его остановил.
— Минуточку, сначала мы должны все тут осмотреть.
— Пожалуйста, — недовольно буркнул Норов, отступая.
Лансак сделал знак Мишелю Дабо, тот неловко выступил вперед и взялся за дверцу.
— С морозильника начни, — посоветовал Норов.
— Почему? — спросил Дабо, оборачиваясь и глядя на него светлыми глазами со своим неизменным простодушием.
— Русские обычно там наркотики держат.
— В морозильнике? — тут же заинтересовался любознательный Пере.
— Чтоб не портились.
— Наркотики не портятся! — заспорил Пере.
— Еще как портятся! Становятся по вкусу противными, как французский кофе.
— Месье Норов опять шутит, — кисло заметил Лансак. — Продолжайте свою работу и не обращайте внимания!
Пере с усмешкой покачал головой и, обогнув стол, перешел к ящикам для хранения посуды. Он выдвинул верхний, с ложками, вилками и столовыми ножами.
— Склад холодного оружия, — пошутил он. — А я итальянский кофе пью. Мне он нравится.
— Ты и сам похож на итальянца, — заметил Норов.
— У меня испанские корни, — отозвался Пере. — Но очень дальние. А так я — француз, просто смуглый. Тут много с испанской кровью, Испания-то близко.
— Разве у нас плохой кофе, Поль? — вдруг спросил Эрик.
Первое впечатление, произведенное разоблачениями Лансака, уже развеялось, и он вновь потеплел к Норову.
— Отвратительный.
— Какой же ты пьешь?
— Вот этот, — Норов открыл коробку с капсулами, стоявшую возле кофе-машины. — Хочешь попробовать?
Эрик подумал.
— Ну, можно.
— Будешь? — спросил Норов у Пере.
— Не откажусь, — сказал тот. — Интересно же.
— Вы, месье Лансак?
Тот поколебался.
— Нет, спасибо.
Фермерам Норов предлагать не стал, но Мишелю сделал тоже, не спрашивая, и поставил на стол для всех блюдце с поломанным шоколадом. Пере отхлебнул и взял маленькую плитку.
— Вкусно! — одобрил он. — Дорогой, наверное?
— Хороший, — согласился Эрик. — Но я наш пью. В супермаркете покупаю. Привык уже. А такой я вообще только у тебя видел.
— Я французским кофе всегда русских угощаю, — сказал Норов.
— Им нравится?
— Нет, конечно.
— Зачем же угощаешь? — удивился Эрик.
— Чтоб больше не приезжали.
Эрик и Пере засмеялись.
— Не любишь русских? — спросил Эрик.
— Не вписываются в местный пейзаж.
— И кого же из русских вы в
