Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Спасибо тебе за все, — сказала Анна и легонько пожала ему руку.
— Господи, за что? Это я тебе благодарен.
Он не ответил на пожатие и отвел взгляд.
— Я тебе совсем не нравлюсь как женщина? — вдруг тихо и прямо спросила она.
Он окончательно смутился и сбивчиво заговорил о том, что у него сейчас сложный период, ему нужно побыть одному, разобраться в себе, понять, как жить дальше… Она сказала, что вовсе не претендует на место в его жизни, просто ей казалось, что они могли бы время от времени встречаться, если он, конечно, не против… Он опять начал оправдываться, объяснять, что не хотел бы давать ложных надежд, потому что он сам не знает, что его ждет впереди, к тому же он не молод и обременен обязательствами, а ей нужно думать о будущем… Она закивала, прошептала одними губами, что все понимает, и заплакала.
Ему стало жаль ее, стыдно за себя, за свою черствость и неспособность ей ответить и помочь. Он подумал, что заставляет страдать дорогого ему человека, и уж лучше пересилить себя, чем в очередной раз ее обидеть. Ведь всего через три дня он все равно улетит в Петербург, и эта запутанная неловкая ситуация, возникшая между ними, разрешится как-то сама собой.
Он обнял ее, притянул к себе, она сразу с готовностью отозвалась. Но он действительно совсем не хотел ее, и у него долго ничего не получалось. Она была терпелива, даже пыталась ему помочь, не очень умело и без особого успеха. В конце концов, каким-то отчаянным усилием воли он все-таки сумел себя принудить, и между ними произошло подобие близости, вялое и безрадостное. Когда все завершилось, он был подавлен и не мог смотреть ей в глаза. Поспешно оделся и уехал к себе, бормоча что-то невразумительное в ответ на ее просьбы остаться.
Вероятно, в ту ночь она и забеременела от него.
***
До того вечера у Норова уже больше года не было женщин. Он гордился своей воздержанностью, и оттого неудачную близость с Анной переживал особенно тяжело, как падение. Он ругал себя последними словами за то, что поддался неуместному порыву жалости. Разве жалость может быть основой для близких отношений? Все получилось как можно хуже для обоих! Идиот! Ну зачем ты опять полез!.. И вместе с тем он понимал, что если бы история повторилась, он поступил бы так же; не смог бы обидеть ее отказом. Он любил ее, любил сильно, пусть и не так, как ей хотелось бы. Дурак ты, Кит! Какой же ты дурак!
В субботу он поехал к литургии в собор Новомучеников, к отцу Николаю, Коле, другу юности, которому он много помогал, и который, в свою очередь, всегда относился к нему с пониманием и сочувствием, отпуская все его грехи. Ему хотелось поскорее освободиться от давящей вины, получить прощение, очиститься.
Собор занимал участок в несколько гектаров, обнесенный высокой узорчатой чугунной оградой. В центре возвышался храм из белого камня с золотыми куполами, а вокруг — несколько зданий, в четыре и пять этажей, тоже белых. Здесь располагалась православная школа, центр детского и юношеского воспитания и даже спортивные секции, — целый городок. Здесь безраздельно царил отец Николай и его ловкая, практичная жена, которую все называли «матушкой». С Верочкой и тещей Норова она дружила.
Норов вложил в собор много собственных денег, не говоря уже о тех суммах, к которым он во время своей работы в мэрии приговаривал бизнесменов, получавших городские подряды. Он освобождал собор от всех коммунальных платежей, — с учетом его размеров, их набегало немало. Все время, пока велась стройка, Норов приезжал по два-три раза в неделю, как правило, с отцом Николаем, но иногда и один, — проверить, как идут дела. Собор открылся в разгар работ, внутри все еще было в лесах, даже иконостас оставался полупустым, но отцу Николаю не терпелось.
Освящал Собор Саратовский архиепископ, Норов был почетным гостем. Владыка наградил его медалью, а на торжественном обеде благодарил его, целовал, уверял, что без его помощи Собор бы никогда не открылся, что было правдой. Верочка и теща, присутствующие и при освящении, и на обеде, чувствовали себя именинницами.
— Все другие награды забудутся, а эта останется! — радостно и назидательно шепнула Норову теща, разглядывая медаль. — Вы ее туда с собой возьмите!
— Непременно, — отозвался Норов. — Прямо на Страшный суд и надену, чтоб в толпе меня со всякими грешниками не спутали. Вот только как я ее к голой груди прицеплю?
— Почему к голой? — удивилась теща.
— А вы полагаете, мы на Страшный суд в костюмах и в галстуках явимся?
Вплоть до своего ареста Норов на воскресную литургию ездил в собор вместе с Верочкой и Ванькой. Приезжали они заранее. Отец Николай, когда ему докладывали об их появлении, выходил из алтаря, радостно улыбался, первым делом благословлял Ваньку, которого очень любил, обнимался и лобызался с Норовым и говорил что-нибудь ласковое Верочке. Постоянные прихожане Норова знали, почтительно расступались перед ним, а старушки-подсвечницы за его спиной умиленно и громко шептали: «Благодетель».
После уголовного дела Норов перестал там появляться. Помогать, как прежде, он уже не мог, а прийти просто так, как все, ему не позволяла гордость. Он знал, что отец Николай уже вовсю ездит за помощью к его врагу Петрову, а тот, не веря в Бога, для имиджа причащается у него вместе с женой по праздникам, обязательно приглашая тележурналистов. Отца Николая Норов понимал, но в глубине души его это задевало.
***
Исповедь начиналась в половине девятого, но Норов против обыкновения, чуть опоздал, замешкавшись перед выездом. Всю ночь он на коленях перед иконами читал каноны и акафисты, каялся, молился. Утром, думая лишь о предстоящей исповеди, с туманом в голове, он трижды завязывал галстук, потом зачем-то снимал.
Отец Николай, серьезный и сосредоточенный, принимал исповедь сбоку от алтаря. Исповедующихся собралось уже довольно много, стояли, как всегда, не очередью, а толпой. Отец Николай, слушая, всегда сдвигал брови, чуть наклонял голову и держал обеими пухлыми руками большой нагрудный крест. Женщины его робели, у него была репутация строгого и праведного батюшки; его здесь почитали как святого.
Норов, в черном костюме, все-таки без галстука, встал в заднем ряду. Толпа исповедующихся состояла почти целиком из пожилых женщин, и
