Неупокоенные - Альбина Равилевна Нурисламова
Работа приносила доход, пусть и не очень большой, но достаточный, чтобы наконец-то съехать из общаги, поселиться в благоустроенной квартире, спать в комнате одному, не слушать чужой храп и не ждать очереди, чтобы сходить в душ.
Увидев квартиру и хозяев впервые, Максим порадовался своей удаче. Комната, которую предлагали Журавлевы, просторная, с большим окном. Диван не продавленный, на полу – палас, в углу – светильник на тонкой ноге.
Санузел идеально чистый. Никакого, знаете, характерного стариковского запаха в квартире, кошачьей шерсти по углам (как нет и кошек), паутины, плесени, жирных пятен на обоях, плохо, со слепых глаз убранной кухни. Посуда, плита и шкафчики вымыты до блеска, клеенка новая, цветочки в горшочках на окнах. Столоваться, кстати, Журавлевы предложили у них же, за отдельную небольшую плату.
А сами старички и вовсе загляденье: опрятные, приветливые, деликатные, ни одного бестактного вопроса. Соседи улыбались и кивали Максиму при встрече: отсвет ауры доброжелательности, благодушия хозяев падал и на него, временного жильца. Максим подумал, что прямо-таки в сказку попал.
Однако спустя две или три недели стало ему казаться, что это страшная сказка.
Началось постепенно, с каких-то глупостей.
Старички оказались с чудинкой. Например, то, как они проводили время. Другие в свободные часы чем заняты? У подъезда сидят, телевизор смотрят, кроссворды разгадывают, по телефону болтают, книги и журналы читают.
А эти – ничего подобного. Сколько раз Максим видел, как они просто сидят в большой комнате в креслах или на диване, рядом или напротив друг друга. Сидят и молчат. Улыбки на лицах плавают, взор мечтательный. А потом будто сцепятся взглядами, и тогда глаза начинают блестеть, а лица – двигаться. Брови поднимаются и опускаются, углы губ дергаются, кривятся, словно бы от тика.
Выглядело жутковато. Максим старался опускать глаза, проходя мимо.
Затем парень заметил, что старички ничего не едят. Продукты покупают, холодильник и полки всегда полные, Анна Ивановна то тесто для пирожков поставит, то рассольник или борщ сварит. Все получалось вкусно, Максим ел с удовольствием. А вот старички Журавлевы – нет.
Если они (такое редко бывало) садились вечером за стол с Максимом, то ужинали, накладывали себе еду в тарелки. Но днем, утром, без него – никогда. В мусорном ведре лежали только его отходы, а старики либо поглощали конфеты прямо с фантиками, сметану и молоко – с упаковками, а колбасу и сосиски – вместе с искусственной оболочкой, либо не питались совсем.
Второе вероятнее. Максим иной раз специально замечал, сколько сыра осталось, хлеба или других продуктов, и видел: не отрезают они ничего, не наливают и не насыпают! Он один ест, а они – если только для отвода глаз с ним за стол сядут.
Были еще и ночные странности.
Спальня хозяев находилась через стенку, и Максим слышал звуки, похожие на скрежет. В детстве Максим с родителями гостил в доме отцовской сестры, спать его укладывали в комнате с двоюродным братом. Тот во сне скрипел зубами, звук пугал маленького Максима. Он знал, что это всего лишь Петька, но все равно казалось: на соседней кровати – нежить, колдун. Закрой глаза – вцепится в горло.
И сейчас то же самое. Страшно, хотя и понятно, что ничего особенного. Только почему-то слишком уж громко.
Однажды Максим в туалет ночью встал. Прошел мимо комнаты Журавлевых. Дверь была открыта (забыли, наверное, закрыть). Максим голову повернул – и чуть не заорал. Занавески были раздвинуты, луна светила в окно. Полная, круглая, белая, чем-то на Анну Ивановну похожая. Кажется, она висела чересчур низко и прямо напротив окошка, а такого ведь не могло быть? Максим позже сумел себя убедить, что ему почудилось спросонок.
Так вот, в свете ненормальной луны стариков было очень хорошо видно. Лежали они на нерасправленной кровати, поверх покрывала. В одежде и даже в обуви. Как покойники в гробу. Руки на груди сложены. Подбородки торчат. Глаза открыты, в потолок смотрят.
И улыбки. От уха до уха. Во весь рот.
Максим застыл на пороге. Надо уйти, а он двинуться не может. Дальше вообще невероятное случилось. Старики, как по команде, точно механические куклы, не помогая себе руками, не кряхтя, как многие пожилые люди, вдруг разом сели. Руки по-прежнему на груди, улыбки сияют.
Только глаза теперь смотрели прямо на Максима.
Он попятился, не зная, как себя вести. А Журавлевы, снова синхронно, ладони расцепили, указательные пальцы правой руки вскинули и Максиму грозят: ай-ай-ай, что же ты подглядываешь, нехорошо!
Парень не помнил, как к себе в комнату вернулся. В кровать повалился, заснул моментально. А утром не мог сказать, было все наяву или во сне.
Примерно через месяц Максим пришел вечером с работы, открыл дверь, а в прихожей Анна Ивановна столбом застыла. Максим вздрогнул, поздоровался. Она кивает, улыбается, как заведенная, а сама в глаза ему смотрит. Пристально, напряженно. Максим попробовал моргнуть – не смыкаются веки, будто ему спички под них засунули. Хотел взгляд в сторону отвести – никак, отвернуться попробовал – шея словно деревянная.
Запаниковал, стоял и пялился на старуху, словно она приклеила его взгляд к себе, а потом все закончилось. Анна Ивановна улыбнулась еще шире, того и гляди кожа на лице треснет, прикрыла глаза (в этот миг Максима и отпустило) и говорит:
– Какой ты славный парнишка! Решила тебе подарочек сделать. У тебя ведь тридцатого марта день рождения? Вот ко дню рождения и свяжу.
Максим ничего не ответил, сил не было. Ноги не шли, но доковылял до ванной, где его вырвало. Умылся, под душ залез, кое-как пришел в себя. Так и не понял, что с ним было, загипнотизировала его Анна Ивановна, что ли?
Ночью, когда засыпал, пришло на ум, откуда старуха про день рождения знает? Он не говорил. Наверное, в паспорте увидела дату. Но ведь не просили хозяева у Максима паспорт. Сказали, уверены, что он их не обманет.
На следующий день Анна Ивановна начала вязать. То и дело Максим заставал ее с пряжей и спицами. Спицы мелькали в полных руках быстро-быстро: если долго смотреть, голова начинала кружиться, в глазах рябило. Со спиц свисало беловато-серое полотно, похожее на покрытый налетом длинный язык. Вязаное полотнище спускалось на колени Анны Ивановны, а с них – все ниже на пол. Что это было? Не шарф, не безрукавка, не джемпер.
– Для Максика, – улыбалась старушка, а ее супруг довольно хрюкал в кресле.
Однажды вечером Максим,
