Дмитрий Стрешнев - Крутой секс
— Чулками задушим! — подтвердила ее товарка.
— Все лицо расцарапаем! — заявила другая, забыв, что у нее, как, впрочем, и у всей команды, ногти исключительно накладные.
— Устроим содом с геморроем!
— Оторвем *! — предложила третья.
Не хочу уточнять, что именно желают оторвать мужчинам рассерженные женщины. Смею заверить, что не голову.
В самый разгар бунта рассерженных фурий дверь открылась и в помещение вошли две мужские фигуры. Одна из них была в белом халате и украшена той самой головой, которая, собственно, и стала причиной всплеска эмоций. Другая фигура была облачена в костюм и галстук, поскольку даже в бане оставалась при исполнении.
— Вот он! — закричала Катя.
Депутат не успел согнать с лица похотливую улыбку, как перед ним оказалась девушка с извилистой фигурой и влепила оплеуху со всей страстью оскорбленного избирателя.
— Вот тебе! За литератора!..
Девушку с извилистой фигурой тут же оттеснили другие гражданки, желающие самостоятельно оценить деятельность депутата.
— А это тебе за Пушкина!.. За Лермонтова!.. За Чернобыль!..
Оправдывая харчи, помощник попытался было возмутиться:
— Это что за базар? Вы что, стервы, себе позволяете?
Ах, как часто у нас под производственным усердием понимают примитивную показушную суету. Частный сектор бурно отреагировал на чиновничье желание обозначиться.
— Мама золотая! Он еще хамить нам будет! — взорвалась женщина с природными бонусами. — Таких поганых клиентов — нам надо?
Помощник мигом был прижат к стене двумя бюстами, каких он в жизни не видел, а для надежности также придушен галстуком.
В поднявшемся крике можно было разобрать некоторые энергичные слова, которые в телерадиопередачах стыдливо заменяют чем-то вроде мышиного писка.
— Да постойте же, дамы, что это на вас нашло? — попытался депутат перевести беседу в привычное русло политической демагогии, но бунт уже окончательно вышел из-под контроля.
— Подлец!., он!., угробил!., национальное!., достояние!.. — носилось в воздухе над головой депутата.
— Достояние? Какое именно? — переспросил тот, но тут же исправился: — Вы это о чем? Что такое городите? Цыпочки, давайте поговорим ласково.
— Лучше умереть стоя, чем сидеть у тебя на коленях, козел! — в запальчивости выкрикнула одна из девушек, смутно вспомнив читанное что-то в детские годы — гордое и дерзкое.
Умелые пальцы жриц любви потянулись к депутату явно не с целью доставить ему удовольствие.
— Не впадайте в уголовщину! — визгливо предупредил депутат, пытаясь овладеть ситуацией.
Но это был писк ласточки среди шума поднявшейся бури.
— Ах, ты нам еще угрожать?
Украшавшая стену сауны маска африканского идола с выпученными глазами вдруг очутилась в руках у рельефной женщины и угрожающе взлетела над головой депутата. Еще секунда — и произошло бы непоправимое. Но непоправимого не случилось, потому что следом за маской из стены потянулся провод. Оказалось, что, во-первых, этот провод почему-то приделан изнутри к маске, а во-вторых, что он не такой длинный, как хотелось бы. Рельефная женщина с удивлением обнаружила, что маска застряла в воздухе и сопротивляется усердным дерганьям.
— Нинка, смотри, провод не порви! — крикнули ей товарки, которым сбоку было все хорошо видно. — Опер же предупреждал: нам про этого ушлепка еще кино снимать!
Прозвучавшие слова подействовали на депутата, словно какие-нибудь волшебные «блумс-блямс» в детском фильме. Выпучив глаза и распихивая тела, он ринулся к рельефной женщине, отобрал у нее африканскую морду и с хрустом вырвал из ее нутра провод. На конце провода открылся небольшой подглядывающий приборчик, в который депутат со сладострастием сказал:
— Конец представлению, мать вашу!
После этого он бросил деревяшку на пол и принялся топтать ее ногами, крича помощнику:
— Это, по твоему, крутой секс? Урою!
Быстро уяснив смысл сказанного, помощник выскользнул за дверь. Депутат с матерными проклятьями подхватил с пола африканского идола и выбежал следом.
Трудно описать, какое поднялось вслед обоим улюлюканье, не обошлось даже без дикарских плясок.
Веселье было прервано новым появлением губастого и его подручных. Губастый был мрачен.
— Ну, спасибо, стервы, — сказал он. — Удружили!
— А зачем этот козел ценный дом погубил? — запальчиво закричали на него со всех сторон. — В нем, между прочим, литератор жил!
Губастый обреченно махнул рукой.
— М-да, надо было на вокзале ловить… Всех шлюх вернуть обратно. И поскорей, пока я им ноги не переломал!
— Ах, сейчас потеряю девственность от страха! — язвительно заметила на это одна из совершенно распоясавшихся жриц любви.
21
Сева подбежал к окну и убедился, что обмана зрения нет: от подоконника, на котором он лежал животом, до самого тротуара протянулась длинная лестница, и по этой лестнице снизу уже поднималась какая-то фигура.
— Эй! — закричал Сева. — Разрешите воспользоваться вашей лестницей?
Лучше бы он этого не говорил! Фигура испуганно замерла, а потом поспешно полезла вниз. После этого лестница попыталась отъехать от окна, но Сева вцепился в нее, продолжая взывать:
— Прошу вас, не пугайтесь! Здесь вполне интеллигентные люди!
Лестница нерешительно замерла, а потом удивительно знакомый голос спросил снизу:
— Это случайно не вы, Всеволод?
— Я! Я! — закричал Сева. — А вы кто?
Впрочем, ему тут же припомнилась песенка, исполняемая этим же голосом на несуществующий мотив в предыдущем романе:
Была весна, цвели дрова и пели лошади,
Верблюд из Африки приехал на коньках.
Ему понравилась колхозная коровушка —
Купил ей туфли на высоких каблуках.
— Профессор! Это вы?
И действительно, — вы не поверите, — по лестнице прямо в Севины объятья, поблескивая очками, поднялся не кто иной, как профессор Аркадий Марксович Потапов.
— Какая неожиданная встреча!
За то время, что они не виделись, профессор почти не изменился: на голове торчала все та же седая шевелюра, правда, уже кое-где с полянками, протоптанными временем; шею украшал легкий шарф, перекрученный, словно веревка.
Следом за профессором Потаповым по лестнице в комнату поднялся еще один гражданин.
— Знакомьтесь, — сказал профессор. — Это Филипп Марленович.
Филипп Марленович был почему-то в заляпанных зубной пастой тапочках. Короче — сразу видно: тоже научный интеллигент, некуда клейма ставить.
— А! Как же, помню! — радостно сказал Сева. — Профессор мне о вас рассказывал. Как поживает ваш сын Сократ Периклович?
— Перикл Филиппович, — сухо поправил Филипп Марленович. — Сократ Периклович — это мой внук.
Даже из этих немногочисленных слов было ясно, что он из тех людей, которые на вопрос: «Скажите, этот автобус по Солянке идет?» обычно отвечают: «А как еще он, по-вашему, может идти?».
— Филипп Марленович — удивительно начитанный человек! — вмешался профессор Потапов. — Читает все подряд. Одно время даже увлекался семантикой тамгообразных изображений горного козла.
— Козлы — это круто! — согласился Сева. — А еще я помню «Лихорадочные скитания постмодернизма».
Потапов застонал.
— Это написал профессор Коськин, а Филипп Марленович написал «Многообразие ракообразных».
— А над чем вы сейчас работаете, Филипп Марленович? — спросил Сева, чтобы загладить оплошность.
— Над монографией «Лев Толстой в третьем квартале 1883 г.».
— Сильно! — поразился Сева. — А вы, профессор, что пишете?
— «Причина временности марксизма в православной России в свете древнеиндийских вед», — скромно сказал Потапов.
— Работа, полная научных заблуждений, — буркнул Филипп Марленович.
— Значит, все еще долбитесь в своем институте, профессор? — поинтересовался Сева у Потапова.
— Цинизм, молодой человек, это первая стадия гибели разума, — желчно заметил на это Филипп Марленович.
— Увы! — сказал профессор. — Наш Институт истории цивилизации закрыли. Видимо, ни история, ни цивилизация никому в этой стране не нужны. А жаль, занятные все-таки штуки.
— Значит, вы больше не хореограф-почниковед? — сказал Сева.
— Археограф-источниковед, — привычно поправил профессор. — Но здесь любой декрет бессилен что-либо отменить. Археографом был, археографом и умру.
— А ведь как могло быть все хорошо в нашей прекрасной стране! — мечтательно сказал Сева.
— Ерунда! — оборвал Филипп Марленович. — Рассказы про упущенные возможности — это для старушек.
— Почему это? — спросил уязвленный Сева. — А вот в Китае… — начал было он, но Филипп Марленович насмешливо оборвал его:
— А вот на Марсе!..
При упоминании этого космического светила Сева невольно посмотрел в окно, где в московском небе все так же ровно и безмятежно пылало зарево городских реклам.
