Утешение изгоев - Евгения Михайлова
Пока он читал меню, на помост вышел довольно потасканный тип с копной кудрявых пегих волос и такой же бородкой. Это и был Макар. Он взял микрофон и произнес первую фразу: «Сижу я такой сегодня, собираюсь приготовить эспрессо в новой кофемашине, раскурить сигару и вдруг понимаю, что я в полной жопе… Какая, б…, машина, какой кофе и какая сигара. В банке от растворимого три пятна на дне, в пепельнице два бычка. Стукнул по карману — не звенит, как сказал поэт. Хотел зарыдать, но плюнул и сел писать эту мульку. В процессе понял, в чем счастье жизни. Прийти сюда и выпить водки, пусть даже остатки из чужого стакана. Я радостно приветствую вас, друзья».
Зал зашелся в восторженном вое. Машка смеялась, широко открыв свой детский рот в разводах эскимо. Александр даже рассмотрел кусочки шоколадной глазури на ее розовом языке. И это было самым милым впечатлением от его выхода в свет с дамой.
По дороге домой Александр говорил о всяких пустяках, не имеющих отношения к представлению. Маша напряженно и тревожно молчала. На стоянке у дома Маша произнесла:
— Неохота идти домой. Не хочешь прогуляться?
— Хорошая идея, — ответил Александр. — Давай походим по скверу. Мы с тобой вместе там не были, кажется, сотни лет.
Вечер был теплым и нежным. Они погуляли среди абсолютной тишины. Затем Маша подвела Александра к скамейке, усадила, решительно повернула ладонями его лицо к себе и спросила, как на допросе:
— Тебе не понравилось? То есть я вижу, что не понравилось. Но ты мне так и скажи. Почему? Всем было здорово, все помирали со смеху, а ты сидел как памятник погибшему солдату.
— Понимаешь, Маша, — после паузы произнес Александр, — я даже не могу предположить, по какому поводу мне могло быть смешно и здорово. Я внимательно слушал все эти истории о том, как кого-то стошнило на платье невесты, как у кого-то случилась диарея в миг главного торжества… Как один персонаж рванулся обнять свою девушку, поскользнулся на чем-то и попал в кусты под струю чужой мочи. Маша, это должно быть смешно?
— В твоем пересказе, конечно, нет, — возбужденно ответила Маша. — Тут все дело, как подать, как повернуть дурацкие ситуации… Да, было смешно… А сказать, почему тебе не понравилось? Потому что ты стал лицемерным, брюзгливым ботаном. Я, кстати, недавно почитала про институт, который ты окончил. Он вообще сейчас академией называется.
— Это плохо?
— Это ужасно, ненормально, давит на мозги. Люди перестают понимать самые обычные вещи… Они забывают, что такое смех и улыбка. Да и старый ты уже, конечно.
— С этим всем даже не поспоришь. Мне со дня на день стукнет целых тридцать. А твоему Макару лет сорок пять при очень объективном и самом доброжелательном взгляде. Да и публика… Ты там была самой юной. Не ощущаешь диссонанса в своих выводах?
— Я могу плохо выражать свои мысли, — упрямо произнесла Маша. — Но в чем-то я права. Ты был сегодня самым высокомерным, как будто попал в клетку с макаками и от тебя требуют быть таким же, как они.
— Вот это уже хорошо сформулировано, — кивнул Александр. — С такой фразой можно и на подиум. Я постараюсь как-то изложить свои ощущения и мотивы, чтобы между нами не оставалось непонимания. Мы же когда-то все обсуждали. Понимаешь, все якобы комические ситуации, рассказанные Макаром, основаны на людях, попавших в ситуации дискомфорта. Им плохо, больно, стыдно, а вам предлагают все это осмеять.
— А что ты чувствуешь, когда видишь такие нелепые и со стороны точно смешные ситуации?
— Даже не знаю, с какой стороны они смешные. Я могу испытать сочувствие, брезгливость. Я постараюсь отвернуться, чтобы на жертву неприятных обстоятельств, жуткого дискомфорта было обращено меньше любопытных глаз.
— Я же говорю: лицемерие и высокомерие, — твердо произнесла Маша. — А я думаю, что смеяться можно надо всем. Это и есть свобода не зажатого в тиски человека.
— С самим утверждением не спорю. Даже согласен. Все дело в качестве смеха и в уместности его отсутствия в тех случаях, когда он бывает только натужным.
— Ты можешь мне сказать какую-то шутку, которая тебе кажется удачной?
— Это трудно, — задумался Александр. — У меня слишком мало досуга, радостных поводов для смеха, контактов с шутниками. Но вот… Как-то ночью включил наугад сериал, даже не взглянув на название, посмотрел немного для отдыха. Слабый, конечно, сериал, а одна шутка заставила улыбнуться. «Как сделать статую слона? Очень просто. Берете кусок мрамора и отсекаете от него все, что не слон».
— Это очень смешно?
— Не очень. И совсем не так, чтобы кататься по полу с истерическим смехом. Это просто остроумно, есть лаконично выраженный смысл, и он применим не только к статуе слона. Машенька, уже очень поздно. Я рад, что мы с тобой сегодня вместе так подробно обо всем поговорили. Как после многолетней разлуки, это ведь примерно так и есть. Но мне надо непременно кое-что просмотреть перед сном. Это мой метод: может присниться главная идея. А уже светает. Пошли к дому?
Они сначала подошли к подъезду Маши. Постояли. Она грустно посмотрела на темные окна своей квартиры на третьем этаже и тихо сказала:
— Как же мне было плохо оттого, что ты перестал к нам приходить. Ты никого не простил, я и сейчас это поняла. Меня тоже — как терпилу и жертву дискомфорта, о чем ты только что говорил. Брезгливость, сочувствие и отвернуться, чтобы не было любопытных глаз… Твоих глаз. Даже не могу посчитать, сколько лет прошло.
— Пять лет, два месяца и восемь дней, — четко ответил Александр. — О том, чтобы тебя не прощать за что-то, не могло быть и речи. Да и все остальное не так. Я просто не хотел усугублять и не мог ничего изменить. Как у вас дела? Как тетя Катя?
— Ничего. Тянутся наши серые, неудобные дела. Мама очень изменилась. Она больше не взрывается, не орет, не кидается, не протестует. Она стала усталой, совсем загнанной и даже безразличной. Мы почти не говорим. И мне сдается, она тоже не забыла тот день, после которого ты ушел совсем.
— Я не ушел совсем, Маша. Вот мой подъезд — до него три шага. Не знал, что ты до сих пор это переживаешь.
— Не знал?!!
Исчез даже рассвет. Все затмил огонь потрясенных глаз Маши, трепет ее розовых ушей, вздох-всхлип полуоткрытого рта и задрожавший подбородок.
— Давай я быстро уйду, — произнес Александр. — Но мы договорим. Мы вместе во всем
