Галина Романова - Цвет мести – алый
– Да, втроем, мы все вместе вошли в подъезд, потом в квартиру.
– Кто вам отпер дверь?
– Она была открыта. То есть не заперта.
– Это не показалось вам странным?
– Странным? С какой стати? – изумленно поморгала Ниночка. – Стаська, когда мы собирались, никогда дверь не запирала. Особенно если еще не все собрались.
– Пишем… – Горелов как чумовой застрочил в блокноте. – Входная дверь была открыта, то есть не заперта на замок. Дальше?
– Мы вошли – никого. Покричали, позвали – тишина. В кухне на столе следы пиршества – и пусто. Потом Игорь сказал, что, кажется, в спальне у Стаськи ночник горит. Мы туда рванули, а там… – Ниночка тяжело задышала и снова расплакалась. – Там такой ужас!!! Игоша так страшно закричал!!! Его девица даже ему по физиономии надавала. Она поняла как-то сразу, что он из-за Риты так убивается.
– Какая понятливая! – скрипнул зубами Горелов, тут же представив, как треплет Мельников в своих жадных руках голое тело его мертвой жены, пусть и бывшей.
– Она и вызвала милицию и «Скорую». Она вообще очень стойкая девица. Лариса ее зовут.
– Понятно… А где были еще двое? – встрепенулся он вдруг. – Вас же шестеро вроде всегда было?
– Валек сразу отказался от встречи, он в отъезде. Это мне и Стаська говорила, и Игоша, уже позже.
– А шестой? Шестой кто?
– Шестой?
Ниночка как-то странно растерялась вдруг, опала напружиненной спиной на спинку кресла, поводила глазами туда-сюда, будто искала что-то на полках шкафа, где сгрудилась дорогая посуда из голубого стекла. Резким рывком вытолкнула себя из кресла, подошла к шкафу, достала с полки за матовой дверцей фотографию, ткнула куда-то в угол пальчиком и проговорила:
– А шестой у нас был Лесик!
– О господи! Кто такой этот Лесик-песик, Ниночка? Фамилия у него есть?!
– Есть. Есть, конечно… Знаете, я только теперь подумала… – Она прижала фотографию к животу, склонила головку к левому плечу, как-то туманно уставилась на Горелова. – Когда мы вошли в кухню, то на столе… На столе три бокала было! Девочек двое, а бокала – три. Странно, но я в тот момент не подумала об этом. А никто и не спросил. Все сочли, что это несчастный случай. А какой несчастный случай, если одежда Риткина у горла была надорвана?! И рукав, еще и рукав слегка разорван по шву. Я говорила об этом, но меня никто не слушал. Если бы она сама разделась и легла в постель с подругой, зачем ей было портить свою одежду, так?
– Возможно.
Горелов спрятал взгляд. Обсуждать с Ниночкой подробности Риткиных утех, тем более с женщиной, он не желал – ни под каким видом. А что касается распоровшихся швов на одежде, то это совсем не улика, если разобраться. Стаська была громадной, сильной, могла в порыве страсти не то что платье…
Стоп! Не надо думать об этом, потому что этого не было и быть не могло в принципе.
– И три стакана было на столе, три! Значит… Значит, Лесик был там! Был, а потом уехал. Я вспомнила, он ведь всегда раньше всех приезжал на наши вечеринки. Очень не любил опаздывать. И тогда, на дачу… А это ведь он Холодова пригласил, да! Точно, Игорь еще сказал ему – мол, откуда у тебя такие знакомства? А Лесик что-то буркнул в ответ неудобоваримое… Господи, неужели это он?! Вот… – она вдруг шагнула к дивану и швырнула фотографию, которую прижимала к животу, ему на колени. – Там он, в верхнем левом углу. Вы не можете его не знать. Он человек заметный.
Горелов перевернул фотографию, запечатлевшую летний отдых непутевой компании где-то на берегу реки. Тут же нашел на переднем плане Риту – красивую, яркую, голоногую, сильно загоревшую. Ну а в верхнем левом углу на снимке стоял, подбоченившись, в цветастых трусах тот самый Лесик, которого Горелов должен был знать – и узнать, поскольку тот был очень заметной фигурой.
Он узнал Лесика. Не сразу, но узнал. Он никогда этого Лесика в одних трусах не видел. Вот и уточнил у Ниночки на всякий случай, потому что сперва усомнился. А уточнив, сразу засобирался. Время поджимало, надо было поторопиться. Требовалось застать этого веселого удачливого мужика врасплох. И забросать его вопросами. И один из главных вопросов просто спрыгивал у Горелова с языка, пока он гнал машину через город.
А с какой такой стати в окружении этого заметного в городе человека – Захарова Алексея Сергеевича – одна за другой вдруг начали погибать женщины? Страшно начали погибать, невероятно страшно и, главное, необъяснимо…
Глава 5
Маша встала столбом у двойных железных дверей с кодовым замком и неуверенно потыкала пальцем в цифры.
Господи, этого раньше не было. Раньше дверь и не дверь была как будто, а обрешетка странная, вечно мотающаяся на ржавых петлях и скрипевшая от малейшего сквозняка. А теперь так все добротно, железно, с кодовым замком и ступеньки выметены. И подъезд совсем не походил на тот, который она несколько лет тому назад покинула. Все побелено там, где и должно быть, и покрашено там, где и следовало покрасить. На широких отремонтированных подоконниках – цветы, заслонки мусоропровода плотно закрыты, и вонью оттуда не несет.
Дверь ее бывшей квартиры тоже была незнакомой. И кнопка звонка – чужой. И Маша долго раздумывала, прежде чем ткнуть в нее пальцем. Да и когда уже позвонила, сомневалась все так же.
Зачем она сюда пришла? Ее прошлая, прожитая здесь жизнь не имела ничего общего с этим новым обликом дома. Вдруг за этой новой дорогой дверью все изменилось? И там ее не ждут? И там живет теперь кто-то другой, более уверенный и удачливый, не имеющий ничего общего с ее прежним мужем? Что она ему скажет, если он откроет дверь? В чем покается?
Она не могла бы ему соврать, это точно. Поэтому не могла бы сказать ему, что не любит Алекса. Она не могла бы сказать, что несчастлива с ним. Не могла бы заявить, что раскаивается в том, что оставила Вениамина когда-то.
Господи, зачем же она тогда тут очутилась?! Что она скажет?!
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда она уже от нее попятилась.
– Машенька?! – Пухлые губы Вениамина задрожали. – Господи! Это ты, Машуня?! Это точно ты?!
– Привет, – тихо обронила Маша, продолжая топтаться на площадке перед дверью. Зачем-то спросила: – Ты один?
– Конечно! – поспешил он выпалить, будто оправдываясь. – С кем же мне быть?! Ты… Ты ко мне?
– Нет, к твоим соседям, узнать: не буянишь ли ты по вечерам? – фыркнула она в белоснежный меховой воротник. – Конечно, к тебе! Можно?
– Да проходи, проходи, конечно! – Он занес было через порог огромную ножищу в лохматой тапке, вдруг смутился чего-то, попятился, позвал ее: – Входи, Машуня, входи, пожалуйста!
Она переступила через порог своей прежней берлоги, закрыла за собой дверь, привалилась к ней спиной.
Все изменилось! Все, буквально! Не было лампочки над головой в коридоре, она не болталась на длинном, толстом, изогнувшемся в электрической судороге шнуре. Вместо нее с потолка лился мягкий неоновый свет, источника его Маша не обнаружила, сколько ни искала глазами. Все было мастерски спрятано в трехуровневом потолочном покрытии.
Новый пол под ногами, прежнего, трещавшего, как корабельная палуба в разгар шторма, паркета тоже не было. Голые шероховатые стены цвета молочного шоколада. Встроенная мебель, угадываемая лишь по сверкающим хромом ручкам.
Она невольно вытянула шею, пытаясь заглянуть в кухню, – а на месте ли старое раскладное кресло, в котором посапывала, бывало, Маринка? И которое они по очереди таскали в комнату, на ходу теряя запчасти из его крепежа, когда в гости набивалось слишком много народу?
Кресла не было! Из кухни претенциозно выглядывало что-то модное, сверкающее лаком и стеклом. И тоже – новый пол, новые двери, светильники…
Здесь теперь все, все – новое! Не осталось и кусочка от старой жизни, в которой она оставила увальня Вениамина Засалкина, взявшего в браке ее девичью фамилию Белова. В нем тоже что-то неуловимо изменилось. Нет, он был таким же мешковатым, глупо одетым в безразмерные шаровары, какую-то нелепую широченную рубаху, тапки лохматые – ужас! – но в то же время в нем что-то стало другим. Глаза? Движения? Поворот головы не тот?
Да не могла она с точностью сказать ничего – ни про взгляд, ни про поворот головы этот самый, потому что она все, все, все позабыла за минувшие четыре года. Просто ощущение какое-то давило: что-то не то в нем теперь. Что-то незнакомое.
А чего она хотела, с другой-то стороны? Он повзрослел, стал более мудрым и, кажется, более обеспеченным. Язык просто не повернулся бы теперь назвать его любимым забытым именем – Веник. Квартира тоже преобразилась, необыкновенно преобразилась. В этом новом жилище Маша вряд ли влезла бы с ногами на диван и улеглась бы щекой на его валик.
– Входи, Машенька. – Вениамин гостеприимно распахнул дверь в единственную комнату. – Там все теперь немного не так, как ты привыкла, но прошу тебя, чувствуй себя как дома. Я приготовлю кофе, как ты любишь. И прошу тебя, не нужно разуваться!
