Галина Романова - Цвет мести – алый
– Для дела, для дела, не сомневайтесь. Кстати, для того же дела мне необходимо знать, что вы делали и где были в то время, когда…
– Когда наша с вами безмозглая жена предавалась любовным утехам со своей подругой? – Холодов очень неприятно оскалился. – Все справки подобного рода – только через адвоката. Сейчас же я могу вам ответить лишь на вопросы, касающиеся поведения Маргариты. И то в плане обычной беседы. Как-никак мы с вами оба – пострадавшие…
Он пробыл в доме Холодова двадцать пять минут. Ровно двадцати пяти минут ему хватило, чтобы чесаться потом в течение всей обратной дороги. Чувство было таким, будто старый пень запустил ему вшей под воротник дорогой рубашки. И разговор как таковой не состоялся, а ощущение оплеванной души не покидало Горелова.
Как только Ритка этого старика терпела?! Как она могла жить с ним?! Он же… Он же отвратительный, он же гадкий, словно слизень! Неужели не брезговала с ним в постель ложиться? Может, оттого и бунтовала? Холодов ясно дал ему понять, что жизнь у них с Ритой не сложилась. Что она позволяла себе множество всяких вольностей, противоречивших укладу его спокойной, размеренной жизни. Могла загулять и неделями не являться домой. Могла прийти под утро пьяной. Если он не верит, может спросить у прислуги.
Горелов спросил, и все это подтвердили – и домработница, и водитель. Скуповатыми словами, отворачиваясь, но слово в слово подтвердили, что Маргарита не особенно досаждала самой себе исполнением запретов.
– Ой, да жила она как хотела, – всплескивала руками, разговорившись, домработница. – Хочу – гуляю, хочу – пью, хочу – в постели валяюся… Да вы же сами знаете, она же с вами тоже…
Возразить на это было сложно. Ритка оставила за собой в его жизни полосу выжженной земли. Тут, стало быть, она тоже особо не церемонилась.
– Скажите, а вот эта девушка не бывала в вашем доме? – Он подсунул разговорившейся домработнице фотографию, где на ступеньках кафе закуривала живая еще Марина Стефанько.
– Эта? – Женщина долго глазела на снимок. – Нет, эту не помню. Рита вообще сюда друзей не приводила, не велено ей было. Она послушной была. Тута тока друзья хозяина бывали.
Тут вдруг она испуганно ойкнула, покраснела, поняла, что сболтнула лишнее, сунула ему снимок обратно в руки и принялась натирать и без того сверкающую газовую плиту.
– Понятно… А место это вам не знакомо?
Ей место оказалось незнакомо. А вот водитель узнал кафе, куда он неоднократно возил хозяйку после ее набегов на магазины.
– Притомится – и туда заворачивает, отдышаться, – с явным неодобрением такого образа жизни рассказывал водитель Холодова. – Там чашка кофе знаете сколько стоит?
– Нет. – Кофе Горелов не жаловал, предпочитая чай, компот, ну, и еще кефир.
– Там чашка кофе стоит все мое дневное жалованье! – округлил глаза водитель, понизив голос до шепота. – К чему такое расточительство, я вас спрашиваю?! Дом – в двух кварталах, Мотя такой кофе славный варит, что его ведрами можно пить, а ей туда каждый раз непременно требовалось попасть! Баловство, скажете?
– Не знаю… – пожал плечами Горелов.
– А я вам скажу, что все это – плебейские штучки дорвавшихся до денег дур! Там их много за столиками просиживало. Модная точка у них там. И фишка такая, вишь: после похода за тряпками непременно в этой кофейне оставшиеся деньги просадить! Чашка кофе, пирожное размером с пуговицу – и сидят, часами болтают.
Горелов сделал пометку, что поговорить с работниками той кофейни следует еще раз, и более подробно. И если погибшая Стефанько забегала туда всегда непременно только с Беловой, то с кем заскакивала туда «добить кошелек» Ритка?
Потом он вдруг подумал, что его бывшей жене не очень-то весело жилось в этом огромном доме и мало кто любил ее тут, включая ее овдовевшего теперь муженька. Почему же тогда к нему, к Горелову, не вернулась? Боялась, что он ее не простит? Попытаться-то стоило…
Ох, и дурочка, дуреха! Что натворила, что наделала?! Ему вон полчаса общения с ее вторым хватило, и то весь обчесался потом, как педикулезный. Она-то как тут себя чувствовала?..
Друзей, которых его бывшая теща называла непутевыми, Горелов решил оставить на завтра. Момент первого потрясения уже прошел, время похорон еще не настало. Гнетущее ожидание последнего прощания – это то, что требуется для серьезного разговора с ними. Потом все как-то само собой утрясется, и рты у них закроются. И информацию уже не раздобудешь. Нужно только точные адреса их выяснить и фамилии. Он не все их фамилии знал, свидетели в основном именами его потчевали.
Стаська, Валек, Лесик, Игоша…
Как собачья стая какая-то, честное слово! Только Нина и Марго – это более или менее благопристойно звучит, а остальные…
Остальных – четверо. Где кто из них живет – Горелов имел об этом весьма смутное представление. Знал приблизительный адрес Нины, но и тот требовал уточнения. Придется идти к бывшей теще.
Вспомнив о ней, Горелов застонал. Это невозможно! Это выше его сил! Полная здоровья и жизнеутверждающих эмоций, та была невыносима. А что теперь? Теперь, когда она сломлена?
Нет, этого он не переживет…
– Севка, привет. – Горелов заискивающе хихикнул. – Как дела?
– Кешенька, здоровались уже. Что нужно-то? – спросил его догадливый братец.
– Адрес мне один нужен, поможешь?
– Если это в моих силах – запросто!
– В твоих, дорогой, в твоих. Тебе просто придется вернуться в дом моей бывшей тещи и…
Адрес Нины обошелся Горелову не так уж и дешево. Севка был категоричен, ехать он не хотел. Снова увидеться с Кешиной бывшей тещей – нет, этого он не хотел ни под каким предлогом.
– Ты не представляешь, братец, как это тяжело!!! – вопил Севка. – Там столько горя!!! Столько слез и причитаний! Я не представляю, как я смогу?!
Не как, а за сколько, но – смог. И уже ближе к вечеру продиктовал Горелову по телефону адрес Нины, одной из подруг погибшей Маргариты.
– Учти, это самая путевая из всех непутевых, – предупредил он брата напоследок. – Твоя теща сказала, что там и муж, и детки имеются, а также и свекровь строгая. Не ломай людям жизнь, понял, Кент?
Он и не собирался никому жизнь ломать. Хотя нет, Холодову он бы жизнь поломал. И проделал бы это с величайшим удовольствием!
Нина, Нина, Ниночка…
Хорошая девочка, вся в русых кудряшках, веснушках, веселушка и хохотушка. Не было в ней эдакой неуверенной жизненной непрочности, как у Ритки. Тяжеловесного самомнения, как у Стаськи. О мужиках Горелов ничего не смог бы сказать, потому что знаком с ними был лишь заочно. А вот о девчонках он мог сказать точно: Ниночка была очень приятным человеком в их компании. Это он непредвзято так взялся судить, на время позабыв о своей поруганной любви к Ритке. Оттого, видимо, Ниночка и жила с первым и единственным мужем, нарожав ему деток. Ладила со свекровью, вот и с ним согласилась поговорить без всяких выпендрежей, стоило ему предварительно позвонить.
– Конечно, Иннокентий, конечно, приезжайте, – глухим севшим голосом проговорила Ниночка утром следующего дня в телефонную трубку. – Чем смогу, помогу! Я же все понимаю! Приезжайте. Лучше прямо сейчас. Я дома одна. Никто нам не помешает.
Горелов приехал. Позвонил в дверь, переступил порог. Пятиминутного осмотра хватило ему, чтобы понять: в этом доме живет счастье. Настоящее, бесценное, уютное и доброе счастье, с милыми семейными праздниками, пышными пирогами, утренним сбежавшим кофе и чашкой теплого молока на ночь.
Плюшевый заяц на полочке для обуви терпеливо ждал возвращения своего хозяина или хозяйки из садика. К зеркалу была пришпилена записка с какими-то длинными просьбами, написанными мелким почерком. Горелов разобрал лишь последнее слово – «целую». Видимо, муж, убегая утром на работу, о чем-то напоминал Ниночке, а будить ее он не хотел. А может, записке этой уже несколько дней, просто убрать и выбросить ее никто не решается из-за этого родного и любящего – «целую». И висит она на зеркале, как реликвия семейная.
Сияющий паркет, маленькие лохматые коврики цвета белого, перегревшегося на солнце песка – с легкой желтизной. Светлого дерева мебель, посуда небесно-голубого стекла в шкафах, легкие воздушные шторы. Тепло, чисто.
Горелов неожиданно для самого себя разулся.
– Ой, да что вы, Иннокентий? – ахнула Ниночка, кутаясь в длинный, до пола, белый махровый халат, но посмотрела на него с благодарностью и тут же полезла за дежурными тапочками в полку, которую охранял плюшевый заяц с чуть замурзанной симпатичной мордахой. – Проходите, проходите, вот сюда…
Он прошел в просторную гостиную, далеко не так шикарно обставленную, как у Холодова, но невероятно уютную. Сел в угол широченного дивана, обитого клетчатым гобеленом. И тут же поймал себя на мысли, что с радостью забрался бы на этот диван с ногами. И пледом, что на спинке диванной лежал, укутался бы. И подремал бы под тихий говорок телевизионного ведущего.
