Ирина Дроздова - Смерть швейцара
— Прежде всего успокоиться, — сказал он, довольный, что его вопрос отрезвил спутницу. — Успокоиться и отправиться на розыски директора музея, служителя на худой конец, но уж никак не прямоугольных пятен от картин на стенах. Представляю, сколько их здесь можно отыскать — картины наверняка не раз меняли местами!
Реализовать предложение Аристарха, однако, оказалось совсем не просто. Они довольно долго шли, минуя коридоры и залы, но так никого и не встретили. По счастью, музей был не особенно велик. Замкнув круг, они вернулись туда, откуда начали свой обход, то есть в гардероб.
— Директор у себя? — спросил Аристарх у старушки-гардеробщицы, чья крохотная голова, замотанная платком, едва возвышалась над деревянным заборчиком, за которым сиротливо висели на вешалке два пальто — мужское и женское.
— Кто ж его знаеть, — прошамкала бабушка. — Можеть, и у себя. Он у нас теперича за все в ответе — и бухлетер, и завхоз, и ученый. С тех пор, стало быть, как у нас всех сократили. Нонче при музее кормится всего трое: я, потом, значить, кассирша Наташка — она же и уборщица, вы ее видели, она вам билеты выдавала, ну и директор наш — Константин Сергеич. Хороший мужчина, положительный — не пьеть, не курить, все какие-то семечки и ростки кушаеть. И докушался, — словоохотливо сообщила старушка, радуясь представившейся редкой возможности перемолвиться словом с ближним. — Жена от него ушла, вот как. Но не из-за ростков, нет. Прежде они с ним вместе оздоровлением занимались, значить. Травку ели. — Тут старушка беззлобно хихикнула. — Но потом зарплата стала такая, что и на травку перестало хватать. Я-то еще держусь, потому что мне пензию платять, а вот Наташка...
— Скажите, а как нам пройти к директору? — одарив старуху многозначительным взглядом, поинтересовался Аристарх. Он извлек из портмоне новенькую пятидесятирублевую купюру, сложил пополам и призывно постучал ее бритвенно-острым краем о деревянную стойку.
Гардеробщица алчно схватила деньги и уже молча указала кивком головы куда-то в глубину коридора. Ольга и Аристарх проследовали в указанном направлении и оказались перед дверью, обитой традиционным коричневым дерматином.
Собилло толкнул дверную створку и вошел в кабинет, втащив за собой упиравшуюся Ольгу. Ее в самый последний момент вдруг обуяла нерешительность. Оказавшись в просторной комнате, до потолка заставленной книжными стеллажами и завешенной по стенам какими-то вымпелами и почетными грамотами, они поначалу никого в ней не обнаружили. В этом не было ничего удивительного, поскольку кабинет директора напоминал зал небольшой библиотеки, где было легко затеряться, укрывшись за книжными полками. Аристарх громко кашлянул.
— Константин Сергеевич, вы дома? — довольно нахально осведомился он, подмигивая Ольге, дескать, не тушуйся, милая, директора человечиной не питаются.
В дальнем углу, скрытом стеллажами, послышалось какое-то шуршанье, потом оттуда донесся вздох и тихий, похожий на шелест, голос с вопросительной и несколько испуганной интонацией спросил:
— Кто там?
— Главный герольдмейстер Северного столичного дворянского общества его светлость князь Аристарх Викентьевич Собилло со спутницей, — не ударил лицом в грязь приятель Ольги, представившись, как говорили раньше, «полным титлом».
Из-за полки появилась вытянутая — дынькой — лысая голова со взлохмаченными мягкими детскими волосиками за ушами и длинным лицом, декорированным огромными, в роговой оправе очками. Остальная часть лица директора была скрыта дикой, неокультуренной бородой, придававшей Константину Сергеевичу сходство с Львом Толстым. Оглядевшись, обладатель бороды и очков чуть окреп голосом и одарил гостей новым вопросом, не менее глубокомысленным, чем предыдущий.
— А спутница кто?
Не моргнув глазом, Аристарх Собилло вывел Ольгу на середину комнаты — ближе к массивному столу — и, прищелкнув каблуками, сообщил:
— Корреспондентка отдела светской хроники столичной газеты «События недели» Ольга Петровна Туманцева.
Окончательно воспрянув духом, Константин Сергеевич выбрался на простор кабинета и явил Аристарху и Ольге хрупкое маленькое тельце, задрапированное в мешковатый, в клеточку, пиджак. Проследовав к столу, он с некоторым усилием взобрался в высокое кресло с подлокотниками в виде мужицких топоров — изделие столяра-славянофила — и рассматривал посетителей сквозь стекла очков. Толщиной они могли поспорить с линзами морского дальномера.
— Прошу садиться, — прошелестел он и указал маленькой, почти детской рукой на старые, но еще прочные стулья с кожаной обивкой, расставленные вдоль стены. Когда молодые люди сели, Константин Сергеевич, звучно чмокнув невидимыми под усами и бородой губами, сказал:
— Зря вы пришли ко мне, господа. Все, что я обещал предоставить Дворянскому обществу, уже запаковано и отправлено в клуб. Если бы вы походили по залам, то смогли бы убедиться в этом сами.
— А как же эпическое полотно «Татары берут приступом стольный град Первозванск»? — не удержавшись, осведомился Аристарх, не дрогнув ни единым мускулом. — По силе воздействия на зрителей оно не уступает знаменитой картине «Битва русских с кабардинцами», которую мне довелось видеть на Кавказе.
— Вы шутите? — высоким птичьим голосом произнес директор и рассмеялся чирикающим смехом. — Это картина советской эпохи. Мазня членов нашего союза художников. Какое она может иметь отношение к вашей выставке? — Слова Аристарха настолько его развеселили, что он еще некоторое время махал крохотными, в чернильных пятнах ладошками.
Аристарху удалось разглядеть на письменном столе директора старинную бронзовую чернильницу в виде русской избы с откидывающейся крышей, и он пришел к выводу, что хранитель первозванских древностей все еще пользуется для записей чернилами и деревянной ручкой-вставочкой.
— Вы вот, Константин Сергеевич, ругаете советский период и смеетесь над первозванской школой живописи, но между тем мы не обнаружили в залах сколько-нибудь стоящих работ дореволюционного периода.
— Ха-ха-ха, — вновь залился смехом директор. — Она смеет об этом говорить! А между тем кто, как не вы — первозванские дворяне — лишили меня лучшей части коллекции! Все самое ценное, что у меня было, перекочевало в здание Дворянского собрания. Слава Богу, на время.
— Да мы вовсе не первозванские дворяне, — начал было Аристарх, но Ольга сделала ему знак и он замолчал.
— Не могли бы вы нам напомнить, что именно попало в Дворянский клуб на вернисаж, — старательно гнула свою линию Ольга. — На открытии выставки было так много народу, что к картинам было не подойти.
Порывшись среди папок у себя на столе, Константин Сергеевич извлек одну весьма важную на вид бумагу, украшенную печатями и подписями, и зачитал список из шестнадцати работ, среди которых значились картины известных русских художников Боровиковского и Рокотова.
— Вы только вдумайтесь в эти имена, — вновь по-павлиньи вскричал директор, с такой силой припечатывая список пресс-папье, что деревянные ручки и карандаши у него на столе подскочили в стаканчике, а Ольга вздрогнула. — Ни в Третьяковке, ни в Русском музее таких картин нет, а у нас — есть!
— А может ли быть такое, чтобы работа, представляющая хотя бы какую-то ценность, прошла мимо вашего внимания? — спросила Ольга, с опаской поглядывая на пресс-папье.
— Не может, — выкрикнул Константин Сергеевич. — Каждую картину этого периода я самолично облизал и обнюхал — до сантиметра!
При этих словах Аристарх, вспомнив энтузиазм, проявленный Ольгой, с насмешкой на нее посмотрел. Девушка, однако, не обратила на это ни малейшего внимания и продолжала наседать на директора.
— А что вы можете сказать о русском авангарде? Вот, к примеру, чем знаменит «Этюд № 312», выполненный в духе модного тогда супрематизма? Он ведь тоже есть в вашем списке? — Ольга закинула ногу на ногу, придала себе индифферентный вид и приготовилась слушать.
Бурное волнение в душе директора мигом улеглось и обратилось в свою противоположность, то есть в штиль. Он благонравно сложил перед собой ручки и равнодушно произнес:
— Ничем не знаменит. Работа плохая, я бы сказал, любительская. Автора не знаю — да и, признаться, знать не хочу. Не пойму, зачем ваш Меняйленко ее затребовал? Мода, что ли? Сейчас русское «арт нуво» начала века снова в большом фаворе.
— А вы не заблуждаетесь? Не сказалось ли ваше неприязненное отношение к авангарду на оценке картины? — вступил в разговор Аристарх, желая оказать посильную помощь Ольге.
— У меня нет неприязненного отношения к русскому авангарду. Малевича, Кандинского, Сутина или вот Филонова я очень уважаю. Я не уважаю одного — халтуры и полной беспомощности в том, что касается цвета и формы. Впрочем, — заметил директор, поднимая на гостей глаза, снаряженные линзами дальномера, — на этот счет существуют и более авторитетные мнения, если вам недостаточно моего. Вот, почитайте. Пять лет назад у нас была последняя опись, причем для этого к нам приезжал эксперт из Москвы. — Константин Сергеевич к ужасу Ольги снова взялся за пресс-папье и пристукнул им по столу, словно в подтверждение своих слов, после чего вынул из папки и протянул гостям несколько листков, предварительно отчеркнув в них карандашом несколько строк. Ольга и Аристарх склонились над бумагами.
