Борис Седов - Пуля для певца
— Ну, не мое так не мое. Эй, слышь, иди сюда! — Палач обратился к Теремку, только что набравшему полную грудь терпкого дыма.
Тот торопливо передал косяк Груше и, задержав дыхание, поспешил на зов.
— Этот козел говорит, что это, — Палач потряс документами, — не мое дело. Может быть, это твое дело? Как ты думаешь? Сделай-ка ему, как тогда Банщику. Помнишь?
Теремок выпустил дым и обрадованно ответил:
— Помню-помню! Щас сделаем!
В глазах Теремка, и так-то склонного к садизму, а теперь еще и сильно обкуренного, засветились нехорошие огоньки.
Он вытащил из заднего кармана опасную бритву, открыл ее и начал медленно играть перед лицом Тюри страшным сверкающим лепестком. На его искаженном лице появилось странное выражение, а в углах рта выступила пена.
— Щас мы тебе будем делать чик-чик. А потом чук-чук. А потом снова чик-чик. Ты думаешь, я тебе буду фасад расписывать? Не-е-ет, — протянул он нежно. Мы тебе будем чик-чик делать.
И он опустился перед Тюрей на колени.
Палач и Груша стояли в стороне и, передавая друг другу косяк, следили за происходящим.
Теремок несколькими ловкими движениями бритвы распорол брюки Тюри, затем аккуратно потрудился над его трусами и, театральным жестом отбросив в сторону вырезанные лоскуты, поднялся на ноги и отступил на два шага.
— Чик-чик! — торжественно произнес он, воздев бритву к небу.
Его рука попала в солнечный луч, и опасное лезвие засверкало, как маленькое кривое зеркало.
Тюря стоял, распятый на грязных подмостях, а его обнаженные гениталии беззащитно висели между широко раздвинутых ног. Глаза Тюри были крепко зажмурены, а на челюстях играли желваки.
Теремок обернулся к Палачу и ждал дальнейших команд.
Наступила тишина.
Палач, отбросив докуренную пятку, смотрел на Тюрю и молчал.
Будучи очень жестоким беспредельщиком, он тем не менее не любил маньяков, потому что в глубине души небезосновательно считал их тайными пидарами. И сейчас он видел перед собой стопроцентного маньяка во всей красе.
Помолчав минуты две, он подошел к Тюре и сказал:
— Ладно, ты умрешь быстро. Это тебе, падла, за Корявого.
— Но ведь я его не убивал! — воскликнул Тюря.
— А я знаю, — ухмыльнулся Палач. — Но для начала сдохнешь ты. Потом все остальные из команды Арбуза, а потом уж и до него самого доберемся.
После этого он достал «макаров», передернул затвор и, не затягивая страшной минуты, выстрелил Тюре в сердце. Тюря вздрогнул, уронил голову на грудь, и его тело обвисло на привязанных ржавой проволокой руках.
Отвернувшись от мертвого Тюри, Палач убрал листовку в карман и сказал:
— Поехали.
Обкуренному Груше было все равно, а Теремок, уже раскатавший губу и представлявший, как он будет чикать Тюрю, был жестоко разочарован. Но зная, что Палач шутить не любит, он, надувшись, как обиженный ребенок, молчал.
Они вышли во двор, и раздосадованный Теремок с размаху ударил ногой по заднему крылу тюриной «пятерки». На беду, его ступня угодила под резиновую накладку на бампере и застряла там. Потеряв равновесие, он свалился на спину и попал растопыренной пятерней прямо в кучу говна, вокруг которой валялись испачканные смятые бумажки. Говно выдавилось между его пальцами, и Теремка аж перекосило от отвращения. Груша заржал, а Палач неодобрительно покачал головой и сказал:
— Отмывайся где хочешь, а то поедешь в трамвае.
Теремок, однообразно ругаясь, направился к ржавой бочке, наполненной мутной водой. В воде плавал презерватив.
Отмыв кое-как руки, Теремок поднял с земли щепку, подцепил с земли малую толику дерьма и написал на капоте «пятерки» короткую фразу.
«Привет от Корявого!»
Затем беспредельщики уселись в «Форд» и, выехав из двора полуразрушенного дома, отправились в кафе «Обезьяна Чичичи» на Чкаловском.
Расположившись за угловым столиком и попивая кофеек, они тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, радовались неожиданно свалившемуся на них богатству и соображали, как бы еще насолить Арбузу. Об этом думали Груша и Теремок, а Палач сидел молча и усиленно размышлял о чем-то другом.
— Слышь, — обратился к нему Теремок, — а что мы будем с бабками делать? Ведь там на всех троих до конца жизни хватит.
Палач вздрогнул, оторвавшись от своих нелегких мыслей, и, взглянув на Теремка, ответил:
— До конца жизни, говоришь? Между прочим, этот миллион искать будут. Но я знаю, что нужно делать. Поехали!
Быстро допив кофе, братки вышли на улицу и уселись в «Форд».
Палач, сев за руль, завел двигатель и сказал:
— Значит, так. Сейчас мы поедем в одно место, где спокойно будем решать вопрос о бабках. Сумма серьезная, и нужно сделать все по уму.
— Ух ты! — сообразил наконец Груша. — Класс! Мы разделим бабки — и мама, не горюй! Во, бля, ништяк! Ух, ништяк!
Палач смотрел вперед, на дорогу, и молчал. Потом сказал:
— Все, хватит базарить. Подъезжаем.
«Форд» переехал через Ждановку и повернул в сторону Петровской косы. Теремок, знавший, что Петровский проспект упирается в Яхтклуб, спросил:
— Это мы в Яхт-клуб едем, что ли?
— Нет, ответил Палач, — поближе.
На Петровском проспекте было пусто. Ни машин, ни людей. «Форд» двигался между двух промышленных заборов, в которых кое-где были ворота, принадлежавшие разным организациям. Остановившись у ворот, выкрашенных в синий цвет и имевших кривую надпись «Кислота», Палач остановил машину и, не выключая двигателя, сказал:
— Все, приехали, выходим.
Теремок с Грушей, спеша решить вопрос с миллионом, тут же выскочили из машины и стали по-деловому озираться по сторонам.
Палач не торопясь вылез после них, тоже посмотрел по сторонам и, убедившись, что на проспекте никого нет, вынул из кармана Тюрин «макаров» и выстрелил Теремку в голову, а Груше в грудь.
Оба повалились на землю, не успев даже удивиться.
Палач выстрелил еще два раза, и в головах двух жадных и глупых убийц появилось еще по одной дырке.
Потом он сел в «Форд» и уехал.
Выезжая обратно на Петроградскую, Палач усмехнулся и произнес фразу из фильма «Свой среди чужих»:
— Это нужно одному.
Помолчав, он добавил:
— Козлы.
Тут Палачу на глаза попалась афиша, на которой красивый Роман Меньшиков держал в руке золотой микрофон, и он сказал:
— А ты, урод, будешь следующим.
Глава 6
КРЫЛЬЯ ДЛЯ УБИЙЦЫ
Утром, едва проснувшись, Роман тут же вспомнил о том, что прошлым вечером тщетно пытался разыскать своего бессменного директора Шапиро, и беспокойство снова охватило его. Наскоро приняв душ, а именно неподвижно постояв две минуты под струями теплой воды, Роман вытерся и, навалив Шнырю премиальную двойную порцию «Вискаса», поставил на газ чайник. Набрав несколько раз все известные ему номера Шапиро, он удостоверился в том, что ни один из них не отвечает, и, вяло выругавшись, сел завтракать.
Две чашки кофе привели Романа в бодрое и дееспособное состояние, но сытости не прибавили, потому что в холодильнике было пусто, а куском черного хлеба, пролежавшего в хлебнице две недели, можно было колоть орехи.
После более чем скромного завтрака Роман на всякий случай позвонил Боровику, но тот про Шапиро ничего не знал и вообще находился в состоянии некоторой депрессии по случаю вчерашнего злоупотребления с бывшими сослуживцами, посетившими его убогий приют с портфелем, набитым бутылками коньяка.
Тогда Роман решил просто прокатиться по городу, посмотреть, не изменилось ли что-нибудь за время его экспедиции в Африку. Выйдя на улицу, он надел черные очки, сел в свою «Вольво-860» и чинно выехал из двора, едва не зацепив мусорный бак, который стоял в подворотне, загораживая проезд. На Петропавловке грохнула пушка, солнце стояло в зените, и день выдался жаркий, хотя до африканского зноя, к которому Роман уже успел привыкнуть, было далеко.
Выехав на Исаакиевскую площадь, Роман повернул направо и через минуту оказался у начала Невского проспекта. Снова повернув направо, он пропустил переходившую через дорогу пожилую женщину в соломенной шляпке с темно-синей лентой и поехал в сторону площади Восстания.
— Ну где же ты, сын Израиля? — раздраженно пробурчал Роман, в очередной раз безрезультатно набрав номер Шапиро. — Может быть, отправился, как это у вас там принято, сорок лет бродить по пустыне? Например, с моими денежками…
Роман хмыкнул и помотал головой.
Шапиро, конечно же, не ангел и даже хуже, но Роман не мог поверить в то, что его вечный и бессменный директор, набив чемодан украденными долларами, пытается скрыться в какой-нибудь далекой стране. Например, в Гондурасе.
Мысль о Гондурасе развеселила Романа, и он, ухмыльнувшись, осторожно повернул на узкую улицу Рубинштейна, где располагалась контора Шапиро. Остановившись у входа в контору, Роман вышел из машины и, подойдя к большой железной двери, нажал на кнопку звонка. Через минуту дверь открылась, и на пороге показался охранник Валера, который держал в руке открытую банку пива.
