Артур Дойл - Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив
Впрочем, возвращаясь к прозе — с его стороны было не совсем патриотично выбрать для поездки немецкий корабль, но только у немцев получаешь обслуживание, которое действительно стоит своих денег. Была, очевидно и другая причина: и телеграмма, и письмо Раффлза пришли из Бремена, и я догадывался, что его полезные знакомства помогли нам скостить изрядную долю цены за билет Только представьте, какое волнение охватило меня, какой восторг! Я кое-как расплатился с долгами в Темз Диттоне, выжал из одной крохотной газетенки еще более крохотный гонорар и прикупил второй фланелевый костюм. Помню, что последний соверен ушел на коробку столь любимых Раффлзом сигарет «Салливан». Но тем солнечным утром, в понедельник, когда поезд уносил меня к побережью, на сердце у меня было так же легко, как и в кошельке. И утро это было прекраснейшим за все тоскливое лето.
В Саутгемптоне нас уже поджидал катер. Раффлза на борту не было, да я и не искал его, пока мы не приблизились вплотную к лайнеру — и тогда уже, встревожившись, взялся за поиски, но безуспешно. Его не оказалось среди пассажиров, которые, столпившись у бортика, махали руками друзьям на прощание. На борт я поднялся в расстройстве, так как ни билета, ни денег на него при себе не имел, и даже номера каюты не знал. Затаив дыхание, я подозвал стюарда и спросил, на борту ли мистер Раффлз. Слава богу — он был здесь, но где его искать, я себе не представлял Стюард тоже не имел понятия, он вообще торопился по своим делам, так что я отпустил его и принялся за поиски сам. Раффлза не оказалось ни на верхней палубе, ни в кают-компании. В курительном салоне сидел одинокий невысокий немец с лихо закрученными рыжими усами. В отчаянии я даже заглянул в каюту Раффлза — там тоже было пусто, но чемодан с его именем придал мне уверенности. Однако я никак не мог взять в толк, почему он прячется, и в голову лезли отчего-то самые мрачные предположения.
— А-а, вот ты где! Я весь корабль обыскал!
Несмотря на строгий запрет на посещение капитанского мостика, я поднялся и туда, движимый последней надеждой, и мистер А. Дж. Раффлз действительно был там. Расположился он прямо на стеклянной крыше, совсем рядом с одним из офицерских шезлонгов, на котором отдыхала девушка в белом тиковом жакете и юбке, очень стройная и светлокожая, с темными волосами и большими выразительными глазами. Больше я не успел увидеть ничего — он поднялся на ноги и стремительно обернулся, и на лице его тенью промелькнуло раздражение, тут же сменившееся умело разыгранным изумлением.
— Что? Нет, быть того не может… Банни?! — воскликнул он. — Ты-то откуда выпрыгнул?
Он незаметно ущипнул меня за руку, и я что-то промямлил в ответ.
— И ты тоже едешь этим рейсом? Тоже в Неаполь? Ей-богу, какое совпадение! Мисс Вернер, позвольте представить вам моего друга.
И он безо всякого смущения представил меня как своего старого школьного товарища, с которым не виделся месяцами, присочинив при этом уйму небывалых обстоятельств и подробностей, немедленно вогнавших меня в краску. Пришлось отдуваться за двоих; я смутился, и обиделся, и совершенно растерялся, не в силах выдавить ни слова. Оставалось только поддакивать Раффлзу, что, несомненно, было весьма далеко от красноречия.
— Так значит, ты увидел мое имя в списке пассажиров и решил меня поискать? Старый добрый Кролик! Как насчет того, чтобы поселиться в одной каюте? Мои апартаменты на верхней палубе, но вряд ли их предоставят мне в единоличное пользование. Нужно договориться с капитаном, прежде чем ко мне подселят кого-нибудь не от мира сего. Так или иначе, мы это уладим.
Тем временем рулевой вошел в рубку, а лоцман принялся хозяйничать на мостике еще во время нашего разговора. Катер отвалил, и пассажиры на нем принялись махать платочками и громко прощаться. Раскланявшись с мисс Вернер, мы начали спускаться, и тут под нами вздрогнул и глухо зарокотал мотор — наше путешествие началось.
Отношения с Раффлзом не заладились с самого начала. На палубе на мое недоумение он отвечал напускным, но весьма старательным весельем, в каюте же все маски были сорваны.
— Идиот! — зарычал он. — Ты чуть меня не выдал!
— Как я мог тебя выдать? — Я сделал вид, что не слышал оскорбления.
— Да вот так! Любой болван бы сообразил, что я хотел выставить нашу встречу случайной!
— И купил при этом два билета.
— На борту об этом никто не знает. Кроме того, когда я брал билеты, плана еще не было.
— Тогда тебе стоит предупреждать меня о своих планах. Ты вечно продумываешь все в одиночку, ни словом не обмолвившись, и надеешься, что каким-то чудом я сам о них догадаюсь. Откуда мне знать, что у тебя на уме?
Я парировал его выпад не без успеха, и Раффлз немного сник.
— Дело в том, Банни, что ты и не должен был знать. Как бы так выразиться… с возрастом ты стал слишком уж ты добропорядочен.
Тон, которым он произнес старое прозвище, подействовал на меня успокаивающе, но я не мог простить ему все и сразу.
— Если ты опасался об этом писать, — продолжил наступать я, — то должен был хотя бы подать мне знак, когда я ступил на борт! Я бы сделал все как надо, не настолько уж я, как ты выразился, добропорядочен.
Верно, воображение сыграло со мной шутку, но Раффлз и впрямь выглядел смущенным. Пожалуй, таким я видел его в первый и последний раз за все годы нашего знакомства.
— Именно это я и планировал, — возразил он. — Я хотел дождаться тебя в каюте. Но…
— Нашлось занятие поинтереснее?
— Не совсем так.
— Очаровательная мисс Вернер?
— Согласись, она и впрямь очаровательна.
— Австралийские девушки все таковы, — пожал я плечами.
— С чего ты взял, что она из Австралии?
— По голосу.
— Ерунда! — рассмеялся Раффлз. — В ее речи акцента не больше, чем в твоей.[125] Она из немецкой семьи, училась в Дрездене и путешествует в одиночку.
— Состоятельна? — полюбопытствовал я.
— Иди к черту!
Раффлз все еще смеялся, но я понял, что настало время сменить тему.
— Что ж, — сказал я, — эту игру ты затеял не ради мисс Вернер, правильно? Тут кроется что-то еще?
— Полагаю, ты прав.
— Тогда, может, просветишь меня?
Раффлз медлил и осторожничал, и так это было знакомо, тем более по прошествии всех этих месяцев, что я невольно улыбнулся, уже смутно догадываясь о происходящем. Должно быть, это его обнадежило.
— А ты не удерешь с корабля на лодке, Банни?
— Я так не думаю.
— Ну что ж. Припоминаешь жемчужину, о которой писал в своей…
Я перебил его возгласом, не дав договорить:
— Она у тебя!
Мельком я увидел свое отражение в зеркале и тут же залился краской от смущения.
Раффлз, кажется, был слегка озадачен.
— Пока нет, — сказал он. — Но будь уверен, я заполучу ее до того, как мы прибудем в Неаполь.
— Она что, на борту?
— Разумеется.
— Но как? Где? Кто ее пронес?
— Этот самонадеянный немецкий офицеришка с усами торчком.
— Я, кажется, видел его в курительном салоне.
— Да, он самый. Просиживает там все время. Герр капитан Вильгельм фон Хойманн, как значится в списке пассажиров. И, видишь ли, он доверенное лицо самого императора, поэтому жемчужина у него при себе.
— Ты выяснил это в Бремене?
— Нет, в Берлине. Знаю там одного журналиста. Должен сознаться тебе, Банни: я оказался там не случайно!
Я расхохотался.
— Нет нужды оправдываться. Ты сделал именно то, что, как я надеялся, предложишь мне тогда на нашей речной прогулке.
— Ты что, действительно надеялся? — поразился Раффлз, выпучив глаза. Воистину, настал его черед удивляться, а я устыдился еще больше.
— Да, — подтвердил я. — Идея меня весьма захватила, но первым я бы никогда такого не предложил.
— Но разве ты выслушал бы меня в тот день?
Разумеется, я бы его выслушал, и я честно сообщил ему об этом. Нет, я не кичился своей беззастенчивостью и уж тем более не горел азартом человека, которому такие прибыльные приключения в удовольствие. Нет, я высказал все это сквозь зубы, упрямо и дерзко, как человек, пытавшийся вести добродетельную жизнь, но не преуспевший в этом. И, раз уж я поднял эту тему, то добавил еще много чего. Во мне наконец прорезалось красноречие: в мельчайших подробностях я описал Раффлзу свою безнадежную борьбу и неизбежное падение. Разумеется, такие определения мог подобрать только человек с моим опытом, пусть даже опыт этот принадлежал мне одному. Это была вечная история о воре, пытавшемся жить праведной жизнью, — но это шло вопреки его природе, и на этом, в общем-то, история и закончилась.
Раффлз с возмущением отверг мои традиционные взгляды. Душа человека, заявил он, суть шахматная доска: почему бы не перевернуть ее, поменяв местами белое и черное? Зачем так усердно цепляться за что-то одно, как наши предки или персонажи старинной пьесы? Вот сам он, например, чувствовал себя комфортно на любой из клеток этой доски и не брезговал ни одним цветом, ни другим. Мои же умозаключения он охарактеризовал как полный бред.
