Вопль кошки - Франческа Заппиа
Вернувшись домой в тот вечер, я открыла альбом, лежавший на комоде, и пролистала его от корки до корки. Со страниц мне улыбался зеленоглазый мальчик. Мое сердце болезненно затрепетало. Я постоянно твердила себе, что не могу потерять Джейка, потому что он никогда и не был моим, но именно так это и ощущалось.
Эта часть меня, эта болезненная пустота за ребрами, не могла понять, зачем он вытворяет такое с Джеффри. Дома, когда рядом не было друзей Джейка, они вели себя как братья. По правде говоря, порой Джейк больше внимания уделял огромным сенбернарам, чем брату, но хотя бы все было не так, как в школе. Там Джейк был харизматичным, смешным и талантливым; люди, которые были Джейку небезразличны, чувствовали себя особенными. Джеффри же становился Сопливым Братишкой Джейка Блументаля. Так странно, ведь Джеффри был самым дружелюбным и добрым человеком из всех, кого я знала. Джеффри затыкал хулиганов одной лишь улыбкой. Джеффри умел говорить с кем угодно и о чем угодно. Харизмой он не уступал Джейку, но ему были небезразличны все, а не только те, кого он считал достойными. Почему же Джейк заодно с остальными насмехался над братом? Почему Джейк так обращался с Джеффри?
И в тот вечер, глядя в скетчбук, я впервые задумалась о том, что Джейк, может, и не заодно с остальными.
Может, это остальные заодно с Джейком.
Бессонные
Я умею разговаривать со Школой. Это не значит, что Школа всегда отвечает. Засыпая в уголке за котлом, я плаваю во тьме, которой полна моя голова, в своих воспоминаниях и гневе, и спрашиваю: «Почему все двери исчезли?», и «Когда нас выпустят?», и «Почему мы преображаемся?», и «Что происходит с потерянными учениками?».
Школа никогда не отвечает.
Школа не против ответить на вопросы типа: «Какое у тебя сегодня настроение?» и «Какая твоя любимая еда?». Ответы: горькое, сладкое.
Сегодня – или сегодня вечером, не знаю, как правильнее, счет дням и времени здесь теряется – я чувствую Школу где-то рядом. Не физически – скорее как голос, напевающий мелодию, гуляющий вокруг меня, то ближе, то дальше. Задав все привычные вопросы и не получив ответов, я задаю еще один: «Кто убил Джули Висновски?» – и Школа вздыхает: видимо, это она так пожимает плечами. Не от незнания, потому что Школа все знает, а от нетерпения, потому что она знает, что я знаю, что она не ответит, но все равно продолжаю спрашивать.
Я не знаю, что еще сказать. За все время, что мы здесь пробыли (кажется, уже вечность, хоть я наверняка и не скажу, когда все началось), мои вопросы иссякли вместе с любопытством. Их практически не осталось.
Я спрашиваю:
– Джеффри снятся сны?
Школа отвечает:
– Да.
Я спрашиваю:
– О чем?
Школа отвечает:
– Хочешь посмотреть?
Я медлю. Не стоит вторгаться в сны Джеффри (я и так уже догадываюсь, о чем они), но, может, если я узнаю, что происходит в его голове, я смогу помочь ему, когда он проснется.
Я говорю:
– Давай.
Темнота вокруг меня наполняется светом. Я в пещерном кабинете Джейка, но там слишком светло, как в коридорах Школы, когда она выдыхает и сжимается. Джейк стоит за столом, распластав по нему руку и подняв над головой биту-пилу. Джеффри перед столом, но на плечах у него уже не картонная коробка – он выглядит как раньше, только слишком бледный, словно постепенно исчезает из мира. Я тоже есть в этом сне, стою позади Джеффри, и, хоть на мне и нет кошачьей маски, вместо лица у меня пустота без глаз, носа и рта, и я совсем не двигаюсь.
Сцена разворачивается в замедленной съемке. Джеффри протягивает руку, чтобы остановить Джейка, но Джейк быстрее. Пила опускается и разрубает запястье Джейка – фонтан крови, раздробленная кость. Черные щупальца ползут вверх по руке Джейка от запястья, окрашивая его кожу в цвет беззвездного ночного неба. Они обволакивают его, поглощают, обвивают шею и голову, словно лианы. Его глаза горят зеленым, а из груди вырывается крик ярости.
От Джеффри осталось лишь белое очертание – он в страхе замер перед нависшим над ним братом. Отрубленная рука Джейка шлепается со стола и рассыпается на тысячу голубых лепестков хризантем, которые увядают и чернеют, едва коснувшись пола.
Раз – и сон улетает, как резинка, натянутая до щелчка. Школа снова напевает свою мелодию вокруг меня.
Я спрашиваю:
– Можешь сделать его сон приятнее?
Школа отвечает:
– Нет.
16
Апрель девятого класса.
Джеффри впервые пришел ко мне в гости.
Как и все, он восхитился питомником, который мои родители держали при магазине у нашего дома, и небольшой армией бонсаев, которую мама растила годами. Маленькие деревца стояли повсюду: под лампами, на подносах за окнами, на задней террасе. Мне всегда было странно приходить в чужой дом и не видеть там ни одного растения. Успокаивало, что кто-то может прийти ко мне домой и так же удивиться, до чего их много.
Мама явно была довольна тем, что Джеффри оценил ее работу, хоть скромность и не позволяла ей это показать. Потребовалось немало времени, чтобы оторвать их друг от друга, но в конце концов я утащила его наверх.
– Это твоя комната? – Он встал в дверях и огляделся.
– Ага, – сказала я.
– Твое имя на стене. – Он указал на буквы, нарисованные над моей кроватью золотым и синим. В этом воспоминании они размазаны, нечитаемы.
– Это мама написала, когда я родилась, – сказала я.
Я плюхнулась на кровать и стала наблюдать, как Джеффри в носках бродит по комнате. Он рассматривал картины и рисунки на стенах. Провел руками по маленькому деревцу-толстянке на комоде. Ствол изгибался под углом почти девяносто градусов, ветви были едва ли длиннее пальца, а круглые листики аккуратно собраны в гроздья.
– Это ты вырастила? – спросил он.
Я покачала головой:
– Мама вырастила.
Он продолжил осмотр. Для моей комнаты он был слишком долговязым, как и для всего дома, но тщательно себя контролировал. Словно его миссией на Земле было не оставлять следов. Мне же нужно было оставлять
