Михаил Серегин - Если женщина просит
– Да… да нет, в общем. Расскажу. Позже. Знаешь что? Пойдем в кабинку. Там можно поговорить с глазу на глаз. Как Кутузов и Нельсон. – Алексей нехорошо усмехнулся.
– Почему как Кутузов и Нельсон?
– Потому что у одного не было правого глаза, у второго – левого. Вот и получается – с глазу на глаз.
– А… Леня?
– Пусть тут погреется. Или он что, дорог тебе как память?
Аня равнодушно пожала плечами.
* * *– Мой папаша хотел открыть свое дело, – проговорил Алексей, опускаясь в глубокое кресло. – Как Кислов, отец Юрки. Взял денег взаймы. У Кислова и взял. А тот, кажется, ссуживал их совместно со своим компаньоном… Вайсбергом. Мерзкий такой тип, с таким пообщаешься – поневоле антисемитом станешь.
Анины пальцы, которые держали на треть наполненный бокал, дрогнули, и бокал стукнулся о тонированную стеклянную поверхность столика.
– Ты что, Ань?
– Да ничего, – глухо ответила она. – Просто вспомнила лицо этого Вайсберга. Я его тоже знаю. А ничего, Алешка, что мы сидим в его заведении? Этот клуб принадлежит «Орион-банку». Ты об этом не знаешь, а?
– Как не знать… знаю. Так вот, папаша взял деньги у Вайсберга и Кислова, они тогда уже развернулись неплохо. Не так, как сейчас, конечно, но все равно – крутые были. С Петросяном в близких бегали… Он тогда как раз с шестой ходки откинулся. Слыхала, наверно, о Петросяне? Не который юморист… из «Аншлага». Другой… Андроник Петросян.
– Андроник? Вор в законе?
– Ты и его знаешь? – Алексей снова показал перламутровые зубы в улыбке, которая не понравилась Ане еще больше предыдущей. – Ну и знакомства у тебя, Анечка.
Она передернула узкими плечами, с трудом удержавшись от того, чтобы не наговорить грубостей.
Потому что при упоминании имен Вайсберга, Кислова и Андроника Петросяна жуткий холод поднимался из самой глубины ее существа, с самого дна ее души, где притаился и затих, как затравленный заяц в норе, животный страх. Она не могла победить его, этот страх, а слова Алексея, напряженные, напружиненные, ворошили его, как угли. И тогда из мучительного, тусклого, изматывающего тления, как из умирающего костра, грозилась вырваться вспышка панического ужаса. Дамир, мертвый Юрка Кислов, тусклые рыбьи глаза Ледяного под скупо поблескивающими очками.
И – сорок четыре… нет, уже сорок два часа.
– Папаша прогорел, – продолжал Алексей. – Я тогда только что пролетел мимо института, сидел без работы… Конечно, я ничего не мог поделать. Неполные восемнадцать лет, на носу армия, которой я панически боялся, не скрою. И тут – этот долг. Десять тысяч. Десять тысяч долларов. Сумма, которой я тогда даже представить не мог. Хотя для Вайсберга это уже тогда были не деньги.
– И что? – спросила Аня, смутно угадывая, что она услышит дальше.
– Что-что? Папашу поставили на счетчик. Он хотел было потереться по старым ментовским знакомствам, но ничего из этого не вышло. Денег он не отдал. Неоткуда взять их было. Голяк. Кончилось все тем, что его изуродовали, буквально живого места не оставили. Отрезали уши, нос… еще. Сделали его не мужчиной… понимаешь? – Глаза Алексея блеснули, но голос, глуховатый, напряженный, не изменил своей сдержанной интонации. – А потом бросили в канализацию. Голого. У них еще фирменная шутка такая была – содрать со спины кожу и посыпать специями. Блюдо, что и говорить… для гурманов.
И Алексей сам засмеялся своей жуткой шутке.
– А вы? – не поднимая глаз, спросила Аня.
– Что – мы? Мы продали квартиру, перебрались в коммуналку… на десяти метрах жили втроем – я, мать и бабка. Но денег… денег все равно не хватило. Слишком много там по счетчику накапало. Мы едва ли треть суммы отквитали этой продажей квартиры… по дешевке же ее загоняли, срочно. Да еще риэлтор, сука, нас нагрел здорово.
Алексей резко расправил плечи, отчего вздрогнули пластины мощных грудных мускулов – Каледин был без футболки, – и продолжал без всякого выражения, как отходную молитву читал:
– Меня поймали и втолковали, что если мы не достанем денег, то нас переморят, как крыс канализационных. Суки, знали, у кого требовать… У пацана семнадцатилетнего, у бабки-старухи и у матери, которая сидела на нищенской зарплате. Санитаркой в больнице работала. Бабка все отца проклинала. Говорила, что полез со свиным рылом в калашный ряд. Просрал все деньги бездарно, а потом и самую жизнь спустил в канализацию… Говорила, что был говно и сдох как говно – в трубах с фекалиями. А мать молчала. Ничего не говорила. Торопила меня скорее в армию идти, чтобы спрятаться от этих псов андрониковских, которые по наводке Вайсберга нас гнобили.
Алексей был уже довольно сильно пьян, но это было заметно только по характерному блеску глаз и чуть замедленной речи. Аня же, как ни хотела напиться, ощущала в голове пугающую, голую ясность. Открывала рот, кривила пересохшие губы, пытаясь его остановить: дескать, не надо, не говори, мне и так слишком одиноко и страшно, чтобы принимать на себя еще и чужую боль… не надо, но – не могла. Не поднимая глаз, слушала его хрипловатый, сдержанный голос, а все вокруг плыло и вдавливало ее, как в глину, в темный пол.
– Не успел я в армию, – продолжал Алексей. – Выловили… Мне сказали, что есть у меня возможность заработать нужные деньги. Сказали, что один богатый армяшка, из андрониковских родственников, едет в круиз по Средиземному морю. На две недели. Он меня видел, когда меня притащили в кабак… «Ритон» называется. «Ритон»-притон.
Аня вздрогнула: она хорошо знала этот кабак. А Дамир… да что Дамир, она и сама была хорошо знакома с его владельцем.
Недаром говорят, что Саратов – большая деревня. Все друг с другом знакомы.
– Хозяин этого кабака, тоже чурка, под Андроником ходит, – не глядя на Аню, продолжал Алексей сквозь зубы. – И этот троюродный брат Андроника, который в круиз собрался, там на меня глаза положил. Они там, черные эти, сидели. И Тигран этот сказал, что он не прочь за меня рассчитаться, если я с ним поеду.
– В круиз? – вздрогнув, спросила Аня.
– Да. Он по мальчикам больше прикалывается, Тигран этот. Правда, там кроме меня ехали две бабы, проститутки, наверно.
Аня облизнула губы и, через силу сглотнув, хрипло выговорила:
– Значит, ты… ты – поехал?
– Да нет. Отказался. Сначала. А потом…
– А потом?..
– А куда я денусь, если к нам в окно бросили гранату и матери осколком руку перебило? Мысли мне в нужное русло направляли. Куда бы я делся? Я понимаю, что этого говорить не надо, но ты бы что на моем месте сделала? – процедил Алексей сквозь зубы, и Аня увидела, как заходили желваки на его скулах.
«Что бы я сделала? Что бы я… Да знал бы ты, Алешка, что Тигран этот известен мне хорошо, Наташка Терещенко, подружка моя, рассказывала, как ездила с Веркой Курбатовой и смазливым мальчиком в круиз по Средиземному морю, и говорила, что никогда такого в жизни не видела, что в этом круизе было, и никакие Камасутры… Значит, этот хорошенький свеженький мальчик, который бледнел, кусал губы до крови и пил водку и коньяк, как воду, чтобы забыться, значит, этот мальчик был ты, Алеша?»
– Что бы ты на моем месте сделала, если бы твою мать и твою бабку грозили убить… убить те самые звери, которые уже отца замучили и убили? – прищурив глаза, глухо сказал Каледин. – Ты знаешь, сколько раз я хотел разрядить обойму в эту черную суку, в этого подонка! Не буду говорить, что там такое было… но у меня есть мечта: взять Вайсберга, Андроника и Тиграна и заставить их трахаться между собой, пока кожа с членов не слезет, как кожура с банана, а с задницы – на британский флаг… ладно! Извини, Аня. Я этого не говорил.
Аня удивилась сама себе, потому что совершенно внезапно и с неодолимой, жуткой силой ее охватило желание броситься к этому человеку, коснуться его и рассказать, что она такая же, как и он… нет, еще хуже, и она понимает, что такое – опоганить душу и тело.
Но Аня сдержала себя. Она привыкла сдерживать себя, потому что знала: нет ничего опаснее, чем открыть свою душу другому.
А Алексея она считала чужим. Даже более чужим, чем Дамир, потому что Дамир был с нею уже несколько лет и умело играл на струнах ее души, пусть пользуясь ею и отдавая, как бесплатную и безотказную игрушку, своим друзьям, но порой все же с грубоватой нежностью давая понять, что дорожит ею… Хоть кто-то дорожит ею!
– А когда ты вернулся из этого… круиза?
– А когда я вернулся из этого замечательного круиза, я пошел в военкомат и попросил забрать меня в армию. Правда, перед этим я… Ну что ж, побывал в реанимации. – Он горько усмехнулся и, протянув руку к бутылке, разлил остатки по бокалам. А потом вдруг неожиданно сменил тему:
– Кстати, Анечка, а ты знаешь, сколько я стою? Вот сейчас, в данный момент, сколько стоит нахождение в моем обществе?
– Н-нет… – пробормотала она, обезоруженная его печальным цинизмом.
