Михаил Серегин - Если женщина просит
Молодой человек на сцене подошел к самому ее краю и, изогнувшись, как, вероятно, может только член олимпийской сборной по спортивной гимнастике, медленно разорвал на себе футболку от выреза на горле до самого низа. А потом сдернул с себя остатки испорченного реквизита и швырнул в зал.
В этот момент к нему присоединились еще двое, уже раздетые до пояса.
Метнулись лучи лазерного шоу, музыка вздыбилась и прокатилась через зал, подобно опустошающему цунами. Фигуры на сцене заметались в рваном, изломанном ритме, сплетаясь и расплетаясь, словно змеи, танцующие под дудку невидимого заклинателя.
И вдруг из этого клубка буквально выбросило одну из «змей» – смуглого темноволосого парня в липнущих к телу кожаных брюках, – и он, раскинув руки крестом, буквально завис на краю сцены, запрокинув голову.
Сидящая в двух метрах от него дамочка восторженно вскрикнула. Ее соседка, плотненькая сорокалетняя баба в платье с глубоким вырезом – ей-ей начальница фирмы, производящей фаллоимитаторы, – выкатила на столик свои прелести.
Леня налил себе и Ане текилы и скептически гмыкнул:
– Вавилон… ежкин кот!
Аня же изумленно раскрыла глаза, потому что как раз в этот момент на лицо московского танцовщика на краю сцены упал луч прожектора бледно-лимонного цвета – и она узнала его.
Последний раз она видела этого человека восемь лет назад, и в нем тогда не было ничего от этого великолепного, словно выточенного из темно-телесного мрамора самца, который хищно выставлял напоказ свою мускулатуру и свое точеное лицо. Нет, она не знала его, потому что восемь лет назад не было ни этой совершенной мускулатуры, ни этой грации, ни этой смелости, наконец.
Но это был он.
Алешка… Каледин.
* * *После нескольких номеров, в том числе с полным разоблачением и потрясанием органами перед носами раздухарившихся дамочек, – номеров, которые привели уже изрядно подогревшихся зрелищем и алкоголем посетителей в неистовство, танцовщики сделали то, что в принципе профессионалам если не запрещается строго-настрого, то, по крайней мере, не приветствуется. А именно – все они спустились в зал. Одетые, конечно.
И, разумеется, были тут же разобраны посетителями «Белой горы».
Каледин «достался» столику по соседству с Аней и Леней Никифоровым, за которым честь честью восседали два чинных педераста с серьгами в ушах и три молоденькие девушки отвязного вида. На шее у одного из молодцов болталась злодейски умерщвленная престарелая лиса, как у певца Шуры в антигринписовском клипе «Твори добро», а девицы щеголяли в кожаных штанах фабричного товарно-вещевого рынка и в пестреньких топиках.
Вероятно, отложили деньги на какие-нибудь зимние сапоги или золотые браслетики, а потом взяли и потратились на «голых мальчиков».
Одна из них, толстая кикимора в ядовито-зеленом топике из искусственного меха, схватила Каледина за шею так, будто он был ее домашней кошечкой или собачкой, несанкционированно наделавшей в углу, и сладко пропела:
– Ша-а-ампусику хочешь? Ма-альчики, может, вы организуете? – обратилась она к педикам.
Любитель драных лис передернул плечиками и в тон красотке проблеял:
– А то-о-о…
Алексей сидел молча. И, как показалось Ане, через голову крашеного педераста – не того, что с лисой, а второго, с серьгами, – присматривался к ней. К Ане.
Не слишком ли много знакомых встретилось ей за сегодняшнюю ночь? Увы, пока ни к чему хорошему это не привело.
Она вспомнила мертвый оскал Юрки Кислова, его тело, растекшееся по полу, как студень выброшенной на морской берег медузы, и ее невольно передернуло.
Медуза…
Тем временем на соседнем столике, в отраженном свете белых, голубых и синих витражных стекол, выкристаллизовалось и призывно зашипело откупориваемое шампанское, забулькала по бокалам текила. Алексей сидел все так же прямо, не глядя на крепко обвившую его рукой толстячку, и смотрел на Аню.
По всей видимости, и Леня Никифоров заметил этот взгляд. Потому что он шумно зашевелился, закряхтел и, плеснув Ане водки, спросил:
– Что? Этот… он… как?
– Да, – ответила Аня. – Этот.
Как говорится, каков вопрос – таков ответ.
Ретивый попик ревниво потянул носом и передернул круглыми мягкими плечами:
– Поедем лучше отсюда, а, Анька?
Аня не ответила. Она даже не попеняла ему на то, что он сам приволок ее сюда, теперь опять баламутит и тащит еще куда-то – на этот раз, вероятно, в свое скромное поповское обиталище. Она ничего не успела сказать, потому что в этот момент Алексей Каледин встал из-за соседнего столика и, отстранив повисшую на нем девицу, шагнул к их столику.
Леня вскинул на него мутные, с дремотно-алкогольной поволокой очи и выговорил:
– Чем обя-азан?
Алексей, словно и не слыша недовольного гула за спиной и игнорируя то, что педераст в серьгах постукивает его по плечу бутылкой и поет в ухо: «Не-е… я так не играю-у…», произнес, не меняя выражения лица:
– Аня?
– Алешка? – контрвопросом ответила она. – Ты теперь… ты теперь в Москве?
– Сейчас как видишь, нет. А если серьезно, то я в Москве уже год работаю.
– Вот так?
– Что – вот так? – Он недоуменно поднял одну бровь.
– Вот так… работаешь? Стриптизером?
– Да. Так получилось. – Он сказал это не извиняющимся и оправдывающимся тоном, а очень спокойно – даже, как показалось Ане, чрезмерно спокойно.
– А как же… журналистом?
– Что? – Он склонил голову чуть набок.
– Ты же хотел быть журналистом.
Он грустно улыбнулся. Так вот что осталось в нем от прежнего Алешки – улыбка! Мальчишеская, открытая, но тем не менее делавшая его лицо печальным. Наверно, потому, что никогда не улыбались его глаза. Только губы.
В этот момент за спиной Алексея нарисовались сразу двое: назойливая девица в топике и педик с лисой на плечах, потрясающий довольно толстой пачкой дензнаков. Он обнял Алексея за шею и пропел что-то, Аня не расслышала – как раз в этот момент взбрыкнула светомузыка, довольно агрессивно бьющая в дымный развал клубного пространства.
– Да пошли вы!
С этими словами Каледин поднялся так упруго и резко, что педик отлетел на руки своего любезного, а толстая девица отшатнулась, бултыхнув увесистыми прелестями под скудным топиком.
Леня Никифоров заморгал на Алексея, кажется, несколько ошалев от прыти танцовщика:
– Э, ты че… столик опрокинешь!
– Леня, это мой друг детства, – сказала Аня, поворачиваясь к попику. – Алексей.
– О как оно! – отозвался святой отец. – Ну, коли так… Пьешь, друг детства?
– Наливай, – сказал Алексей и осторожно опустился на свое место. – Ты Леня, да? Почти тезка.
– И за это тоже выпьем! – поспешил заверить его Никифоров. – За знакомство!
Выпив, Леня немедленно углубился в изучение тарелки с наполовину поглощенным им крабовым салатиком.
– Как же ты оказался в шоу? – спросила Аня. – Ты и танцевать-то не умел никогда в школе. Ты мне как-то раз на дискотеке все ноги отдавил, пока медленный танец танцевали.
– Так то в школе, – сказал он, расправляя атлетические плечи. Куда только девались его прежние тощие плечики и цыплячья грудка! – Сейчас-то все совсем по-другому. А ты… ты купила себе эти… туфли, которые ты хотела. «Карло Пазолини», да?
– Купила. А ты меня что, не видел в них? Я же на выпускной их надела.
– Да ты что, забыла? – произнес Алексей. – Я же тебя с того раза не видел, мы вместе с Юркой Кислым уехали в Саратов. В одном доме квартиры получили.
– Да, я знаю… Юрка говорил, – сама удивляясь тому, как спокойно все это выговаривается, сказала Аня.
– Юрка? Ты что, с ним видишься?
– Да нет. Встретились случайно.
Он кивнул.
– А ты сейчас где, Анька?
– Учусь я. В университете, – соврала она. – Вот как раз журналисткой и буду. Кем ты хотел.
Алексей снова кивнул и налил ей и себе – на этот раз гораздо больше, чем в первый раз, когда разливал Леня Никифоров, ныне мирно прикорнувший в тарелке с салатом и, вероятно, видящий счастливый сон про возведение его, отца Никифора, в сан епископа.
– А у меня не пошло, – сказал Алексей. – Были дела… не поступил я в институт. В армию загремел. А там… там, как говорится, в штабе писарем отсиделся…
– Как в «Брате»? – усмехнулась Аня. – Так я тебе и поверила – в штабе. Вон какой здоровый стал. Сейчас бы ты этого Кислова… с одного удара прихлопнул бы. А как же так вышло, что ты в Москве оказался?
Алексей посмотрел на спящего отца Никифора и ответил – не сразу, после паузы, нехотя, с расстановкой, но все-таки ответил:
– Это… в общем, это длинная история.
– И, наверно, принадлежит к числу тех, о которых ты предпочел бы умолчать? – замысловато спросила Аня и подумала, что сохранила очень хорошую дикцию для девушки, которая выпила за сегодняшнюю ночь, вероятно, тройную или четверную свою обычную дозу.
