Кисть ее руки. Книга 2 - Содзи Симада
– О, мама Юки, что случилось в такой поздний час?
– Господин Исиока, не могли бы вы зайти в нашу комнату на минутку?
– Могу, но только зачем?
– Я немного волнуюсь за своего ребенка.
И она побежала по коридору впереди меня. Добравшись до «Мукадэаси-но-ма», мы сразу же вошли внутрь. Дверь здесь была деревянная, а не тростниковая, поэтому в комнате было немного теплее, чем у меня. Я увидел ребенка, спящего в дальней комнате с телевизором.
– У дочки жар. У нее слабое горло, и врач сказал, что это из-за флегмоноза, но сейчас я думаю, что это просто простуда.
– Понятно, – сказал я.
Но я не понимал, почему надо было говорить об этом мне. Да, я давно уже Ватсон, но в отличие от него я не врач.
– Да, это действительно тревожно. Наверное, вам следует обратиться к местному врачу.
– Господин Исиока, мне очень неудобно, но не могли бы вы присмотреть за ребенком какое-то время? Я очень волнуюсь.
– Ну ладно, я могу, но что надо делать?
Меня озадачила эта неожиданная просьба.
– Вам ничего не нужно делать. Просто проследить, чтобы во сне она не сбросила одеяло и не замерзла, вот и все. И если она проснется и заплачет, скажите ей, что мама скоро вернется. Если ей объяснить, она поймет.
Я снова удивился. На часах было уже одиннадцать.
– Вы говорите, что скоро вернетесь. Вы сейчас куда-нибудь собираетесь?
– Да.
– Куда?
– В храм Хосэндзи.
– В храм Хосэндзи?! Зачем?
Митико опустила голову и ненадолго задумалась.
– Господин Исиока, вы, должно быть, знали, верно? – сказала Митико.
– Знал что?
У меня не было провалов в памяти. Я действительно не понял, о чем речь.
– Я загадала желание. Каждую ночь после десяти я должна молиться в храме Хосэндзи, и так сто дней подряд. Я верю, что, если я буду делать это в течение ста дней, мой злой рок отступит. Вот зачем я хожу.
– Так, и что дальше?
– А сегодня вечером у девочки поднялась температура, и я не могу нести ее на спине.
– Так вы ходите в храм Хосэндзи каждую ночь?
– Да. Вы ведь знаете это, господин Исиока, верно?
– Нет. Так вот что это была за тень, направлявшаяся в этот час к храму Хосэндзи?!
– Это я. Я тогда несла Юки на спине.
– Ну, понятно… но почему вы не сказали? Потом за столом госпожа Инубо спрашивала, кажется, был ли кто-нибудь ночью в храме Хосэндзи.
– Если вы загадываете желание, о нем никогда и никому нельзя рассказывать, пока оно не сбудется.
– Я понимаю… Но сейчас…
– Дочка заболела, а я думала, что вы уже знаете об этом.
– Ясно.
– Можно я схожу быстро? Вот лекарства, которые дал мне врач. Если запоздаю и дочка начнет сильно кашлять, или температура подскочит, надо взять эту пипетку, набрать лекарство из бутылочки до этой линии, а затем дать ей выпить. Не могли бы вы это сделать, пожалуйста?
– Хорошо, но не знаю, получится ли… Лекарство горькое?
– Нет, сладкое. Юки не отказывается его пить.
– Надеюсь, все будет в порядке. Мне никогда не приходилось ухаживать за детьми, поэтому, пожалуйста, возвращайтесь поскорее.
– Хорошо, я бегом. Извините, что так… Спасибо!
Митико надела плотную куртку, обмотала шею шарфом и вышла из комнаты, несколько раз поклонившись мне с извиняющимся видом. Я заметил, что на ней была длинная юбка и толстые серые чулки. Ее шаги в коридоре стали быстро удаляться и вскоре совсем стихли.
Оставшись один, я смотрел на спящее лицо четырехлетнего ребенка и размышлял, почему все это происходит. Почему ей приходится каждую ночь отваживаться на такие приключения с маленьким ребенком на руках, чтобы сто дней подряд глубокой ночью возносить молитвы в храме? Она могла бы просто спокойно спать в обнимку с дочкой, так зачем ей каждую ночь упорно выходить на холод? Зачем взбираться на холм, заросший бамбуком, и ходить на кладбище, где бродят призраки? Или за этим скрывается какая-то боль?
Понятно, что тогда на кладбище силуэт показался мне таким странным из-за того, что на спине под пальто у нее был ребенок.
То есть никакого превращения в цветущую на кладбище камелию не было. Наверное, Митико просто заметила, что за ней следят, и поспешила куда-то спрятаться, чтобы не ставить под угрозу эффективность своего ритуала загадывания желаний. Именно поэтому мне тогда показалось, что на месте матери с ребенком появилась камелия. Дело было в плохой видимости из-за тумана и темноты. В таких условиях подобные недоразумения вполне вероятны.
Девочка повернулась на другой бок. Спала она тревожно. Наверное, из-за температуры. Поправляя на ней одеяло, я коснулся лба ребенка. Он был горячий. Значит, у нее жар. Может быть, нужно остудить ее влажным полотенцем? Или не стоит этого делать? Я слышал, что температура тела у детей бывает выше, чем у взрослых, но на сколько? Не слишком ли она высока? И не мешает ли девочке горящий в комнате свет?
Пока я раздумывал, выключать свет или нет, Юки открыла глаза. Это меня обеспокоило. Я не знал, что делать. Тут ее губы внезапно скривились, и она заплакала.
– Мама! – позвала Юки.
– Юки, Юки, это дядя Исиока, – сказал я насколько мог дружелюбно.
Юки, похоже, почувствовала, что в комнате что-то не так, и на время перестала плакать.
– А мама где? – спросила она меня.
– Она пошла молиться в храм Хосэндзи и сказала, что скоро вернется. Просила ее немножко подождать. Ты можешь подождать, да? – спросил я.
Она тихо кивнула, ее глаза были полны слез.
– Ну вот и хорошо. Мама скоро будет дома. У тебя что-нибудь болит?
– У меня болит горло и голова тоже, – сказала Юки.
– Понимаю, наверное, это из-за простуды…
– Это стрептококковая инфекция, – сказала девочка.
– Вот как, стрептококк, – сказал я.
Мне показалось, что после этого она задремала. Как и в случае с Сатоми, я всегда видел ее только веселой, поэтому для меня было немного неожиданно увидеть ее такой молчаливой и печальной. Видимо, она не могла заснуть, и иногда ее лицо искажалось гримасой. Конечно, ей было плохо. Но в присутствии постороннего она изо всех сил старалась держаться. Наверное, она решила, что нельзя жаловаться, пока мама не вернется домой.
– Вдруг бабах! И камень лопнул, – внезапно сказала она, чем очень удивила меня.
– Что, что ты сказала? Бабах, говоришь? Когда это?
– Знаешь, вчера.
– Вчера вечером?
– Ага.
Девочка кивнула, но я вспомнил, как ее мать говорила мне в столовой, что все, что произошло в прошлом, было для нее «вчера», случилось ли
