Протест прокурора - Аркадий Иосифович Ваксберг

— Это же утверждают и потерпевшие…

— Да они сговорились, иного объяснения здесь нет и быть не может. Вот вчера они рассказывали, будто при личных встречах я тоже им подтверждал получение денег. Чушь все это, я только отчитывался о проделанной работе, за которую взялся исключительно по доброте души. А они теперь хотят нажиться за мой счет, взыскать с меня всю эту сумму. Поистине человеческая неблагодарность и подлость беспредельны. Надеюсь, оправдав меня, суд одновременно возбудит против них уголовное дело за ложный донос и дачу ложных показаний.

Здесь суд прервал допрос и решил вновь послушать потерпевших, а заодно провести их очную ставку с подсудимым. Несчастные женщины, плача, вновь повторили свой нехитрый рассказ о знакомстве с «адвокатом», о вымогательстве им крупных сумм за услуги по освобождению сыновей от наказания, о том, как у родных и знакомых они одалживали деньги, не зная, когда и как расплатятся. Подсудимый в глаза им старался не смотреть, но твердо стоял на своем.

Заканчивался второй день процесса. Суд объявил перерыв до утра следующего дня. Но на государственного обвинителя этот перерыв не распространяется: надо подвести итоги сделанного, наметить и отшлифовать вопросы, которые еще предстоит выяснить у подсудимого. Судя по всему, завтра процесс окончится, новый перерыв объявят вряд ли, поэтому сразу же придется выступать. Значит, надо подготовиться и к обвинительной речи, проанализировать до мельчайших подробностей все собранные доказательства, особо остановиться на моментах, допускающих двоякое толкование. И еще проверить, доставят ли свидетеля, который на следствии вообще не допрашивался и которого я представлю суду с просьбой выслушать его показания. А на всё про всё — каких-то несколько часов, потому что и отдохнуть перед окончанием процесса надо как следует: судебный оратор меньше всего должен напоминать сонную муху…

По подсудимому никак нельзя было сказать, что он провел беспокойную ночь. Он понимал, что вышел на «финишную прямую», но и виду не подавал, что нервничает. Я часто вспоминал его и думал: допускал ли он хоть малейшую вероятность оправдания или занял позицию оголтелого отрицания даже очевидных фактов только для того, чтобы не в чем было упрекнуть себя — мол, смалодушничал, не все возможности использовал, а вдруг поверили бы…

— Итак, подсудимый, вы утверждаете, что ваша фамилия Павшин?

— Да, Павшин Василий Петрович, уроженец Оренбурга.

— На запросы следствия оренбургский загс сообщил, что рождение Павшина В. П. в этом городе не зарегистрировано.

— Может быть. О том, что я родился в Оренбурге, мне рассказали в детстве родители. Своего свидетельства о рождении я никогда не видел, а в паспорте место рождения записали с моих слов.

— Где сейчас ваши родители?

— Они давно умерли.

— Где все ваши документы — паспорт, военный билет?

— Все документы, в том числе и институтский диплом, у меня украли на Казанском вокзале шесть лет назад.

— Заявили ли вы об этом в милицию?

— Немедленно. Написал заявление и отдал дежурному. Как сейчас помню, он был в звании старшего лейтенанта.

— Однако отдел милиции на Казанском вокзале официально подтвердил, что такое заявление от вас не поступало.

— Гражданин прокурор, вы прекрасно знаете, что отдельные недобросовестные работники милиции скрывают преступления от учета и регистрации. Видимо, и мое заявление постигла та же участь. Не случайно они настойчиво убеждали меня, что поймать вора вряд ли удастся и мне надо побеспокоиться о получении новых документов.

— И как вы побеспокоились?

— Никак. По глубоко личным соображениям, о которых сейчас говорить преждевременно, я решил пожить без документов. Все эти годы я существовал на случайные заработки в разных областях, а заодно совершенствовал свои юридические познания.

— Где вы учились?

— Я закончил Всесоюзный юридический заочный институт. Я знаю, о чем вы меня сейчас спросите: почему я не значусь в списках выпускников? Авансом отвечаю: наверняка запрос следователя передали какой-нибудь неопытной и легкомысленной девушке, ей лень или недосуг было ворошить архивные данные, просматривать длиннющие списки. Так и появился имеющийся в деле документ. Но то, что я квалифицированный юрист, надеюсь, ясно и без диплома…

— Где вы работали?

— В одном из леспромхозов Читинской области, юристом, разумеется. К сожалению, уже после моего отъезда из Сибири контора леспромхоза сгорела и они не смогли документально подтвердить мое у них пребывание.

— К счастью, в помещении паспортного стола там пожара не было. Оттуда сообщили, что в леспромхозе вас никогда не прописывали. Как вы это объясняете?

— Везде есть свои разгильдяи. Представляете, в украденном у меня паспорте штамп о прописке стоял, а в картотеку меня, видимо, не внесли. Вот и все объяснение.

— Но вы не стояли там и на учете в военкомате.

— А у меня язва желудка. Все равно меня рано или поздно должны были признать невоеннообязанным, так что я на учет и не становился.

— Почему многочисленные должностные лица леспромхоза на допросе не подтвердили, что у них работал юрисконсульт Павшин?

— Запамятовали, наверно: ведь сколько лет прошло… Да и текучесть кадров там большая, калейдоскоп прямо, а не коллектив.

— Была ли у вас семья?

— Не успел обзавестись. Один как перст на белом свете.

Подсудимый начинал переигрывать. Сказалось это и в мелодраматизме последней фразы, и в попытке смахнуть несуществующую слезу. Устал, что ли? Так ведь день только начался.

— Не приходилось ли вам бывать в Омске?

— Никогда там не был.

— Вы знакомы с материалами следствия и знаете, что многие жители Омска опознали вас по фотографиям как Лобанова Николая Ильича, юрисконсульта совхоза «Пригородный».

— Это несомненная ошибка.

— Среди опознавших допрошена и Валентина Лобанова, мать двоих детей. Она пояснила, что на предъявленных ей ваших фотографиях изображен ее муж.

— Я даже не слыхал о такой женщине. Здесь одно из двух: или я действительно похож на ее мужа, тогда она добросовестно заблуждается, или умышленно дала ложные показания, чтобы хоть с кого-нибудь взыскать алименты на своих детей.

Я заявил суду ходатайство — огласить