Последняя инстанция - Владимир Анатольевич Добровольский
А это был снова Лешка — и в общем-то кстати; по-прежнему предпочитал Кручинин обходиться на допросах без наблюдателей или помощников, но Лешка был кстати; присядь, сказал Кручинин, ты мне понадобишься, заканчиваем как раз.
А Лешка понял с полуслова, сказал покровительственно:
— Давно пора, товарищ капитан.
Вот это было, пожалуй, лишнее.
— Нет, мы еще не закончили! — загорячился Подгородецкий. — Крупаткина там не присутствовала и знать всего не может. Ножом ударил Ехичева я, не возражаю, но он-то первый на меня полез! Он-то первый завелся, не я. Кто кого, Борис Ильич, так ставился вопрос. Не выхвати нож у него, лег бы я трупом, его бы тянули за язык, не меня. Ударил я в интересах защиты, отбивался, жизнь была поставлена на карту, авторитетно заявляю и суду так заявлю, а не примут во внимание, дойду до последней инстанции!
— Ваше право, — полистал Кручинин дело, заложил пальцем страницу. — Но в прошлый раз вы толково заметили: об этой инстанции, самой последней. Припоминаете?
И опять подвела Подгородецкого память.
— Ну так вот, я вам напоминаю, — сказал Кручинин. — И заодно предъявляю для ознакомления акт судебно-медицинской экспертизы. Тут отмечены строчки, характеристика травмы, которую вы нанесли потерпевшему. Вот, читайте: «Место расположения ранения — в поясничную область, в заднюю часть туловища — свидетельствует о том, что удар нанесен был не при обороне, а при нападении». Вот, читайте.
Ехичев или не Ехичев? Да это ведь для Подгородецкого ничего не меняло: Ехичев или не Ехичев, а совокупность улик уже была налицо. Кручинин достал из ящика чистый бланк, заполнил.
— Ознакомились? — дописывая фразу, спросил он у Подгородецкого. — Подобьем итог. При ранении потерпевшего вы действовали умышленно и не в пределах необходимой обороны. С этим согласны?
Папироса погасла, но Подгородецкий не выпускал ее изо рта. За окном дымились крыши соседних домов — мело; неотрывно глядел он туда, в эту снежную мглу, а глаза у него были слепые.
— Затрудняюсь, — сказал он, роняя на пол папиросу. — Это нужно продумать. — Нагнулся, поднял. — Привести в соответствие.
Он уже был ученый, опытный, и сам, словно бы машинально, потянулся за протоколом, когда Кручинин объявил ему, что допрос окончен. И сам, без напоминаний, бегло пробегая глазами, подписал каждую страницу. А глаза были слепые.
— Я вас задерживаю, — сказал Кручинин. — Буду просить у прокуратуры санкцию на арест.
И снова вывалилась папироса из рук.
— Борис Ильич! Да разве сбегу? По сей день не сбегал, так сейчас-то уж поздно!
— Поздновато, — сказал Кручинин, выключая магнитофон. — Есть живой свидетель. Я обязан ее оградить. — И повернулся к Лешке: — Вот постановление, Алексей Алексеевич. Проводи, пожалуйста, задержанного в следственный изолятор. А вы, Подгородецкий, продумайте. Если не всю еще душу вложили в вашу гиблую тактику, обратитесь-ка к этой самой… последней инстанции. Может, она вам кое-что подскажет.
Лешка встал, и Подгородецкий встал, заложил руки за спину, как положено. И Кручинин встал, невзначай, за спиной Подгородецкого, ткнул кулаком в бок инспектора Бурлаку. И тот ответил ему тем же. А погасшая недокуренная папироса валялась на полу.
Брезгливо, двумя пальцами, Кручинин поднял ее и швырнул в мусорную корзину.
36
Что теперь? Подхожу к окну, гляжу на белые крыши, на белую улицу, на белые автомобили. Поземка гоняется за ними, догнать догоняет, а перегнать не в силах. Они все до одного усатые и, шевеля усами, катятся к перекрестку, замирают у светофора. Красный, желтый, зеленый. Красный, желтый, зеленый. Там, внизу, на улице, — свой ритм, там — порядок. А у меня? У меня тоже. Спешу убедить себя в этом, потому что мрачные предчувствия уже норовят ко мне подкрасться.
Что теперь? Вынимаю кассету с лентой, убираю магнитофон, это вторая лента, есть уже одна в сейфе — прячу туда же. Константин Федорович велел сразу после допроса зайти к нему.
Что ж, пойдем. Когда нет причины краснеть за себя, беседа с начальством — сплошное удовольствие. Соберем свою канцелярию и пойдем. Наблюдая за следствием, Величко всегда начинает с протоколов. Двойная проверочка: рационально ли строится допрос и на уровне ли техника владения процессуальным аппаратом. Устный доклад — иллюстрированное приложение, это потом.
Собираю, подравниваю — лист к листу; протокол дознания — сюда же. Крупаткина Мария, Подгородецкая Тамара, Ехичев Степан.
И вдруг мне становится до противного тревожно. Что случилось? Да ничего особенного, ничего нового, все то же, Ехичев или не Ехичев? Больше путаницы, сказал Подгородецкий, легче выпутаться. От выводов экспертизы не отмахнешься. Что ему еще остается? Путать следствие до последнего? И в конце концов запутать-таки? Но как? И зачем? Тронулся, что ли? Психическая патология? Брать на себя чужую вину? Нет, я не допускаю, что покрывает кого-то, не тот это случай.
Ну-ка, говорю себе, не хватай через край. О какой чужой вине может быть речь, если Крупаткина в точности все описала? Верно, продолжаю, описала, но со слов Подгородецкой. А Подгородецкая уже в тот вечер была болезненно взбудоражена, — когда дружинники увозили потерпевшего, ей могло и померещиться. Допускаю даже такое: Геннадий навел справки о Ехичеве уже после ее смерти. Но, если Ехичев жив — скажи об этом, скажи! Значит, была пустячная царапина, и он благополучно добрался до Курска? Скажи об этом. Только сумасшедший способен молчать в таких обстоятельствах, упорствовать, брать на себя мнимую вину!
А потерпевший — двойник? У нас была единственная фотография Ехичева — на паспорте, и ее-то мы сличили с посмертными фотографиями потерпевшего. Да, сходство несомненное. Но скверный снимок. В одном только ракурсе. Возможно, мы поторопились с выводами? Однако же тогда так гладко все сходилось! А потерпевший шел своей дорогой, и между ним и Подгородецким — связи никакой. Чем не версия?
Чем не версия: Подгородецкий тоже обманулся и до сих пор не знает, что Ехичев жив. Увезли в больницу другого, никем не опознанного, никому не известного, а это роковое для нас совпадение и помешало нам выйти на истинный след.
Повторяешься, говорю я себе, толчешь воду в ступе: с этого предположения мы начинали, после того как позвонила из Ярославля Аля и сообщила, что Ехичев регулярно пишет жене. Возвращаться к этому? Неужели я попал впросак?
Да, положеньице незавидное: следователь Кручинин, опираясь на совокупность улик, логическим путем привел подозреваемого к признанию и намерен в течение суток предъявить ему обвинение, а тот, которого подозреваемый якобы угробил — если упростить формулировку, — вовсе невредим и вообще не имеет к делу прямого отношения. Каково?
Переориентироваться на ходу? Но
