Ирвин Уоллес - Семь минут
— Да, молодой человек, — ответил он.
— Я Майк Барретт из Лос-Анджелеса. Наш общий знакомый посоветовал мне повидаться с вами. Я хотел бы кое о чем поговорить. Не возражаете, если я присяду?
О'Фланаган ответил охрипшим от виски голосом, в котором слышались нотки сомнения:
— О чем вы хотите поговорить?
— В основном о вашем парижском периоде жизни.
— Поэт?
— Нет, я…
— Сейчас никогда не скажешь по внешнему виду. Сегодня поэты носят галстуки, а некоторые даже работают зубодерами.
— Я хотел задать несколько вопросов о литературе и писателях. Можно угостить вас?
О'Фланаган посмотрел на свой почти пустой стакан, потом поднял голову. Его рот как бы потрескался по углам и сморщился в улыбку.
— Последнее замечание выдает в вас настоящего поэта, мистер Баннер. Берите стул и подсаживайтесь.
Барретт нашел поблизости свободный стул и сел за круглый столик напротив О'Фланагана. Не успел он сесть, как поэт крикнул официанту:
— Чак, принеси мне двойное бренди с водой. Только сделай двойным бренди, а не воду.
— Виски со льдом, — заказал Барретт.
О'Фланаган начал рассказывать длинный смешной анекдот о сенбернаре и бочонке бренди, в конце которого весело захихикал. Барретт тоже рассмеялся и почувствовал себя свободнее. Принесли стаканы, и О'Фланаган дрожащей рукой поднес свой к губам. Он сделал глоток, причмокнул губами и отхлебнул еще. Половина бренди исчезла.
Потом поэт подмигнул Барретту.
— Нужно подзаправиться, мистер… — На лице появилось отсутствующее выражение. — Совсем плохая память на имена.
— Майк Барретт.
— Барретт, Барретт. Хорошо. Что вы хотели спросить у меня о Париже?
— Когда вы там жили?
— Когда? Дайте подумать. Приехал еще мальчишкой, в тысяча девятьсот двадцать девятом, и оставался, кажется, до тридцать восьмого. Около десяти лет. Потрясающие годы. «Париж просыпается, яркий солнечный свет на лимонных улицах». Это Джойс. Я знал его. Познакомились в Ля Мезон де Амис де Ливр. Знал и Сильвию Бич. И Герту Стейн. Главным местом встреч было «Дом», кафе на Монмартре. Оно, наверное, до сих пор стоит на углу. Собиралась там настоящая богема, а это… — он обвел рукой вокруг, — это подделка, синтетическая богема.
— Вы не возвращались в Париж? — поинтересовался Барретт.
— Возвращался? Нет. Я не захотел портить мечту. Каждый человек получает ежегодную ренту в старости. Так вот, моя рента — старые мечты. Можете себе представить? Сказочное время: каждый или писал, опережая весь свет, или рисовал, или трахался. Господи, каким раем небесным был тот Париж для парня с любознательным членом! Знаете, однажды я трахнул какую-то старую кошелку, а потом оказалось, что она была одной из моделей Модильяни. Как-то я переспал с одним стариком, потому что мне сказали, будто бы он спал с Рембо или Верленом, забыл, с кем точно. Поехали, Барретт!
И он допил бренди.
— Закажите еще, — предложил Майк.
О'Фланаган жестом велел официанту вновь наполнить стакан и кивнул Барретту.
— Мой старый приятель, Уилсон Мизнер, любил говорить: «Как писатель я стилист, и моим самым лучшим предложением было: „Выпей стаканчик за счет заведения“». Ха! — Он рассмеялся, закашлялся и наконец вытер рот рукавом. — О чем мы говорили?
— О Париже.
— Точно, о Париже.
Барретт подождал, когда О'Фланагану пополнят стакан. Поэт немедленно сделал глоток.
— Мистер О'Фланаган, когда вы встретились с Дж Дж Джадвеем?
Услышав имя Джадвея, О'Фланаган перестал пить.
— С чего вы взяли, будто я знал Джадвея?
— Несколько человек говорили мне об этом. Сегодня утром, например, один человек, который когда-то беседовал с вами, доктор Хайрем Эберхарт…
— Кто-кто?
— Он профессор в Колумбийском университете. Написал книгу под названием «За пределами главного потока», в которой упомянул Джадвея. Эберхарт сказал, что вы беседовали несколько лет назад в этом баре.
— Такой карлик? Помню, помню. Почему вас интересует Джадвей? Пишете что-нибудь или как?
— Отвечу откровенно. Я адвокат и защищаю книгу Джадвея «Семь минут» на процессе в Лос-Анджелесе.
— А, тот процесс… — На лице О'Фланагана мелькнула тревога. — Читал, читал… Так вы адвокат? По-моему, из вас там делают котлету. Из вас и… бедного Джада.
— Поэтому я и пришел к вам за помощью. Говорят, что вы были одним из самых близких друзей Джадвея.
— Поэтому я и не собираюсь говорить о нем, Барретт. Я поклялся после его смерти. Его… довели до самоубийства. Джад заслуживает, чтобы его прах покоился в мире. Он заслуживает хотя бы покоя.
— Цензоры не дадут его праху покоиться в мире. Я хочу защитить его, не только спасти книгу и освободить ее, но и заставить уважать его имя. Боюсь, сейчас я в тупике, и мне нужна ваша помощь. — Барретт посмотрел на О'Фланагана, который молча пил бренди. — Мистер О'Фланаган, вы дружили, не так ли?
— Единственный друг, которому он доверял, за исключением Касси Макгро. Скажу вам больше: я горжусь его дружбой. Я знал его. Я знал Джада и Касси, был их другом. Мы познакомились у Сильвии Бич в ее «Шекспир и компания» на рю де л'Одеон, двенадцать. Хемингуэй, Паунд, Фицджеральд, все они околачивались там вместе с Джойсом. Я однажды пришел туда и познакомился с Джадвеем и Касси.
— Когда это было?
— Летом тридцать четвертого, когда он писал книгу.
— Кристиан Леру показал, что Джадвей написал ее за три недели.
— Леру дерьмо. Он вам скажет все, что угодно, за несколько долларов.
Сердце Барретта радостно екнуло.
— Вы хотите сказать, что он солгал под присягой?
— Нет, — возразил О'Фланаган, делая очередной глоток. — Я просто говорю, что он не всегда придерживался правды. Он мне никогда не нравился, и я не хочу о нем разговаривать.
— Так что, большая часть его показаний была правдой?
— Да.
— И рассказ о смерти Джадвея?
— В основном да. Книга вышла. У дочери одного из друзей Джадвея возникли неприятности, и этот друг обвинил Джадвея, потому что тот написал «Семь минут». Потом у Джадвея возникли трения с родителями. Он был очень чувствительным и впал в хандру. Об этом уже говорили на суде.
— Когда он убил себя?
— В феврале года тысяча девятьсот тридцать седьмого от Рождества Господа нашего. Аминь.
— В феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года? Я как раз пришел уточнить эту дату.
Когда Барретт достал из портфеля книгу доктора Эберхарта, О'Фланаган подозрительно покосился на него. Майк открыл книгу на нужной странице и показал О'Фланагану отмеченный абзац.
Закончив читать, О'Фланаган поднял глаза.
— Ну и что?
— Доктор Эберхарт сказал, что узнал об этом от вас.
— Может, и от меня.
— Тогда объясните мне, пожалуйста. Джадвей умер в феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Как он мог слушать репортаж о бое на звание чемпиона мира среди тяжеловесов, который состоялся четыре месяца спустя? Как он мог прочитать книгу Миллера, которая была опубликована два года спустя?
О'Фланаган тупо уставился на Барретта, поднес к губам стакан и сделал медленный глоток. Потом поставил стакан.
— Может, этот Эберхарт не расслышал меня.
— Мистер О'Фланаган, даже если он вас неправильно расслышал, магнитофон не мог расслышать вас неправильно. Он записал разговор с вами на магнитофон и прокрутил его мне по телефону два часа назад.
— Ну, тогда, может, я ошибся. Наверное, в тот вечер я перебрал.
— Эберхарт сказал, что вы были трезвый, как стеклышко.
— Откуда он знал, черт побери?
— Ваш голос показался и мне трезвым.
— Вы знаете, что самыми трезвыми являются самые пьяные люди на земле, и наоборот? — фыркнул О'Фланаган. Потом выпрямился. — Скорее всего, я запутался в датах. Память подводит. Это единственное объяснение. Я хочу еще выпить.
Барретт поймал официанта за рукав и заказал третье двойное бренди для О'Фланагана и второе виски для себя.
— Мистер О'Фланаган, не могли вы ошибиться и в дате смерти Джадвея? Может, он умер позже, скажем, в тридцать девятом или сороковом году, а не в тридцать седьмом?
— Нет, я это точно помню. Я запомнил панихиду. После смерти я много времени проводил с Касси.
Когда принесли стаканы, О'Фланаган взял свой, а Барретт не обратил на выпивку ни малейшего внимания. Он решил пойти по новому следу.
— Вы были с Касси… — повторил он. — А с ней что случилось?
— Она уехала из Парижа. Там ее больше ничто не держало, — ответил О'Фланаган между глотками. Его язык начал заплетаться. — Она вернулась в Америку. На Средний Запад, кажется.
— Что случилось с ее ребенком?
— С Джудит? Лет десять назад я получил от нее открытку. Она уезжала в Калифорнию, чтобы выйти замуж. Больше я о ней ничего не знаю.
— Не знаете, куда именно в Калифорнию?
