Ирвин Уоллес - Семь минут
В этот миг Барретт подумал, что в показаниях критика есть одно несоответствие.
Обвинение быстро закончило допрос свидетеля, и наступила очередь защиты.
Майка Барретта так и подмывало указать на странное несоответствие во времени, но, когда начался перекрестный допрос, он все же промолчал. С одной стороны, у него не было полной уверенности в отношении замеченной странности. Если он ошибался, ван Флит сделает из него осла. Зато если прав, защита получала козырного туза в колоде, которого неразумно открывать на столь раннем этапе.
Барретт решил до вечера забыть об этом. Если он не ошибся, у защиты мог появиться новый след, возрождалась надежда.
Девять часов вечера. На столе нетронутый сэндвич с соленой говядиной, чашка холодного кофе. Майк Барретт захлопнул ежегодник и весело позвал в открытую дверь Эйба Зелкина.
Зелкин прибежал с бумажным стаканчиком кофе:
— Что случилось, Майк?
— Эйб, ты можешь дать мне определение слова «анахронизм»?
— Анахронизм? Конечно. Это когда ошибаются во времени.
— А в «Уэбстере» написано так: «Ошибка в хронологии, из-за которой события расставляются в неправильном порядке относительно друг друга». Эйб, я обнаружил не один, а целых два больших анахронизма в показаниях ван Флита. Я обратил на них внимание еще в суде, но решил на всякий случай проверить. — Он постучал по ежегоднику. — Я только что проверил их.
— Анахронизмы. Нашел из-за чего волноваться.
— Послушай, Эйб, это совсем не мелочи. Из-за этого можно волноваться, и очень сильно. — Он подождал, пока Эйб сядет, потом принялся расхаживать перед ним. — Помнишь ту часть показаний ван Флита, где он привел цитату из книги «За пределами главного потока» доктора Хайрема Эберхарта из Колумбийского университета?
— Помню.
— А помнишь рассказ о репортаже с боксерского поединка? Луис нокаутировал Брэддока и стал чемпионом мира в тяжелом весе. Потом Джадвей начал рассказывать, что любовь похожа на поединок боксеров, и привел в пример «Тропик Козерога» Миллера.
— Да, помню…
— Так вот, Эйб. Первый анахронизм, который поразил меня еще в зале суда. Напомни мне, когда умер Дж Дж Джадвей?
— В феврале тридцать седьмого года.
— Правильно. Джадвей покончил жизнь самоубийством и был в феврале кремирован, но из книги доктора Эберхарта следует, что Джадвей обсуждал и читал «Тропик Козерога» Миллера, который был издан «Обелиск-пресс» только в тридцать девятом году. Короче, выходит, что Джадвей читал и говорил о книге, изданной через два года после своей смерти.
— Слабовато, — скептически заявил Зелкин. — Ван Флит мог неточно процитировать Эберхарта.
— Ничего подобного. Я попросил свою любимую библиотекаршу Рэчел Хойт из оуквудской библиотеки проверить. Цитата была абсолютно правильной.
— Все равно неубедительно, — стоял на своем Зелкин. — Доктор Эберхарт допустил в своей книге вполне объяснимую ошибку: перепутал «Тропик Козерога», напечатанный в тридцать девятом году, с «Тропиком Рака», напечатанным в тридцать четвертом году, когда Джадвей был еще очень и очень жив.
— Я предвидел твое возражение, Эйб. Я тоже понимаю, что такую ошибку нетрудно допустить, но остается второе несоответствие. Послушай. Джадвей умер и был кремирован в феврале тридцать седьмого. Уважаемый доктор Эберхарт утверждает, что Джадвей слушал репортаж о бое, в котором Джо Луис нокаутировал Джима Брэддока в восьмом раунде поединка, состоявшегося в Чикаго в июне тридцать седьмого года. Понимаешь? В июне тридцать седьмого года! Это означает, что Джадвей слушал репортаж о бое, который состоялся через четыре месяца после его смерти. Как тебе это нравится?
— Это мне нравится больше, — кивнул Зелкин, ставя стакан.
— Очевидно, что уважаемый Эберхарт во второй раз ошибся, но найти две ошибки в одном абзаце книги знаменитого ученого… Вспомни про неоднократное вычитывание гранок! Возможно, хотя и маловероятно. Предположим, что наш доктор Эберхарт не ошибся все же с поединком. Тогда это позволяет вам воскресить Джадвея, умершего в феврале тридцать седьмого года, по словам Касси Макгро, Кристиана Леру и отца Сарфатти. Значит, четыре месяца спустя он был еще очень даже жив. А может, был жив и два года спустя, чтобы привести в пример книгу Миллера. Как ни крути, а у нас появился шанс.
— Появился, если… в рассказе доктора Эберхарта хотя бы половина правды. Не знаешь, он еще работает?
— Работает там же, в Колумбийском университете, и живет на Морнингсайд-Хайтс. Остается только позвонить ему, разбудить, если он в Нью-Йорке, а не отдыхает где-нибудь за городом, и сказать, что нам очень необходимо обсудить неточности в его книге.
— Можешь не сомневаться, когда он услышит о неточностях, то сразу проснется.
— И приблизит нас к правде. Пока кости выпадают для нас проигрышно, но я хочу еще раз их бросить. Что ты на это скажешь, Эйб?
— Что я скажу? Что у меня партнер, который любит путешествовать. Я бы посоветовал ему отправиться в путешествие. В нашем положении приходится хвататься за любую соломинку. Ладно, я замещу тебя завтра на суде. Только постарайся вернуться до того, как свидетельское место займет Джерри Гриффит. Он твой сосунок.
— Не беспокойся. Спасибо, Эйб. — Барретт принялся размышлять вслух. — Джадвей не умер в тридцать седьмом году. Господи, к чему это может привести?
8
Майк Барретт сидел напротив доктора Хайрема Эберхарта и испытывал такую же решимость, как французский палач восемнадцатого века, готовый отрубить голову аристократу на гильотине.
Барретта не тревожили мысли о крови, потому что его разум жаждал лишь достижения правды и справедливости.
Но сейчас, когда он нанес смертельный удар, когда на лице доктора Эберхарта появились изумление и ужас, Барретту стало его жалко, и он почувствовал укол совести.
Они сидели за маленьким столиком на втором этаже престижного нью-йоркского «Сенчури-клаб» на Сорок третьей улице, в нескольких шагах от Пятой авеню. Полуночный звонок Барретта не разбудил доктора Эберхарта, потому что тот не спал. Он всегда зачитывался допоздна. Барретту удалось заинтриговать доктора сомнениями в достоверности исследований, и Эберхарт пригласил его в Нью-Йорк. Хайрем Эберхарт был членом «Сенчури-клаб» и предложил Барретту встретиться в холле клуба в час дня. Барретт приехал прямо из аэропорта и поэтому прибыл ранее условленного времени, но доктор Эберхарт опередил его. В час они уже сидели за обеденным столом на втором этаже.
Барретт не стал тратить время попусту. Так же как доктора Эберхарта, в данный момент его не очень волновала вежливость и учтивость. Открыв портфель, Барретт объяснил ученому, кто он, почему интересуется Джадвеем и, следовательно, доктором Эберхартом; что читал рассказ профессора о Джадвее. Потом поведал о показаниях ван Флита в зале суда. После этих слов Майк Барретт безжалостно нажал кнопку, и нож гильотины полетел вниз.
— Два неожиданных анахронизма, доктор Эберхарт. Знаете ли вы, уважаемый профессор, когда умер Джадвей? Нет, раньше это не имело значения, но сейчас, похоже, все изменилось. Джадвей умер в феврале тридцать седьмого года. Вы здесь пишете, что он слушал репортаж о поединке между Луисом и Брэддоком, который состоялся четыре месяца спустя, а дальше пишете, что он ссылался на «Тропик Козерога», который был опубликован через два года после его смерти. Вот что я имел в виду, доктор Эберхарт.
Барретт где-то читал, что гильотина обезглавливает свою жертву за десять секунд. После тщательных приготовлений у Барретта ушло примерно столько же времени.
Профессор Хайрем Эберхарт был похож на маленького гномика, который отлично помешался в академической коробке, но не мог существовать за пределами литературы. Этот пожилой холостяк очень мало знал о многом, но зато очень много, может, даже все — об одном. Эберхарт был милым, спокойным и опрятным профессором и уже подумывал об уходе на заслуженный отдых. Торчащие во все стороны пряди седых волос, близорукие глаза, блестящий нос-кнопка (результат десятилетий приема шерри в медицинских целях), цыплячья грудь, старомодный костюм цвета древесного угля. Эберхарт понимал, что, если уж он что-то знал, то знал лучше всех, и не привык, чтобы с ним спорили. Цитировали — да, но не спорили.
Сейчас же этот молодой человек усомнился в приведенных им фактах.
Близорукие глаза попытались сфокусироваться в одной точке.
— Вы уверены, вы уверены, мистер Барретт? Ну-ка, покажите, что там у вас, дайте мне посмотреть самому. Этого не может быть.
Он взял записи Барретта и убедился, что может.
— Мистер Барретт, такое со мной происходит впервые. За все те долгие годы, которые я посвятил служению науке, я никогда не ошибался. Я не хочу сказать, что есть люди, которые никогда не ошибаются, но я всегда самым тщательнейшим образом перепроверял свои исследования. По четырем моим учебникам учатся студенты. Эта книга, моя самая последняя, вышла только в позапрошлом году. Я писал ее десять лет. Несмотря на просьбы издателя, я трижды откладывал ее сдачу для того, чтобы еще раз проверить и перепроверить факты. И вот эта ужасная ошибка. Я обвиняю себя только в том, что не придал большого значения смерти Джадвея. Будь я аккуратнее, этой ужасной ошибки можно было бы избежать, но смерть Джадвея тогда показалась мне несущественным событием. Я узнал, так сказать, из первых рук… что Джадвей говорил о «Тропике Козерога» и об аналогии между любовью и боксерским поединком. Я тщательно записал на магнитофон то, что услышал. Ошибка могла быть допущена только самим источником. Это его следует винить.
