Лариса Светличная - Царевна вечной мерзлоты
— Бежим скорее вниз!
— С Гордеем фотографироваться!
— Он такой лапочка, я просто влюблена!
— А какой у него голос!
— Он сегодня здесь!
— Гордей — любовь всей моей жизни!
Ну-ну, девочки, бегите. Не понимаю, как такой кошмар может нравиться. Говорила мне подруга, приглядись к живым мужчинам. А я что сделала? Робота-маньяка нашла! Похромаю-ка отсюда, снимать оставшуюся туфлю. Надо было ватой набить, не потеряла бы. Не везет.
Только развернулась, чтобы идти дальше, как врезалась в парня. Он подхватил меня, потому что ковылять в одной туфле модельной походкой не получалось.
— Что случилось, девушка? — глядя в мою перекошенную рожу спросил парень.
Если бы я была в адеквате, то заметила бы, что он симпатичный. Черноволосый и черноглазый, с римским профилем и накачанной фигурой. Но я была не очень настроена на созерцание мужской красоты. Меня туфля больше заботила. И реакция на произошедшее Маринки тоже заботила, она ж узнает — засмеет, а узнает обязательно, потому что зажигалок нет, и не будет — мне столько водки не выпить. И туфли тоже нет. И если отсутствие зажигалок можно как-то объяснить, то обувь… Поэтому я сказала:
— Ничего не случилось, это я просто Гордея испугалась. Он там внизу стоит, никого страшнее в жизни не видела.
— Кто стоит?
— Гордей. С ним все фотографироваться побежали. Ненормальные. Его в темноте увидишь — заикой останешься на всю жизнь.
— Девушка, вы не шутите? — обалдел парень.
— Какие шутки! Я из-за него туфлю потеряла и зажигалки рассыпала!
— Зажигалки?!
— Ну да, штук десять. Я для них водку пила! И все из-за этого Гордея, — горько пожаловалась я.
Молодой человек стал задумчивым, а потом сказал:
— Жди здесь. Через пять минут принесу твою туфлю.
Он ушел, усадив меня на стул, чуть дальше по короткому коридору, а я осталась ждать. Вот всегда надо слушать более старших и умудренных жизнью товарищей, которые желают тебе добра. Это меня жизнь учит. Осталась бы в зале, присмотрелась бы к мужикам. Марина говорила, что они там сплошь олигархи, на золоте с рыбой разбогатели в своем Магадане. А теперь как я туда вернусь босиком с одной туфлей подмышкой? Это бы красотку Елену пожалели и всей толпой бросились бы ей хрустальные туфельки покупать. А меня увидят и спросят: кто впустил убогую.
— Возьми свою туфельку!
Парень, который уже успел вернуться, присел передо мной, и, взяв мою ногу, сунул ее в туфлю. Я, себя жалеючи, его приход проглядела.
— У тебя размер какой? — спросил, вставая.
— Мне эти туфли велики, поэтому и свалились. Но я не виновата, это все Гордей, страшилище, только и годен, что девушек пугать. И кто додумался его сюда привезти?! А вам спасибо большое, я очень благодарна!
— Не за что. И вот еще…
Он высыпал мне на колени кучу зажигалок. Пока я от восхищения пыталась начать дышать — ушел.
Не вставая с места, озираясь, чтобы не отняли, спрятала зажигалки в сумочку. Больше я ошибок допускать не буду. Вытащила из сумочки стыренную на всякий случай со стола бумажную салфетку, разорвала на две части, скомкала, сунула в туфли, может, не свалятся. Пора возвращаться в зал. Я же не просто так сюда пришла, я же поговорить с людьми хотела, разузнать про вечную мерзлоту и похороны. Думаю, мужчины оценят мою оригинальность, интеллект и хороший вкус, когда я проявлю интерес к организации похорон в Магадане.
Правильно подруга говорит, не ценю живых мужчин — мне судьба сразу железного подкинула. А на что мне железный? В металлолом сдать? Да, пойду в зал. Вниз больше не пойду, там этот Гордей. Вдруг он еще и руками хватает? У него датчики движения вставлены, он на меня среагировал и заговорил. Надо бы по дороге в зеркало посмотреться — я не поседела от страха?
В душном зале, куда я вернулась, на жару уже никто не обращал внимания. Народ веселился вовсю, забыв, зачем собрались. Может быть, за этим и собрались. Повеселиться в душном зале в историческом здании в центре Москвы, которое не мыто со времен Наполеоновских войн.
Возле стойки с презентацией ни девушек, ни водки уже не было, а зажигалки на подносе остались. Взяла себе еще несколько штук. Не нужны, но не проходить же мимо.
Марина нашлась сразу, с теми же двумя мужиками, к которым присоединились еще двое не менее богатых и презентабельных. Всего четверо мужчин в районе пятидесяти лет, у которых на лицах отражается довольство жизнью, судьбой, и знакомством с Мариной. Как ей это удается, собирать вокруг себя мужчин — полных противоположностей ее мужа?
Я встала рядышком с видом, что всегда здесь стояла, и отошла только на минутку.
— О, Миля! — подвинулась ко мне Марина, оставив кавалеров. — Как ты вовремя! Сейчас Гордей будет петь!
— Он еще и поет?! — вылупила я глаза и пошатнулась на каблуках.
— Я просто с ума схожу, как он поет! И не я одна! Посмотри, сколько поклонниц. Сцену уже окружили. Сцена, конечно маловата для звезды такого масштаба, но зато, мне сказали, аппаратура отличная и акустика в старинных зданиях тоже…
— Марина, а как его на сцену будут затаскивать?!
— Кого?
— Монстра этого железного!
— Это ты о ком говоришь?
— Жуть такая, внизу стоит. Не ходит. Башкой крутит. Похабные реплики отпускает. Все с ним фотографируются.
— Миля, зря ты водку пила. Нельзя тебе. Только твое состояние тебя и оправдывает. И не смей говорить при мне ничего плохого про Гордея Платова.
— Платова? — начало доходить до меня.
— Да. Российской эстраде повезло, что на ее небосклоне засияла такая звезда!
Тут загремела музыка, и на сцене появился мой недавний чернявый знакомец. Я, конечно, сразу его узнала. И не водка стала причиной моей невнимательности. Ну, не интересуюсь я эстрадой. Ни Российской, ни какой-либо другой. Вот так получилось. Несмотря на это Гордея Платова я мельком видела на экране и песни слышала. Настя этого Гордея очень любит. Она вообще любит все патриотическое. А поет этот Гордей очень запоминающиеся и ритмичные песни про Русь-матушку, богатырей, гой-еси, и всякую другую казачью вольницу.
Гордей на сцене смотрелся изумительно. Поклонницы подпевали и верещали. Марина забыла и про мужа, и про добытых только что миллионеров. Мне же было стыдно. Я, разумеется, не поклонница его творчества, мне вообще не очень нравится, как он поет некоторые русские народные песни. Фольклор, на мой взгляд, не всегда удачно звучит в эстрадной обработке. Но речь не об этом. Мне надо было молчать, а не ляпать незнакомому человеку что попало. А так получилось, что я ему нахамила, а он повел себя очень вежливо. От изумления, наверное.
Поэтому я пошла извиняться.
Подгадала момент, когда Гордей после выступления остался в гримерке один, постучалась, вошла и сказала:
— Гордей, я пришла сказать, что…
— О, кого я вижу! — Гордей в рубашке — пародии ни что-то народное — держал в руках презентационную водку, не всю выпили, ему оставили, и, прислонившись к столу, пренебрежительно выдал: — Чего только девушки не придумывают, чтобы со мной познакомиться, но ты превзошла всех! Тебе бонус, детка! Песня от Гордея!
Я остановилась, едва сделав к нему несколько шагов. Он хлебнул водки и пропел:
— Ойся-ты, ойся! Ты меня не бойся! Я тебя не трону, ты не беспокойся!
После чего захохотал. Зря я пришла извиняться. Расхотелось. Я же не нарочно ошиблась, и на знакомство не нарываюсь. Ну его, этого звезданутого на своей звездности!
И я мгновенно ему ответила той же песней:
— На столе сидит Гордей, девок завлекает, только что с девчонкой делать наш Гордей не знает. Ойся-ты, ойся! Ты меня не бойся! Уже ухожу я, ты не беспокойся!
Рифма получилась так себе, утешало то, что в русских народных песнях почти все рифмы на уровне «люли-люли» и «калинка-малинка». Зато танцу, с которым я удалилась из комнаты, захлопнув дверь, позавидовал бы любой горский ансамбль.
Небольшим утешением стали круглые от изумления глаза звезды и выпавшая из его рук бутылка водки.
В общем, вечер, кажется, не удался. Маринка уже взяла номера телефонов новых знакомых, и раздумывала, не погорячилась ли, пообещав не заводить любовника. Кандидатуры у нее имелись. А я всех мужиков прозевала. Когда пришла от звезды в плохом настроении, они заняты были — на каждом уже штуки по три бабы висли. Нельзя надолго миллионеров одних оставлять, даже старых. Не с кем про похороны поговорить.
Пройдясь из угла в угол, поглядев на почти пустой стол, поняла, что народ намерен расходиться. Вот тут-то случайно, до этого отчего-то не встретились, и застала Софью Павловну под ручку с каким-то мужчиной. Такой же, как все остальные здесь, лет сорока пяти, спортивного вида, белобрысый такой весь, еще чуть-чуть — и альбинос. Но в глазах мысли бегают, и все о чем-то серьезном. Будто не на веселой вечеринке мужик, а на тех самых похоронах.
