Наталья Андреева - Седьмое море
«Местечко» оказалось центром досуга. Полуподвальное помещение, заваленное всяким хламом: елочные гирлянды, флаги, плакаты, пыльные мягкие игрушки… Посреди захламленной комнаты сидела толстая баба с испитым лицом.
— Я хочу устроиться к вам на работу, — робко сказала Даша.
— А… Верки Мироновой дочка… Водку пьешь? — Баба икнула.
— Нет.
— Ничего. Научишься. А что вообще умеешь?
Дашин взгляд упал на пыльную печатную машинку.
— Могу секретарем, — сказала она.
— Это дело! — воодушевилась баба. — Самато я одним пальцем, да и то елееле. Годится! Работа у нас не пыльная, знай гуляй! — подмигнула она. — Накропаешь сценарий праздника, мы под это дело выбьем бабки в отделе культуры, коечто, глядишь, и к рукам прилипнет, — вновь подмигнула хозяйка «хора». — Потом мы это дело обмоем. Начальники в основном мужики, с ними надо быть поласковей. — В этот раз она подмигнула уже с намеком. — Девка ты красивая, а главное, молодая. Ты у нас и будешь заво дилой.
«Да это же бордель! — ужаснулась Даша. — Учитывая, что я к тому же буду здесь жить…» И она невольно попятилась к двери.
Дима застал ее плачущей. Это было в первый раз, и он растерялся.
— Дашенька, что случилось? — Он ласково погладил ее по вздрагивающим плечам.
— Мне некуда идти, — простонала Даша. — Скоро защита диплома, потом меня выселят из общежития. Родителям я не нужна. Мне негде жить, работу я пока не нашла… Я хочу умереть…
— Выходи за меня замуж, — решился Сажин.
— Что? — Даша перестала плакать и посмотрела на него с удивлением.
— Я люблю тебя. С самого первого дня, и ты это знаешь. Золотые горы не обещаю, я, конечно, не Дан. Не звезда, и планы у меня не такие масштабные. Жить мы будем у моих родителей, свадьба будет скромной. Но знай одно: так, как я, тебя любить никто не будет. И вообще, сильнее уже любить нельзя, — усмехнулся он.
— Да, но я тебя не люблю, — честно сказала Даша. — И ты это знаешь.
— Знаю. Но я попробую с этим справиться. Бывает, любовь приходит не сразу. На это может понадобиться год, два, пять, иногда и больше. Я готов ждать.
— Сколько? — усмехнулась Даша.
— Да хоть всю жизнь! Лишь бы ты была рядом. Прости, я банальные вещи говорю, но и ты дай мне время. Я найду такие слова, что ты поверишь. А лучше не слова. Это Голицын говорить мастер, а я…
— Первое, что ты сделаешь, это перестанешь упоминать его имя.
— Значит, ты согласна?
— Да.
Ей действительно некуда было деваться. И любовь у нее была, увы, несчастная. Даша знала, что это на всю жизнь. Единственный мужчина, который ей нужен, никогда не будет с ней. Тут либо умереть, либо похоронить свои чувства и жить дальше. Даше было двадцать лет, умирать ей расхотелось. И она решила жить.
…Свадьба была скромной. Хотя Дашина мать очень обрадовалась, что можно старшую дочку сбыть с рук, и сняла деньги с книжки. В общем, по словам Веры Ивановны, все было как у людей. И даже брачная ночь, на самом деле первая и у нее, и у него. Оба не знали, что делать, и растерялись. Разговоры — это одно, но когда за молодыми закрылась дверь спальни, Даша с Димой почувствовали неловкость. Особенно она, ведь мужчину, с которым надо было лечь в постель, Даша едва терпела.
Это был какойто кошмар. Даша кусала губы от боли, а Димка чуть не плакал.
— Чем больше ты меня жалеешь, тем больше мне больно, — разозлилась она. — Ты мужчина или нет? Или ты не хочешь быть моим мужем понастоящему?
— Безумно хочу, но если бы ты знала, как мне тебя жалко! — У него в глазах и в самом деле стояли слезы, будто это у него внутри все горело.
Он не мог причинить ей боль, а она не могла попросить об одолжении когонибудь другого. Верх маразма: пожалуйста, сделай меня женщиной, а то мой муж не может! А ведь с Димкой все в полном порядке, молодой мужчина, на редкость здоровый, Даша не помнила, чтобы он когданибудь болел, и, как оказалось, очень сильный. Но как он страдает, видя ее слезы! И ничего не может с собой поделать.
Получилось у них только на третью ночь. Еще с неделю Даша к себе мужа не подпускала. Потом убедилась, что это уже не так больно, терпеть можно, и их супружеская жизнь коекак наладилась.
А через год Даша родила дочку…
Море седьмое, Балтийское
— Так что Дима получил свою ненаглядную в подарочной упаковке, нетронутую, — усмехнулся Голицын, заканчивая свой рассказ.
— И вы этим поступком, судя по всему, очень гордитесь? — спросил Алексей, на которого рассказ Даниила Валерьевича произвел неприятное впечатление.
Да, банальный любовный треугольник, но, судя по тому, что рассказал Голицын, получается, он трус. И человек весьма предприимчивый и расчетливый, раз женился на полковничьей дочке, москвичке, а не на бедной провинциалке.
— Я же ясно сказал: Дашу я не любил, — раздраженно сказал Голицын. — Где тут подлость? Я женился вовсе не по расчету, а по взаимной любви, а в том, что ктото влюбился в меня, я, уж извините, не виноват. — Даниил Валерьевич развел руками. — Да вы хотя бы знаете, сколько их было?!
— Догадываюсь. А сейчас? Вы попрежнему любите свою жену и равнодушны к Дарье Сажиной?
— Какое это имеет отношение к исчезновению Анжелики? — все больше раздражаясь, спросил Голицын.
— Если вашу жену убили, ревность вполне могла послужить мотивом.
— Дарья столкнула Анжелику за борт?!
— Вы отрицаете такую возможность?
— Нет, но… Черт! — Даниил Валерьевич откинулся на спинку стула.
«Как быстро он ее предал, — грустно подумал Леонидов. — Впрочем, он предал ее двадцать лет назад. А это уже, что называется, послевкусие. Голицын словно смакует свое предательство. Не стоит ему верить, вот что».
— Расскажите мне о новогодней ночи, — попросил Алексей. — Когда вы в последний раз видели свою жену?
— Кажется, за столом. Или нет. В баре.
— Кажется?
— Мы все были пьяные. Новогоднюю ночь я помню смутно. Сажин поначалу держался, часов до двух ночи он был как стекло. Даша ушла первой, гдето в половине второго. Она вообще жаворонок. Еле высидела до боя курантов. Димка посидел еще немного с нами, но потом увидел, как Зебриевич напивается, и сказал, что ему, пожалуй, тоже пора. И ушел. Но гдето через полчаса, точно сказать не могу, на часы я, извините, не смотрел, мы с Сажиным столкнулись у выхода на открытую палубу. Он меня даже не заметил, сразу повернул к бару. И я понял: чтото не то. С чего вдруг Димка решил напиться?
— И вы нашли причину?
— Я вскоре догадался, почему Сажин такой мрачный.
— И?.. Говорите же, Даниил Валерьевич!
— Дело в том, что его жены в каюте не оказалось, — усмехнулся Голицын.
— Вы наверняка это знаете?
— Да.
— Потому что… Ну же! Договаривайте!
— Все было как в тумане, — повторил Голицын и провел ладонью по лицу, словно снимая с него невидимую паутину. — Я помню открытую палубу, пронизывающий ветер, с неба сыплется ледяная крупа… И Дашу.
— Вы были с ней на открытой палубе? — уточнил Алексей.
— Похоже, да.
— И вы с ней?.. Неужели целовались?
— Послушайте, я мало что помню. Напился, признаю. Может быть, мне это лишь приснилось?
— Значит, вы нарушили слово, данное Сажину, — кивнул Алексей. — Он ведь вас предупреждал: не приближайся к моей жене. А это, повашему, не подлость?
— Так ведь она сама… — развел руками Голицын.
— А вы привыкли брать все, что плохо лежит? — насмешливо спросил Алексей.
— Послушайте, мне не нравится ваш тон! Это были вполне невинные поцелуи!
— Ой ли? — прищурился он. — Для вас, возможно, все это ничего не значило. Как и двадцать лет назад. Но для нее? Вы вновь подали ей надежду. Что же вы творитето, Даниил Валерьевич?! Сдается мне, вы за чтото мстите Сажину. И за что? Он оказался прав? Женитьба на полковничьей дочке не принесла вам счастья? Когда вы говорите о жене, я не слышу в вашем голосе счастья. В лучшем случае равнодушие. А то и раздражение. Да, ваша жена красивая. Хотя смой с нее всю косметику, отцепи наклеенные волосы и ресницы, еще неизвестно, что в итоге останется. И житьто приходится с человеком, не с его внешностью. Дети у вас есть?
— Сын, — машинально откликнулся Голицын. Видимо, Алексей попал в точку.
— Сколько ему?
— Федору? Двадцать.
— Федор Даниилович? И кто его так назвал?
— Тесть, — неохотно признался Голицын. — Нормальное имя, — пожал он плечами. — Федор Голицын.
— Чем он занимается? Учится?
— Вроде бы учится, — Даниил Валерьевич тяжело вздохнул. Видно было, что разговор о сыне ему неприятен. — Или врет. По его мнению, он гениальный рокмузыкант. Хотя, по моему мнению, его так называемые песни — полное дерьмо.
— Может, вы просто отстали от жизни? У нас свои вкусы, у молодежи свои.
— Бросьте, — поморщился Голицын. — Я говорил с продюсером. Точнее, с тремя продюсерами. Ни один из них не взялся за раскрутку Феди. Это так называемое кино не для всех. Очень специфическая музыка. Но есть свои плюсы. К моим деньгам Федя равнодушен. И вообще к деньгам. У него даже машины нет. Он ездит на велосипеде.
