Александр Звягинцев - Естественный отбор
— В Белоруссии у меня никого нет, — сказал Скиф.
— Делать там нечего — одна бульба, как в Брянске! — возмутился Засечный. — Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.
— Тебе дадут там прогуляться после того, как мы на той военной площадке наследили, — огрызнулся Лопа, не отрываясь взглядом от дороги.
— Ладно, поворачивай оглобли в Белоруссию, — согласился Скиф.
— А что ты с ребенком будешь делать? Не котенок все-таки, — ехидно спросил Засечный.
— В школу отдам, портфель куплю, как все родители. Буду на классные собрания ходить.
— В Москве? Ты теперь после расправы с той троицей и недели не продержишься, — заметил Лопа.
— К тебе на Дон под защиту казаков отправлю.
— Казаки преданы и проданы, они себя отстоять не могут. Нужно отдать ее бабке в Москве или деду в Швейцарию, — рассудил Лопа.
— Я с ней теперь ни на день не расстанусь, — категорически отверг это предложение Скиф.
— Тогда жить тебе с ней и Аней только в Белоруссии, — решил Лопа. — Тут русских в обиду не дадут. У тебя ее свидетельство о рождении с собой, что мать перед гибелью Ане передала?
— Спрашиваешь…
— Вот и все. Купи домик поскромней…
— Хочу на русскай тройка… Циган па-ет, — неожиданно для всех вмешалась в разговор Ника.
Мужчины в салоне разом повернулись к ней. Девочка, еще закутанная в одеяла, весело оглядывалась по сторонам. Потом что-то вспомнила, закрыла лицо руками, зашлась в безутешном плаче, бормоча сквозь всхлипы по-немецки:
— Фрау Марта… Фрау Марта…
— Да-а-а, — озабоченно протянул Лопа, останавливая машину. — Фрау Марте капут. Они, гады, ее, раздетую, на морозе в сарае к козлам привязали.
— Никушка, доченька, тебе уже легче? — привлек ее к себе Скиф.
— Гут, — ответила девочка и бойко посыпала по-немецки слабым голоском.
— Ника, а ты по-русски что-то понимаешь? Ну — мама, папа, люблю…
— В крас-най рупашоночке… Циган па-ет! — выдала Ника почти весь свой запас русских слов.
— Весело тебе придется, — отреагировал Засечный.
Когда ее напоили еще раз молоком и немножко подкормили, она разомлела и только жалась к Скифу, на которого была удивительно похожа.
Быстрее всех нашел общий язык с девочкой Засечный. Он настолько ловко разговорил Нику на французском, что она время от времени показывала пальчиком и звонко смеялась:
— Лепа!.. Игор… Земен…
— Слушай, Скиф, — вдруг опомнился Засечный. — Она ведь до сих пор ничего о матери не знает. Сказать ей?
— Я тебе скажу! Переведи, что мама к дедушке в Швейцарию уехала.
Семен еще несколько минут перебрасывался шутками, потом сказал:
— Ника спрашивает, почему папа Игорь не умеет говорить по-французски?
— Переведи ей, что в моем колледже французский язык дворник вел, за неимением учителей.
Засечный перевел. Ника сначала удивленно подняла брови, потом засмеялась, повторяя за ним:
— Шут-ка!
Скиф повернул девочку к себе, серьезно посмотрел в ее блестящие глазенки и спросил:
— Как твоя фамилия?
— Фа-ми-ли-я? — переспросила она. Семен опять перевел.
Девочка быстро кивнула и ткнула пальчиком сначала в Скифа, потом в себя:
— Игорь Скворцофф… Ника Скворцофф! И победно оглянулась на остальных.
Засечный снова с ней затараторил по-французски, и она снова засмеялась.
— Она думает, — пояснил он остальным, — что мы слуги Скифа. Спрашивает, есть ли у нас в поместье кошка. Я ответил, что в нашем поместье мыши передохли с голодухи. Она говорит, что видела, где в Женеве продают мышей.
— Ладно же ты детям зубы умеешь заговаривать, — засмеялся Лопа.
— Было бы у тебя таких восемь — научился бы. Тушенку ей только пока не давайте и шоколаду, а то рвать начнет с голодухи.
Ника выговорилась и быстро утомилась. Дальше по темной дороге ехали молча.
— Вот тебе и ответ, Скиф, — сказал Лопа, когда уже вел машину по белорусской земле. — Куда ты с безъязыкой иностранкой в России спрячешься? Только в Белоруссии или, как советовал Чугуев, в сибирской глухомани с ней место.
— Мы здесь, Аня там!.. А с Баксиком этим, которого Ворон пригрел, что будет? — раздраженно спросил Скиф.
— Баксик пущай тебя не заботит, я его на Дон возьму. Казака сделаю. У меня двое — третий лишним не будет. А с Аней еще проще — женись, и все дела.
Засечный даже хохотнул от удовольствия.
Хитрый казак не зря распевал про прелести Белоруссии.
У него в Луннице жила замужняя сестра, с которой он не виделся уже лет десять. Ему, как и всем, хотелось повстречаться с родными людьми, выспаться, смыть грязь и отдохнуть в домашней обстановке. О том, что его сестра работает в школе учителем немецкого языка, он сказал в самый последний момент.
ГЛАВА 40
Глухой промозглой ночью к одноэтажному ветхому зданию на задворках одной из больниц Житомира подъехала с приглушенными фарами иномарка. При ее приближении захлопали спросонья вороны на березах, а от стены отделилась высокая фигура человека в черном пуховике. Человек шагнул к вышедшему из машины Походину и отрекомендовался:
— Гнат Стецюк, товарищ генерал. Поступаю на десять дней в ваше подчинение.
— Про вас сказали, что вы — профессионал, а проворонили убийц, Стецюк, — вцепился в него Походин.
— Мы опоздали и потеряли трех преданных людей…
— Плевать мне на ваших «преданных»!.. Я потерял единственного сына.
— Соболезную…
— Кто?.. — отрывисто спросил Походин. — Опросили по деревням?
— Так точно. Четверо их было. Один — не установленный пока донской казак, но трое, судя по описаниям, — Скиф с сербскими подельниками. Один — рыжий, со шрамом на лице. Облик другого не запомнили, но говорят: чахоточный, сильно кашлял…
— Чахоточный — монах Алексеев, — выдохнул Походин. — Он же сербский поручик Олекса — душегуб и международный преступник.
— «Феникс» готовил ликвидацию Скифа еще в Сербии, — напомнил Стецюк. — Акция тогда почему-то была отменена в последнюю минуту…
— Знали бы, где упасть, соломки бы подстелили, — оборвал Походин и кивнул на дверь морга. — Могу войти к сыну?
— Можете. Милиционер и сторож морга после двух бутылок водки с клофелином до утра будут спать как убитые.
В убогой покойницкой Походин уронил на пол пальто со шляпой и походкой лунатика подошел к лежащему на скамье мертвому Тото. Дрожащей рукой откинул окровавленную простыню с его лица и, всмотревшись в искаженные смертью черты сына, простонал:
— Тотоша-а-а!!! Мальчи-и-ик мо-о-ой!!! Сыночка-а-а мо-о-ой еди-и-инстве-е-енный!!!
Упав на колени, он бессильно уронил плешивую голову на холодное тело покойника. Спина его содрогнулась от безутешных рыданий.
До Гната Стецюка, оставшегося на улице, долетел из окон морга тоскливый и протяжный вой. Испуганное воронье с заполошным шумом снялось со своих гнезд на березах и с тревожным карканьем закружилось в ночном небе над убогой обителью смерти.
А вой из окон все рвался и рвался, и Гнату казалось, что не человек это воет, а смертельно раненное животное.
Так — вспомнил он — в Афгане заходился туркменский волкодав над трупом пристреленного им старика — погонщика верблюдов, который почему-то очень интересовался грузом в тюках, и еще пришло ему в голову: тот груз чаре предназначался на границе тоже какому-то Походину… Может, однофамильцы, а может… «Стоп, стоп!.. Даже большую нужду не ходи справлять на минное поле», — вспомнил Гнат старое солдатское правило.
Тем временем доносившийся из морга вой уже перешел в надсадный захлебывающийся крик. Но Гнату не было жалко этого кричащего над телом сына человека. Он считал все эмоции непозволительной роскошью в своей профессии ликвидатора, хотя его больше устраивало ее жаргонное название — чистильщик.
«Я вычищаю без пощады тех, кто противостоит единству, и считаю это смыслом своей жизни, — размышлял Стецюк. — Но теперь я должен выполнить задание, которое перечеркнет этот смысл и всю мою жизнь… Какое мне дело до воплей этого генерала над трупом сына-бандита?..» — без злости думал он.
Когда крик стал постепенно стихать, Гнат вошел в дверь. Походин сидел на полу и, подвывая, как пес, с нежностью гладил руки и голову сына. От раны на голове Тото одна его рука была в крови.
— Вытрите руку, — протянул Стецюк ему платок. Походин со злобой посмотрел на него.
— Кровь смывается кровью! — давясь слезами, выкрикнул он. — Око за око!..
Гнат открыл висевшую у него на плече черную дорожную сумку.
— Костюм вашего сына, — сказал он. — Его нашли в джипе в стогу сена, в трех километрах от ракетной шахты. Надо обрядить покойника.
— Да, да, — поднялся с пола Походин. — Я хочу одеть своего мальчика… Да, да, я сам. Я всегда сам одевал его в детский садик, в школу.
