Александр Звягинцев - Естественный отбор
— Мне уже сорок пять, Скиф. Из них, почитай, двадцать пять я сплю в обнимку с автоматом. Кто знает, доведется ли мне вот так в родной земле лопатой поковыряться…
Его голубые, круглые, чисто кошачьи глаза подернулись светлой дымкой, как небо за деревней туманным маревом.
* * *Мирослав проснулся в то утро в холодном поту. Он заглянул за перегородку, за которой метался у теплого бока русской печи стонущий во сне Алексеев, потом попил смородинового отвару и сел на краю постели. Дотронулась до его мокрой спины проснувшаяся Марья Тимофеевна:
— Уж не хворость ли к тебе подобралась, Мирослав?
— Сон мой проклятый опять вязался ко мне.
— Чай, страшный сон — рубаху хоть отжимай?
— Страшный… И опять самый конец не досмотрел, проснулся.
Перекрестив жену и закрыв глаза, Шабутский стал пересказывать ей свой сон:
— Будто бы в стародавние времена татаро-монгольских набегов построил я свою Златоглавую. А татаровья все лезут и лезут, в каждый набег разор ей великий творят. И вот в один-то из набегов из своих Каин выискался и провел врагов к Златоглавой тропами лесными, тайными. Не успел я иконы и церковный обиход в схорон упрятать, как они вороньем со всех сторон налетели. До глубокой ночи приход с ними бился, не пропускал к Златоглавой. Все предки мои православные в той сече плечо о плечо с погаными сражались. И все распластаны они были кривыми татарскими саблями.
К ночи враги совсем близко подобрались к Златоглавой, пустили тучей стрелы огненные, и огонь-полыхалище объял красавицу мою. И обратился я к Господу за помощью… Горели уже золотые купола, а помощи от Господа все не было и не было мне. Видно, в те времена грешник я был великий… И… и обратился я тогда по печали такой к нему…
— К кому? — в страхе выдохнула матушка, щепоть из пальцев ко рту поднесла.
— К кому же еще оставалось, — вытолкнул из себя отец Мирослав. — К нему… Князю Тьмы… К Сатане рогатому…
Икнула с перепугу матушка, левой рукой оградила живот свой тяжелый, а правой часто-часто закрестилась и зашептала молитву. А Мирослав истово закрестился перед ликами святыми, смотревшими из иконостаса, и поясные поклоны сотворил им.
— Вплотную уже подступили поганые, — стараясь не смотреть на супругу, продолжал он. — Уже перед папертью крутятся на лохматых лошадях, вот-вот ворвутся в храм Божий, и силы уже покидают меня. А тут вдруг земля задрожала, и небо будто разверзлось. Откуда ни возьмись двое ратников на конях белых и один ратник — на коне черном… Латы и кольчуги на них огонь отражают, на шеломах золотых бунчуки из конского волоса по ветру вьются. У одного — шрам страшный по разбойному его лику, другой вроде болезный, но духом силен. А тот, что на вороном коне, — борода в проседи, а в глазах мука неизбывная, прямо волчья какая-то мука…
Кричу им: «От кого вы мне посланы?..» А они в ответ: «Воители мы славянские, с полей кровавых сербских на Русь путь держим и тебя, Мирослав преподобный, в беде не оставим». Кричу: «Владыко ли небесный вас послал или Князь Тьмы окаянный?»
Двое-то отвечают: владыко, мол, небесный, а третий, что на черном коне, молчит, однако глаза свои волчьи в сторону не отводит…
По его почину бросились они все трое на поганых. Мечами харалужными сечь их стали, гнать от храма Божьего. В разгар сечи оглянулся я и вижу: огонь-полыхалище внутрь храма дорогу уже проторил, вот-вот к ликам святым подберется. Бросился в храм иконы спасать, а за мной тот, что телом слаб, но силен духом…
— Господи, Мирослав, ты ж того описал, который по осени у нас гостил, и того, со шрамом по лику, с которым он в наш дом с собакой страшной приезжал! — воскликнула в изумлении матушка.
— Они, как есть, — кивнул Мирослав. — А тот, что за мной в горящий храм поспешил, стал быть, болезный наш послушник Олександр. Сон этот в первый раз еще летом ко мне явился. Но за делами мирскими забыл я его вскорости. А по осени, когда их троих на перроне одесском увидел, подумал, что пора мне, матушка, от наваждения дьявольского в московскую Кащенку проситься.
— Так лики-то спас ты с болезным нашим?
— Не помню я… Каждый раз дохожу до этого места и просыпаюсь…
— Ох, не к добру твой сон, Мирослав! — воскликнула Марья Тимофеевна, инстинктивно живот руками оградив. — Поберег бы ты себя, родненький…
— Да что мне сделается? — отмахнулся Мирослав и прислушался к стонам Алексеева за перегородкой. — А Олександра-войника в больницу ноне свезу в Калугу, а то не ровен час до весны не доживет, — добавил он.
— Дело божеское, свези, Мирослав, а я вам в дорожку пирогов напеку, — перекрестилась матушка и принялась заводить тесто в дежке.
* * *К бывшему зданию райкома КПСС, а ныне резиденции администрации, подъехал на своем «мерсе» юный заместитель главы. Снаружи по промерзшей улице гуляла поземка, а в машине уютно, тепло, из колонок лилась музыка «Роллинг стоунз». Юный зам закрыл глаза и сладко потянулся на сиденье.
В окно автомобиля постучал высокий мужчина в облезлом китайском пуховике.
— На улице прием народонаселения не веду! — раздраженно распахнул дверь юный зам.
— Я нэ народонасэлэния, Лэонид Гхригорович! — бесцеремонно опустившись на сиденье рядом с ним, жестко отрезал мужчина с западноукраинским выговором. — Знову синоптики набрэхалы з погодой? — спросил он.
Юный зам вздрогнул и, оглянувшись по сторонам, будто в машине кто-то мог его услышать, пробормотал:
— У природы не бывает плохой погоды — бывает плохая одежда…
— Правильно, — сказал мужчина по-русски, кинув на юного зама насмешливый взгляд жестких карих глаз.
— Пройдемте в мой кабинет, простите, не знаю, как вас звать? — покраснев, заторопился юный зам.
Мужчина покачал головой и опять перешел на украинский:
— Гнатом клычут, Лэонид Гхригорович. Мэни ще трэба на твоем рынку кавказцам-оптовикам украинскэ сало всучыть и на одеський пойизд нэ запизнитысь. А размова у нас будэ коротка. Приказ з Цэнтру пэрэдам, и у ризни стороны, як тараканы.
— Какой приказ? — почувствовав под ребрами неприятный холодок, спросил юный зам.
— Вид Цэнтру «Феникс», який колысь тоби подарував мясокомбинат та цэмэнтный завод, чув про цэ? — насмешливо спросил Гнат.
— Чув, — кивнул юный зам. — Я так, для проверки. Разговор и в самом деле занял не более пяти минут. Перед тем как покинуть уютный салон «Мерседеса», Гнат протянул юному заму пластиковый пакет.
— Тут дэсять кускив «зелени» и югославски машинки. Працюваты треба сёгодни ночью, потим трэба обовъязково залишыты йих на мисци, вразумив приказ, Лэонид Гхригорович?
— Вразумив, — хмуро кивнул тот и с мольбой посмотрел на украинца. — А может, вы сами, а?.. Сверху столько же кину, а?
— Ни, ни! — покачал головой Гнат. — Цэ справа — москальска. Моя праця у Львови.
Взглянув на съежившегося юного зама, он скривил в злой усмешке губы и бросил:
— Очко грае — наймы блатнюкив. Тэбэ нредупрэждалы: «Феникс», вин нэ говэннэ «Славянскэ братство». Сёгодня ночью, вразумив, Лэонид Гхригорович, або в Цэнтри нэ поймуть тэбэ.
— Да, да, я усек! — поспешно закивал юный зам.
В своем кабинете он сразу бросился к телефону и набрал по кодовой связи Тамбов.
— Гундосый, это я, Ленчик… Дело есть этой ночью… Да, да, о чем ты, френд?! «Зеленью», без базара, конечно. Да, и прихвати с собой какого-нибудь «быка» понадежней, — торопливым шепотом сказал он в трубку.
Уже в сумерках Иван Васильевич Косицын, бывший начальник районного угро, а ныне, по преклонному возрасту, обыкновенный участковый инспектор, возвращался домой из городской бани. Подходя к двухэтажке из серого силикатного кирпича, на фронтоне которого нахально красовалась неоновая вывеска: «Супермаркет. Бизюкина и компания», он совсем кстати вспомнил слова не то Петра Первого, не то Суворова: «После бани продай подштанники, но выпей». «Не прихватить ли домой бутылочку?» — подумал он и повернул к двери «супермаркета», который на самом-то деле был заурядным окраинным магазином, где с советских времен еще лежали грудой выцветшие ткани, пахнущая плесенью одежда местного производства, запчасти к мотоциклам, школьные тетради и «самопальная» захолустная водка.
Кинув взгляд на прилавок, Иван Васильевич сразу направился в хозяйский кабинет:
— Ты уж, Ксюша, сгоноши менту поганому бутылочку казенной, — сказал он дебелой крашеной блондинке неопределенных лет, Ксении Бизюкиной, зазнобе Ленчика и полноправной хозяйке заведения. — То, что у тебя на витрине, бомжи и то поперхнутся…
— Найдется, найдется бутылочка московской «кристалловской». Привезла из столицы для себя, но по старой дружбе, — засмеялась Бизюкина и упорхнула в подсобку.
Оставшись один, по неистребимой привычке опера Иван Васильевич заглянул через окно во двор магазина, скрытый от улицы высоким деревянным забором. Во дворе стоял с погашенными фарами знакомый «Мерседес» и рядом с ним черный джип «Чероки». В освещенном салоне джипа сидели трое и разговаривали. Один — понятно, Ленчик, заместитель главы администрации, а те кто?.. Никак тамбовские «быки»: Гундосый, а тот, кажись, Мерин? Точно, и номер на джипе тамбовский. «Компашка у нынешней власти! — усмехнулся Иван Васильевич и без озлобленности подумал: — Вот ты, старый хрен, бандюками из-за угла стрелянный, их нафтами не раз резанный, за всю свою поганую ментовскую жизнь на паршивый «жигуль» не заработал. А Гундосый — год после отсидки, и уже на американском «Чероки» разъезжает».
