Александр Звягинцев - Естественный отбор
— За ребят, в Афгане тобой замученных, паскуда! — прошептал он и тут же скользнул в темноту, где сам чуть было не напоролся на нож Засечного. У его ног хрипел еще один боевик с распластанной от уха до уха гортанью.
Трое оставшихся боевиков на трупы своих наткнулись почти одновременно. Несколько минут, матерясь, палили в темноту. А когда отвизжали рикошетные пули, сверху донеслась дробная очередь и гулко громыхнул взрыв.
По боевому опыту Скиф знал, что паника наступает тогда, когда ты чувствуешь присутствие противника, но не знаешь, откуда и когда ждать его нападения.
— Засада! — истерично крикнул кто-то из боевиков. — Урус капкан! Уходим!
Оставив мертвых, тройка опрометью бросилась по туннелю наверх. Их бегство прикрывал редкими выстрелами из пистолета человек в черном пуховике. Когда силуэты отступающих четко обрисовались в светлом проеме на выходе из туннеля, Засечный приник к прицелу автомата, но Скиф отвел ладонью ствол:
— Пусть себе уходят, Семен.
Скоро в светлом проеме мелькнула тень взмывающего вертолета.
Засечный, подергав себя за хохолок, нервно хохотнул:
— Ну, а ты боялась — даже платье не помялось!..
— Зарекались, Семен, с абреками в войну не ввязываться, а вон как получилось, — печально произнес Скиф. — Теперь ясно стало — этой заварухой Походин-старший заправляет.
— Уходим, Скиф, суки за подмогой полетели, — заторопился Засечный и неожиданно заорал срывающимся басом: — Сатана там правит бал, там правит бал!
Наверх Скиф вынес дочь, Засечный — старика. У входа в туннель их ждал Лопа.
— У вас страх какая пальба была, я подумал: не отвлечь ли басурманов на себя, — показал он на лежащего в воронке от взрыва боевика.
— Вовремя подумал, козюня! — хохотнул Засечный. — Теперь мы все трое под этим делом кровушкой подписались…
Скиф и Лопа промолчали на его слова.
Нику и деда Ворона донесли по чавкающему под ногами снегу до машины. Заехали к бабке, у которой квартировали. Расплатились за постой и не мешкая — в путь.
Еще на ухабистой лесной дороге из Ботивки в Белокоровичи вовремя успели заметить летящий в сторону объекта камуфлированный вертолет «Ми-8». На лесных дорогах в Полесье деревья смыкаются вплотную. С воздуха их, похоже, не заметили.
Но под утро этот вертолет снова появился над дорогой и битый час низко кружил, ощупывая мощными фарами лесной массив. Лопа уж было просунул между еловых веток трубу гранатомета, чтоб всадить ему в брюхо гранату, но Скиф остановил его:
— Без нужды не бери греха на душу, казак. На том свете зачтется.
Немного покружив, вертолет направился в сторону ракетной шахты.
ГЛАВА 39
Долго ехали молча, зная наперед, что скоро произойдет встреча с роковой неизбежностью. Ника спала, уткнувшись носиком в плечо отца. Старый Ворон до сих пор не приходил в себя. Его уложили на раскрытое сиденье сзади. Лопа выжимал из машины все без остатка, чтобы, используя малейшую долю вероятности, довезти старика до больницы в Овруче.
Но вероятность была слишком мала…
Еще в глухом лесу, на просеке, Засечный, держащий руку деда Ворона, следя за еле ощутимыми ударами пульса, услышал прерывистые, булькающие звуки. Губы старика чуть зашевелились:
— Свет… Какой яркий свет!..
— Лопа, останови машину! Выключи фары, — крикнул Засечный. — Дед помирает.
Веки старика дернулись, когда в салоне зажегся свет. Он начал перебирать пальцами на груди, словно хотел расцарапать свою повязку.
— Дедка, — положил ему руку на голову Засечный, — ты меня слышишь?
— Не слышит он уже тебя, — сказал тихо Скиф. — Не довезем.
Словно в ответ на неверие Скифа умирающий старик несколько раз сжал и разжал на груди руки.
— Дед, ты меня слышишь? Дед, мы тебя любим… Не помирай…
И без этого хриплый голос Засечного сорвался на сип, похожий на глухой собачий лай.
— Жил… — явно послышалось из уст умирающего, — не по-людски…
Бульканье в горле переходило в клокотанье:
— Умер… по-чел…веч…ск…
Все замерли, было только слышно, как ровно посапывает во сне девочка на руках у Скифа.
— Жаль, пальнуть нельзя, — проворчал Засечный. — Солдат ведь умер.
— Тебе бы все палить, — недовольно отреагировал Лопа. — Свечку из церкви ему нужно, вот что.
Засечный пощупал пульс у старика, потом приник ухом к его губам и просипел:
— Кончился…
— Не довезли, — сказал будто про себя Скиф.
Слева неожиданно нарисовалась в свете фар деревушка из пяти домов. Лопа резко затормозил и, стремглав вылетев из машины, стал барабанить в двери спящих бревенчатых хат. На стук откликались перепуганные заспанные люди.
— С ума он, что ли, тронулся? — хрипло прошептал Засечный.
Но Лопа вернулся в возбужденном состоянии.
— Слава богу, тут люди русские живут — староверы, через три километра погостик имеется.
Он снова завел машину и так резко рванул с места, словно забыл, что везет покойника.
* * *На небольшом раскольничьем кладбище для столь позднего часа было достаточно людно. Старообрядцы не стали расспрашивать, где старик получил пулю в живот, они молча обмыли и обрядили покойника.
Скиф записал им большими буквами на бумажке из школьной тетрадки в крупную клеточку: «Григорий Прохорович Варакушкин…» и даты жизни, насколько помнил.
Лысенький, как яйцо, попик спросил, не в старой ли вере крестился покойный.
— В старой… в старой, — ответил за Скифа Лопа. — В самой что ни на есть русской. Такой веры уже не сыскать в людях…
— Мы не спрашиваем, что вы за люди и откуда к нам заявились, — продолжил священник, — смерть прибирает равно как разбойника, так и его жертву, — говорил он чисто по-русски, сильно округляя «о» в своих словах.
Староверы в этих краях селились еще со времен Великого раскола. Их тут называют и по сей день — «москали» или «московськи», причем всегда отделяя от «русских» людей.
— А вас, рабы Божии, в свидетели записывать, если власти спросят? — спросил поп.
— Сделай, отче, так, чтоб не спросили, — сказал Скиф.
— Последний мой вопрос к вам будет: покойный руки на себя не накладывал?
— В бою погиб, батька, хоть ты режь нас на пытке, — сказал Лопа.
— Из казаков, гляжу, будете? — взглянул поп на Скифа.
— Из казаков… — ответил тот.
— А покойный?
— Из атаманов, — уточнил Засечный.
Они попрощались с обмытым и убранным Вороном. Скиф оставил деньги. Потом каждый добавил еще.
— Много, — решительно отказался попик. — За русского казака слишком много.
— У нас ребенок голодный, — сказал Скиф, не обращая внимания на слова священника. — Молочка бы попросить у хозяек. Три дня почти ничего не ела.
— Тогда лучше сливок и маслица на палянице, — забеспокоился священник.
Одна из женщин в черном вынесла вышитую торбочку.
— Вот вам с нашей лаской на дорогу.
Поп перекрестил их двумя перстами и вышел, подбирая полы рясы, во двор, чтобы удержать злобно рычавшую собаку на цепи.
— Не бойтесь, это пустобрех. Сорвется, так первый от вас убежит. Не кусается.
Когда шли к светившейся во тьме салоном машине, первым нарушил молчание Засечный:
— Вот тебе русские, это не Африка… Не дадут пропасть.
— И продадут ни за грош, — хмуро заметил Лопа.
Они молча сели в машину. Климатическая установка, пущенная на полную мощность, нагрела сиденье. Скиф закутал спящую Нику в одеяла и поставил во встроенный холодильник банку с молоком и сливками.
— Скажи хоть, Семен, — спросил он Засечного, — какими словами с тобой прощался дед?
— Шептал, просил позаботиться о Борьке-Баксике и по-людски похоронить его мать, когда придет время.
— Это я возьму на себя, — тут же отозвался Лопа, трогая машину.
Свет фар выхватил покосившиеся кресты маленького кладбища и побежал дальше по дороге.
* * *— Куда едем-то? — спросил Лопа после получаса прыжков по лесным ухабам.
— В Киев, куда же еще, — ответил Скиф. — Машину нужно вернуть.
— Покойный Ворон за нее уже расплатился сполна с экологами, — сказал Лопа. — Я к чему разговор веду — девочка, получается, ничья.
— Как это ничья? — спросил Скиф.
— У кого она в паспорте записана? Ты, Луковкин Василий Петрович, по паспорту холостяк. Хохлы на любой границе тебя цапанут и спросят, чей ребенок и откуда… Мы с тобой еще не знаем, что за вертолет над нами пролетал. Так тебе и похищение собственной дочки пришьют. Ехать лучше в Белоруссию: здесь по лесу без погранперехода и потом на вокзале или в поезде тебя никто про Нику не спросит.
— В Белоруссии у меня никого нет, — сказал Скиф.
— Делать там нечего — одна бульба, как в Брянске! — возмутился Засечный. — Я в Киеве гульнуть хочу. Все ж мать городов русских.
