Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин
С прораба Солодовникова разговор естественным образом перекинулся на педофилов. То есть, с точки зрения нормального человека, подобный разговор между мужчиной и женщиной, намеревающимися в ближайшее время заняться любовью, выглядел скорее противоестественным, но они как-никак оба работали в прокуратуре, и для них в таком повороте темы не было ничего странного.
Затеяла этот разговор, опять же, Варечка, сообщив, что по Москве уже поползли слухи об очередном маньяке, который выслеживает и убивает педофилов. Андрей в правдивости этих слухов усомнился, указав на то, что маньяк-педофил – явление привычное и, к сожалению, довольно широко распространенное, а вот о маньяках, так сказать, антипедофилах ему слышать пока не доводилось.
– И вообще, – сказал он легкомысленно, – маньяк – это, конечно, плохо. А вот слухи о маньяке, да еще таком, о каком мы с вами сейчас говорим, – это хорошо. Очень хорошо!
– Что же хорошего в панических слухах? – удивилась она.
– Как – что? Вообразите на минутку, что по городу пополз слушок о маньяке, который выслеживает и зверски убивает… ну, я не знаю… скажем, нарушителей правил дорожного движения. Перешел улицу в неположенном месте, и назавтра тебя нашли с отрезанной головой…
– Фу, – сказала Варечка.
– Не «фу», а просто вообразите. Я говорю о воображаемом маньяке. Несуществующем. Маньяка нет, а слух есть, понимаете? И к чему это приведет? Мамаши начнут драть своих отпрысков, как Сидоровых коз, за малейшую попытку приблизиться к проезжей части вне зоны пешеходного перехода, водители будут свято соблюдать скоростной режим и раскланиваться друг с другом в пробке… Никаких мигалок на встречной полосе, никаких проездов на красный свет и парковок под запрещающим знаком…
– И в Москве уже на следующий день случится транспортный коллапс, – сказала Варечка, разговорившаяся настолько, что даже обрела способность иронизировать. – Но я поняла, о чем вы. Слухи о маньяке полезны тем, что заставят потенциального педофила задуматься: а стоит ли рисковать головой ради минутного удовольствия? Только мне кажется, что это не повод для шуток…
– А что еще мне остается? – с неожиданно прорвавшейся горечью спросил Андрей. – Я уже вторую неделю талдычу всем и каждому, что у нас появилась серия, и мне никто не верит – ни это чучело в благородных сединах, наш прокурор, ни даже Быков…
– Быков – это такой небритый, из уголовного розыска? На которого завели дело за избиение задержанного?
– Он самый, – кивнул Андрей. – Отличный сыщик, светлая голова. Тоже расплачивается за, как вы изволили выразиться, минутное удовольствие…
Повторное упоминание о минутном удовольствии ее смутило. Она немедленно залилась краской, потупилась, и с этого мгновения разговор начал увядать прямо на глазах. Она еще успела сообщить Андрею, что верит ему, и виновато улыбнулась в ответ на его горькое: «А толку?» А когда стало окончательно ясно, куда они направляются, замолчала совсем. Она молчала, идя через залитый предвечерним солнцем двор к подъезду; в лифте она тоже молчала, упорно глядя в стену с видом человека, собирающегося с духом перед прыжком с огромной высоты в незнакомую воду. Она никак не отреагировала на неуклюжие и не особенно искренние извинения Андрея за царящий в квартире холостяцкий бедлам, а когда он, указав на дверь ванной, сказал: «Душ там», – так же молча вошла в ванную, заперлась и пустила воду.
Она так и не проронила ни словечка до самого конца, и только когда он мягко опрокинул ее на постель и осторожно вошел в нее, закрыла глаза и издала чуть слышное: «Ах!» Она была нежной, теплой, послушной, неожиданно умелой и при этом чистой, без малейшего намека на пошлость. Он очень старался соответствовать, и на какое-то мгновение ему даже почудилось, что все получится.
И, разумеется, ни черта не получилось. Никакого удовольствия, хотя бы минутного, не говоря уже о чем-то большем, на что он тайком от себя самого весьма надеялся. Наверное, и пробовать не стоило. Разумеется, не стоило, и он заранее это знал. Варечка была хорошая, но – не та. И вышла из всего этого, как всегда, когда пытаешься пойти наперекор собственной природе, полнейшая неловкость и стыдная чепуха: хотел обмануть себя, а обманул ее – ни в чем перед тобой не виноватую, да еще, судя по всему, и влюбленную по уши, как девчонка.
Хорошо, что она хотя бы не была девственницей. Утешение слабенькое, но, как говорится, и то хлеб…
Он стоял голый у окна и курил, глядя во двор.
– Ты что, расстроился? – спросила она.
Тон у нее был спокойный, без этих мерзких, унизительных ноток участия, милосердно проявляемого к тому, кто споткнулся и пропахал носом гравий беговой дорожки в метре от финишной ленты. Она говорила как добрый товарищ, как коллега, готовый подставить плечо и помочь справиться с непосильной работой. Или как хорошая жена и хозяйка, свято исповедующая принцип: что мое, то самое лучшее, и не суйте нос в наши семейные дела – без вас разберемся, и все у нас будет хорошо. Да, она явно успокоилась, обрела уверенность в себе. Почему бы и нет? Главный рубеж, казавшийся непреодолимым, остался позади, а дальнейшее, как ей представлялось, зависело только от нее.
– Брось, – тем же теплым товарищеским тоном продолжала она, не дождавшись ответа. – Я тебя прошу, не надо этих мужских комплексов. Ведь ерунда же! Я же видела, у тебя все в полном порядке. Просто усталость, стресс… Это со всеми случается, я читала. Сейчас немного отдохнешь, и все будет хорошо. Если хочешь, можешь ничего не делать, я все сделаю сама. Слушай, а есть и вправду хочется! У тебя найдется, что пожевать? Или хотя бы кофе?
– Уходи, пожалуйста, – сказал он, не оборачиваясь.
– Как ты сказал? – не поверила она своим ушам.
– Ты слышала, – стискивая зубами фильтр сигареты и глубоко, до самых печенок, затягиваясь горьким дымом, процедил он. – Уйди. И перестань, наконец, меня преследовать, это просто невыносимо.
У него за спиной наступила звенящая, мертвая тишина. Потом послышался скрип пружин, шорох торопливо натягиваемого белья и одежды.
– Тебя отвезти? – спохватившись, спросил он.
Ему не ответили. По рассохшемуся, давно нуждающемуся в циклевке паркету простучали высокие каблучки, в прихожей деликатно чмокнула дверная защелка, и снова наступила тишина.
Андрей ввинтил окурок прямо в подоконник и зажег новую сигарету. Он смотрел во
