Марина Воронина - У смерти женское лицо
Катя быстро огляделась. Стены кабинки, слава Богу, доходили до самого пола, так что ей не нужно было искать, на что бы вскарабкаться, чтобы посланный за ней убийца — а она не сомневалась в том, что, едва обнаружив, ее попытаются убить на месте, — не смог увидеть ее ноги, заглянув в щель под дверью. Она перевела дыхание и встала в более свободной позе, направив ствол пистолета на дверь, готовая выстрелить в тот момент, когда она откроется. На лице ее застыло каменное выражение отчаянной решимости, она чувствовала это по тому, с какой силой сжимались ее зубы. Она попыталась расслабиться, но челюсти не слушались, словно сведенные судорогой, и Катя махнула на это рукой — у нее сейчас были дела поважнее, чем восстановление контроля над собственной мимикой.
Шаги преследователя раздались совсем рядом, и Катя услышала, как открылась и снова закрылась дверь соседней кабинки. В последний момент она вдруг передумала и бесшумно переменила позицию, притаившись за дверью и занеся для удара руку с зажатым в ней пистолетом — трупы не говорят, а ей не мешало бы немного пообщаться с кем-нибудь, чтобы разобраться в обстановке.
Дверь ее кабинки осторожно приоткрылась. Катя ждала, сжимая пистолет в разом вспотевшей ладони и уже почти жалея о том, что раздумала стрелять. Ее вдруг осенила совершенно дикая идея: а что, если этот умник окажется в каске? Каска, конечно, чушь, но даже обыкновенная кепка могла смешать Катины карты, смягчив удар, — Е. Скворцова, она же Е. И. Воробей — это все-таки не Геракл какой-нибудь...
Что-то, по всей видимости, насторожило преследователя: он все стоял на пороге кабинки, скрытый от Кати дверным полотном, и издавал странные звуки. Кате на секунду показалось, что он плачет, но она тут же поняла свою ошибку — это едва слышное сопение означало, что убийца осторожно принюхивался.
«Вот же черт, — подумала она, я и не знала, что на службе у Головы состоят такие звери. Это же надо — нюхает! Ну, ясное дело: я недавно приняла ванну — шампунь там, душистое мыло... Идиотка! И потом, не надо забывать, чем я тут занималась минуту назад. Это, между прочим, тоже пахнет, и посильнее, чем шампунь. Вот тебе твое пиво, сучка!»
Все эти мысли пронеслись в ее мозгу за доли секунды, а потом она увидела, как из-за края дверного полотна медленно, осторожно выдвигается темноволосая макушка, и со всего размаха опустила на нее рукоятку тяжелого пистолета в тот самый момент, когда человек начал оборачиваться, чтобы посмотреть, не прячется ли кто-нибудь за дверью.
Человек тяжело упал на колени, словно бык, получивший удар обухом, и повалился вперед, нежно обхватив руками унитаз. Катя смотрела на него и не могла поверить, что ухитрилась одним-единственным ударом свалить с ног эту гору мяса — у человека было телосложение борца или штангиста и рост под два метра.
Катя осторожно ткнула его носком кроссовка под ребра, но человек не прореагировал. Видимо, напуганная собственными фантазиями про каски и прочие головные уборы, она ударила его слишком сильно. Впрочем, могло случиться и так, что он хитрил, и поэтому Катя, одной рукой неловко переворачивая его на спину, другой держала пистолет в сантиметре от головы своей жертвы. Эта тихая, но упорная возня заняла некоторое время, зато результат превзошел все ожидания. Взглянув в лицо этому человеку, Катя отшатнулась и обессиленно привалилась спиной к перегородке. С губ ее сорвался тихий истеричный смешок, который тут же замер, уступив место выражению полного недоумения и испуга.
Она наконец-то встретила старого знакомого, причем там, где этого меньше всего можно было ожидать.
Так, по крайней мере, казалось Кате.
Глава 20
Капитан ФСБ со смешной фамилией Колокольчиков, всю жизнь причинявшей ему массу неприятностей, сидел дома и занимался делом, которое забросил много лет назад, — грыз ногти. Время от времени он бросал на них быстрый взгляд, чтобы проверить, сколько осталось, и снова начинал грызть, сплевывая отходы производства на выложенный потертой и местами отставшей полихлорвиниловой плиткой пол кухни. Плитка была двух цветов — ужасного синего и дикого бирюзового и располагалась в шахматном порядке. Кое-где в этой шахматной доске зияли неопрятные грязно-серые квадраты, образовавшиеся в тех местах, где плитка отвалилась совсем, обнажив бетон перекрытия. Колокольчиков между делом подумал о том, что вместо того, чтобы грызть ногти, он вполне мог бы приклеить отставшую плитку, скоротав тем самым время и сделав в высшей степени полезное дело — подумал привычно, без энтузиазма, но и без раздражения, точно зная, что ничего приклеивать он не станет, а станет все так же сидеть у окна, курить, грызть ногти и ждать телефонного звонка... по крайней мере, до завтра. Если же и завтра ему не позвонят, это будет означать, что Птица действительно подалась в бега, каким-то совершенно мистическим образом почуяв интерес к своей персоне со стороны его департамента, и тогда придется признать, что разработанная им операция провалилась на все сто процентов... Фактически это означало бы, что капитан Колокольчиков напрасно продал душу дьяволу, не получив взамен ничего, кроме угрызений совести.
Он поймал себя на том, что думает о Кате Скворцовой как о Птице, и поморщился — налицо была явная попытка самообмана. Думать о ней так, называть ее так было проще, как будто речь и вправду шла о какой-то совершенно незнакомой женщине, охраннице и курьере Головы-Щукина, бешеной твари по кличке Птица, а не о Кате Скворцовой, которая... Которая что? Которая однажды треснула капитана Колокольчикова, тогда еще старшего лейтенанта, молотком по башке, приковала его к радиатору парового отопления его же наручниками и сперла у него табельное оружие? Или которая перестреляла кучу народа, ураганом пройдясь по московскому закулисью и оставив за собой пунктирную линию трупов? Или это та Скворцова, из-за которой погиб майор Селиванов, один из немногих людей, кого капитан по-настоящему уважал? Та самая, из-за которой ублюдки Головы поставили на перо Андрюшку Фомина, только и успевшего, что закончить училище да замарать свою совесть по прямому наущению капитана Колокольчикова?
«Пошел к черту, идиот, — сказал себе Колокольчиков. — Это та самая Скворцова, к которой некий оперуполномоченный уголовного розыска со странной фамилией питал довольно нежные чувства и которая потом вытащила этого дурака-оперуполномоченного с того света, хотя могла бы просто бросить его там — пускай бы подыхал, недоумок... И ведь что самое противное, этот ее благородный поступок был, пожалуй, одной из самых больших ошибок в ее жизни. Если смотреть под определенным углом, то этот поступок выглядел явной глупостью, за которую теперь ей приходилось расплачиваться».
Впрочем, расплачивалась Скворцова, как всегда, сполна, с лихвой. Она всегда шла ва-банк, прямо и дерзко, и всегда выигрывала — наверное, потому, что она всегда готова идти до конца и не на словах, а на деле... до самого конца, без оговорок и ограничений, без всяких там «а если» и «быть может». Полковник Соболевский зря подозревал в ней профессионала — она просто не умела сдаваться и обладала талантом выживать там, где любой другой человек наверняка откинул бы копыта.
Капитан оставил в покое ногти и закурил. Было утро, но он не пошел на службу — следуя тайной договоренности с Соболевским, он переключил каналы связи на свою квартиру и теперь сидел здесь, дожидаясь звонка с поста прослушивания или от наблюдателей, третий день следивших за квартирой Птицы. Ему приходилось прятаться от сослуживцев — стукач, в существовании которого никто не сомневался, до сих пор не был выявлен, и Птица по-прежнему оставалась единственным козырем в колоде полковника Соболевского, то есть оставалась бы, если бы хоть кто-нибудь знал, где она в данный момент находится.
Сидеть на табуретке было неудобно — затекала спина, и капитан, прихватив с подоконника пепельницу, переместился прямо на пол. Здесь было уютнее, но теперь взгляд его упорно натыкался на стоявший здесь же, на полу, телефонный аппарат, поскольку больше смотреть было не на что.
Он смотрел на телефон со смешанным чувством надежды и опасения. Ему очень хотелось, чтобы тот наконец зазвонил, но он не совсем четко представлял себе, что станет делать, когда это произойдет. Продолжать следить за Птицей означало снова идти на риск потерять ее из вида... И вообще, капитан чувствовал, что с этим затянувшимся делом пора кончать. Голова не был идиотом, да и все, что удалось им узнать об этом деятеле, говорило о том, что отрава, которую он распространял, была изготовлена не здесь. Партия поддельного лекарства, попавшая в руки Щукина, была огромной, но не бесконечной, и Голова мог свернуть свой бизнес раньше, чем его удалось бы схватить за руку. Капитан чувствовал, что это может произойти в любой момент — сегодня, завтра... возможно, это произошло вчера. Возможно, партия товара, с которой так лихо ускользнула Птица, была последней, и тогда Голова может уйти безнаказанным... Да и не в Голове дело. Дело в том, сколько еще детей пострадают от его зелья — десять, сто, тысяча? Птица спутала все планы, но надежда была только на нее.
