Марина Воронина - У смерти женское лицо

Марина Воронина

У смерти женское лицо

Глава 1

По-настоящему большие города никогда не спят. Конечно, нельзя сказать, что они вовсе не замечают смены дня и ночи — право, это было бы слишком, особенно в нынешние тяжелые времена, от которых устали и сами города, и живущие в них люди. Ночью оживление на их улицах заметно спадает, но факт остается фактом: города, население которых перевалило за миллион, никогда не засыпают до конца.

Стоит ли в таком случае говорить о Москве, чье огромное сердце круглые сутки бьется в лихорадочном ритме, в часы пик достигающем предынфарктной ультразвуковой частоты? Нет, Москва не спит никогда, и длится эта бессонница уже не первую сотню лет. Кровь, нефть, деньги, электричество, кокаин, природный газ — в широких, как тоннели, артериях города с бешеной скоростью струится гремучая смесь, заставляя его веками бессонно таращиться в небо болезненно поблескивающими глазами фонарей. Их миллионы, и их лихорадочный блеск по ночам затмевает даже свет полной луны, не говоря уже о звездах, которые в московском небе может разглядеть только тот, кто ищет их там специально.

Высокий человек с телосложением борца-тяжеловеса и смешной фамилией, которая, сколько он себя помнил, доставляла ему массу неприятностей, остановился на краю тротуара, пропуская какого-то позднего лихача, неторопливо закурил и поднял глаза к небу. Выпуская дым из ноздрей, он невольно поморщился: затекшая за целый день сидения за письменным столом шея отозвалась ноющей болью, а тридцать шестая по счету сигарета казалась отвратительной, словно была набита конским волосом.

Разглядеть звезды ему не удалось: над улицей зависла полная луна, сиявшая, как недавно отчеканенная монета. Некоторое время он разглядывал луну с таким вниманием, словно пытался прочесть надпись, сделанную мелким шрифтом где-нибудь в районе Моря Дождей, потом пробормотал какую-то короткую фразу, в которой можно было разобрать только явственно прозвучавшее слово «дурак», бросил сигарету в случившуюся поблизости урну, огляделся по сторонам и ступил на проезжую часть.

На середине дороги ему пришлось остановиться и даже сделать шаг назад, чтобы не попасть под колеса ржавой «семерки», которая, ревя неисправным глушителем, неожиданно вывернулась из-за угла, бомбой пронеслась мимо и скрылась в плохо освещенном переулке. Человек молча проводил машину взглядом, профессионально отметив про себя, что водитель либо пьян, либо просто очень торопится, пожал плечами и закончил переход улицы, выбросив из головы и «семерку», и возникшие у него подозрения.

Миновав тускло освещенную витрину гастронома, он углубился в мрачные недра старых, затененных высоко поднявшимися деревьями дворов, прошагал мимо мусорных баков, привычно вспугнув пировавших там котов, и вошел в подъезд облупленной хрущевской пятиэтажки. Он поднялся на третий этаж по стершимся бетонным ступеням и отпер одинокий замок, врезанный в обшарпанную дверь справа от лестницы.

Перед тем как повернуть ручку и толкнуть дверь, он снова закурил и глубоко вздохнул.

Входить не хотелось.

Шагнув в пропахшую застоявшимся табачным дымом прихожую, он запер за собой дверь, привычно развернул корпус, чтобы не свалить плечом державшуюся на честном слове вешалку, не включая света, повернул направо и вошел в кухню. Включать свет ему было не нужно: во-первых, он знал каждый уголок квартиры, как свои пять пальцев, а во-вторых, здесь и так было достаточно света — прямо за незанавешенными окнами повисла похожая на мощный прожектор луна, заливая скудное убранство однокомнатной квартирки неприятным серебристо-голубым сиянием. В этом нехорошем свете знакомые предметы неуловимо меняли очертания и словно бы даже начинали исподволь шевелиться, ведя какую-то подспудную, почти незаметную, но явно злонамеренную передислокацию.

Это уже был самый настоящий бред, тем более неприятный, что он был совершенно несвойственным для плечистого хозяина квартиры, вовсе не склонного ко всякого рода оккультным заморочкам и начисто лишенного так называемой романтической жилки. Он всю жизнь считал себя трезвым реалистом и прагматиком, хотя вся его биография и даже обстановка его холостяцкой квартиры, которой постеснялись бы многие из тех, кого принято считать записными алкашами, криком кричали об обратном. Тем не менее, если бы кто-то осмелился сказать ему об этом, наглецу наверняка не поздоровилось бы. Впрочем, никто и не пытался открыть ему глаза — в среде его коллег подобные разговоры не культивировались, а те, кому полагалось знать о нем все по долгу службы, благоразумно помалкивали: если человек в наше время устроен таким образом, что работает не за страх, а за совесть, то его лучше не ставить в известность о том, что он неисправимый романтик — или, выражаясь современным языком, набитый дурак.

По-прежнему не зажигая света, он снял пиджак и аккуратно, так, чтобы, упаси Боже, не помять, повесил его на спинку стула — гладить пиджак было для него сущей пыткой. Двигаясь устало и замедленно, как простенький механизм, в котором наконец-то кончился завод, он расстегнул пряжку наплечной кобуры, стащил с себя опостылевшую сбрую и бросил ее на заваленный ненужными бумагами письменный стол, на полированной поверхности которого красовался большой горелый круг, оставленный не то приземлявшимся здесь НЛО, не то просто горячей сковородой. Пистолет глухо стукнул, улегшись в центр этого круга, и сразу сделался голубым в свете луны.

Тяжело ступая, человек вернулся на кухню, открыл кран и долго пил тепловатую, сильно отдающую хлоркой воду — во рту пересохло от усталости и бесчисленных сигарет, выкуренных на бесчисленных совещаниях. Вода помогала слабо. Говоря по совести, следовало бы основательно перекусить, но сама мысль о еде вызывала отвращение, что было отчасти ему на руку: насколько он помнил, в холодильнике не было ничего, кроме страшноватой бутылки с остатками кефира почти недельной давности и флакона уксусной эссенции — он опять забыл зайти в магазин.

— Мать твою, — без выражения проворчал он, тяжело опустился на табурет у окна и поднес к губам сигарету. Пока он пил воду, сигарета успела потухнуть — это была отечественная сигарета, отвратительная на вкус, но зато экономичная, потухавшая всякий раз, как о ней забывали. Порывшись в кармане, он нашел зажигалку и прикурил, недовольно поморщившись, — прикуренная вторично, сигарета показалась еще более отвратной.

Глаза горели, и он прикрыл их воспаленными веками, но от этого стало только хуже: веки поднимались сами собой, глаза резало, сна не было и в помине.

«Перевозбудился, — подумал он обреченно. — Перевозбудился, перетрудился, переутомился. Перекурил, передумал, переговорил... пропади оно все пропадом, скорей бы в отпуск!»

Он посмотрел на часы, циферблат которых тускло светился в темноте под столом призрачным зеленоватым светом. Половина второго. Ну конечно! Пожалуй, это и к лучшему, что сна ни в одном глазу, иначе на службу раньше обеда не попадешь — будильник опять сдох. «Жениться надо, товарищ капитан», — сказал он себе.

Примерно так же некоторые напоминают себе о том, что надо принять лекарство или бросить курить, или заняться, наконец, спортом — короче говоря, взяться за ум. Капитан вздохнул, с силой вдавил сигарету в переполненную пепельницу и немедленно закурил новую, нимало не заботясь о том, что в пачке осталось всего две штуки, — в конце концов, в квартире было столько окурков, что на них можно было продержаться дня два.

«Насчет жениться — это я зря, — думал он, наблюдая за тем, как причудливо вьется в лунном свете сигаретный дым. — Раньше надо было думать, а теперь, пожалуй, поздновато. Оттуда, как с того света, не возвращаются». Он невольно запустил руку за спину и почесал шрам под левой лопаткой. Голова вдруг ни с того ни с сего разболелась не на шутку, и он принялся осторожно массировать кончиками пальцев начинающие седеть виски. Воспоминания стояли у порога и тихо скреблись в дверь, но он впустил только два: усталое большеглазое лицо с упавшей на правую бровь темной челкой и имя — Катя.

Больше ничего, но этого оказалось вполне достаточно. Теперь капитан точно знал, что уснуть ему сегодня не удастся.

Большие города никогда не могут уснуть до конца. Это происходит оттого, что в них живет слишком много людей и некоторые из них по тем или иным причинам предпочитают вести ночной образ жизни. Эти «некоторые», которых в каком-нибудь провинциальном городишке может быть не более двух-трех десятков, в многомиллионном мегаполисе превращаются в целую армию, государство в государстве, не самую многочисленную, но очень активную часть населения.

Ржавые «Жигули» седьмой модели, которые едва не сбили переходившего дорогу любителя звездного неба в чине капитана, управлялись одним из рядовых этой ночной армии. Человек, сидевший рядом с водителем, сбил пепел со своей сигареты прямо себе под ноги на резиновый коврик, глубоко затянулся и негромко сказал, не поворачивая головы: