Жаркое лето Мариуполя - Василий Николаевич Прозоров
Покрутившись некоторое время у себя в расположении и поняв, что мыслями он все равно там, в «библиотеке», Андрей вздохнул и принял решение. Он медленно побрел обратно. На подходе к терминалу он заставил себя взбодриться, придать себе деловой вид, как и положено старшему офицеру спецслужбы, проводящему серьезную реализацию.
Уже в начале коридора слышались приглушенная возня и бубнеж нескольких людей. Стоящий у бойлерной опер-контрразведчик молча посторонился, пропуская Андрея к допросным, и протянул тонкую камуфляжную балаклаву. Сделав каменное лицо, Андрей натянул маску на лицо и толкнул дверь бойлерной.
За столом сидел один из местных сотрудников, который быстро заполнял бланк протокола допроса. Рядом, прислонившись к стене, с интересом взирал на разворачивавшееся действие сам Хараберюш.
Посреди бойлерной два сотрудника приматывали скотчем пожилого мужчину к трубе. Мужчина сопротивлялся. Однако на каждое его движения опера отвечали коротким ударом пластиковой бутылки с водой по голове.
– Развлекаетесь? – поинтересовался Андрей, подтаскивая к себе табуретку.
– Не, разминаемся, – в тон ему ответил Хара. – Пацаны бьют только по волосяному покрову – так никаких следов не останется. Но это так, прелюдия.
– А протокол зачем? – Андрей кивнул на пишущего сотрудника. – Разве уже есть дело?
– Нет еще, – с готовностью откликнулся Хара. – Но будет. А мы потом нужную дату проставим. Никуда этот чел не денется.
В этот момент сотрудники закрепили руки мужчине вертикально вверх, привязав их к горизонтальной трубе, после чего вопросительно взглянули на начальство.
– Ну что, начнем помолясь? – Хараберюш встал и подошел к мужчине. Тот, пытаясь прийти в себя от нанесенных ударов, часто дышал, облизывая губы.
– Ну, тварь, давай-ка расскажи, как ты Родину предавал?
– А ты кто такой? – внезапно звучным голосом спросил пленный. – Ты бы маску снял, чтобы я мог на твою рожу посмотреть.
– Я тот, кто будет решать – жить тебе или сдохнуть в этом подвале, – пафосно произнес Хараберюш.
– Ой, напугал, – судя по голосу усмехнулся мужчина. – Я уже пожил, так что смертью меня не удивишь. А Родину я люблю побольше вашего. Только Родина у нас разная. У меня правильная Украина, а у вас подстилка американская.
Слова его оборвались громким стоном – стоящий за спиной опер с силой ударил бутылкой по почкам.
– Ты мне эту агитацию заканчивай. Мне другое интересно, – приблизив свое лицо к лицу пленного, продолжал Хараберюш. – Где ваш старший, Саша из Ростова? Как его найти? Как ты с ним связывался?
– Не знаю я никакого Саши из Ростова, – прохрипел мужчина. – Вы, господа, что-то путаете.
– Ну, давай по-другому, – Хара махнул рукой.
Стоящий рядом с пленным опер приподнял ему голову, когда второй опер ловко надел на нее полиэтиленовый пакет и закрутил его на шее. Мужчина задергался, забился на привязи. Сквозь пакет донесся полный отчаяния крик:
– Что вы делаете! Снимите! Аааааахрррр…
Мужчина дергался как марионетка на веревочках, крутил головой, пытаясь снять пакет об плечо. Но все было тщетно. Наконец, когда хрипы из-под мешка стали стихать, Хараберюш дал знак своим операм. Те быстро сняли пакет с головы пленного.
Мужчина судорожно, со всхлипами, вдыхал воздух. Покрасневшая кожа шеи, контрастируя со светлой тканью рубашки, просто резала глаз. Хараберюш подошел к мужчине.
– Если мозг не будет получать достаточное количество кислорода, он начнет отмирать. Ты останешься жить, но превратишься в овощ. Так что легкой смерти тебе не будет… Даже руки марать о тебя не придется. Мы тебя растением сделаем, и повесим тебя как обузу на твоих близких. А через год-два они сами захотят тебя убить… Подумай, каково это будет. Невеселая перспектива, правда? Но есть же и другой выход – скажи мне то, что мне надо, и все закончится.
– Пошел ты, – выдохнул в сторону Хараберюша мужчина. – Фашист, сука!
Снова пакет накрыл голову пленного. Снова жуткие хрипы наполнили помещение бойлерной. Андрей смотрел, как судорожно мужчина пытается втянуть хоть каплю воздуха, так, что стенки пакета почти скрываются в прорези рта. Как капельки влаги от выдоха собираются на стенках пакета. Как дергаются руки, пытаясь сорваться с трубы. Огромных трудов стоило Андрею сохранять каменное выражение лица, наблюдая за происходящим…
Ему показалось, что прошла вечность, прежде чем Хара дал знак снять пакет.
На этот раз мужчина не удержался. Ноги его подкосились, и он повис, удерживаемый связанными над трубой руками. Голова свесилась на грудь, изо рта вниз потянулась тонкая ниточка слюны…
– Ну что? – дождавшись, когда мужчина чуть-чуть отдышится, спросил Хара. – Продолжаем?
Сил на разговоры у мужчины, видимо, не осталось. Поэтому все, на что его хватило, – плюнуть в сторону Хары. Впрочем, плевок тоже не получился. Слюна просто повисла на подбородке и сорвалась вниз.
– Давай, – махнул рукой Хара. Подчиненные снова нацепили пакет на голову подпольщика.
Видно, сил у него уже не осталось, и мужчина практически не дергался. Судорожные попытки втянуть воздух, хрипы, подкосившиеся ноги, царапавшие носками кроссовок по бетонному полу…
Когда пакет в очередной раз сняли, мужчина не подавал признаков жизни. Один из оперов привычным движением проверил пульс.
– Все в порядке. Живой. Видно, сознание потерял.
– Иваныч, у вас тут врач есть? Надо бы в чувство привести убогого, – повернулся к Андрею начальник контрразведки.
Каких трудов стоило Андрею ответить практически спокойно, знал только он сам:
– Есть. Только снимите чела, а то, боюсь, она не очень сможет помочь, если он у вас висеть будет.
– Да не вопрос. Потом опять повесим. Нам не трудно! – хохотнул один из оперов.
Шевченко вышел из бойлерной и в коридоре его накрыло. Так накрыло, что ему пришлось прислониться к стене. Холодный, пугающе холодный пот выступил на лбу и ладонях. Вытирая ладони о брюки, Андрей почувствовал, как дрожат пальцы. И вообще, все тело сотрясает мелкая, противная дрожь. Тут рука его наткнулась на рукоятку пистолета в набедренной кобуре. Прикосновение к оружию, такому надежному и верному, сразу успокоило мысли, и те, до этого беспорядочно путавшиеся, обрели ясность и четкость:
«Все просто. Сейчас зайду и на хрен всех завалю. Сначала двух стоящих. Потом Хару. Он сидит, дернуться не успеет. Потом писаря…»
«Ага, а
