Тень мальчика - Вальгрен Карл-Йоганн
– Эва! Ты слышишь меня?
Рядом с водой, слышны взрывы… А если она ошиблась? Нет, она не могла ошибиться. Это ее единственная возможность.
– Я слышу.
– А что, собственно, делает полиция? Сутки от них ничего не слышно. Плевать им на нас… Но этого нельзя допускать! Ты должно подключить все твои контакты. Я схожу с ума от бездействия. И Арвид… он же ничего не понимает, что мне сказать Арвиду?
Ула сломался. Если что-то случится, он никогда не поднимется. Да и она тоже.
Она краем глаза уловила какое-то движение на дороге, у поворота. Наверняка Йорма. Нет… это не его машина. Маленький автомобиль остановился в пятидесяти метрах от виллы. Из него вышла женщина в серой кофте и подозрительно осмотрелась.
– Я должна повесить трубку, – сказала Эва почему-то шепотом. – Позвоню позже. У меня дела. Успокойся. Пробьемся.
* * *Он приближался к границе Гаити. Дорога была проложена в джунглях, хотя тут и там виднелись большие поляны – табачные плантации. Ни людей, ни машин. Вспугнутые бабочки незнакомых расцветок вспархивали из канав.
Данни включил радио. Передача из Порт-о-Пренса. Прием неважный, с потрескиваниями, как в годы его детства. Он покрутил тюнер и нашел музыкальный канал – сальса и ямайский регги вперемешку. На другом – ток-шоу, женщина-ведущая говорила на французском с таким чудовищным креольским акцентом, что он почти ничего не понял. На доминиканском канале в другом конце шкалы FM передавали новости. Ожидается ураган на восточном побережье, примерно через сутки. Населению городов Пунта-Кана и Ла Романа рекомендуется оставаться дома и слушать новости по радио. Может возникнуть вопрос о временной эвакуации.
Дорога забиралась все выше в предгорья. С криками пролетела стая попугаев. Земля разрезана ручьями и ручейками, дорога размокла, и грязь то и дело залепляла ветровое стекло. На крутом левом повороте «лендровер» занесло на глине, и Данни не смог его остановить – джип так и шел юзом, пока на выходе из поворота его не вынесло на обочину.
И тут же он увидел нечто вроде алтаря. На белом полотенце в луже крови лежала отрубленная змеиная голова. Рядом – бутылка рома, распятие и подсвечник с красными стеариновыми свечами. К стволу дерева прибиты башмаки.
Он ехал еще час с черепашьей скоростью – дорога становилась все уже и все хуже. Глиняная каша, даже полноприводный «ленди» то и дело начинал буксовать. Внезапно джунгли расступились, и он выехал на более или менее открытое место.
По обе стороны дороги – совершенно заросшая плантация сахарного тростника. Покосившиеся жестяные хижины с вывесками на французском и испанском. Еще какие-то строения, тростниковые мельницы, бетонное строение – скорее всего, для рафинации сахара. Маленькие жилые домики из жести и бамбука, с верандами. И один дом побольше, в колониальном стиле, в окружении пальм. Несколько одичавших собак с лаем носились по плантации. Domini canes, вспомнил он происхождение слова. Доминиканцы. Псы Господни.
Не успел Данни выключить зажигание, зажужжал мобильник. Покрытие совсем скверное, он еле-еле различал голос Клингберга.
– Приехали! В большом доме для тебя приготовлена комната.
В большом, как назвал его Клингберг, доме никто не жил уже много лет. Окна забиты, мебель покрыта заплесневелыми простынями. На полу – толстый слой пыли.
Электричества нет. В кухне – пустые калебасы для воды. На полу крысиный помет.
Он прошел в библиотеку – полки до потолка уставлены переплетенными в телячью кожу книгами. Названия на испанском и французском. На противоположной стене – что-то вроде картинной галереи. Портреты хозяев плантации в хронологическом порядке. Самый старый – суровый плантатор в шляпе с плюмажем и с белой глиняной трубкой, семнадцатый век, не позже. А самый последний в ряду – Густав Клингберг. На нем серый костюм в тонкую светлую полоску, у ноги – бладхаунд.
Катц поднялся на второй этаж и сразу нашел предназначенную ему комнату. На столике – бутылка минеральной воды. Кровать с балдахином, неуклюжая мебель красного дерева. За балконной дверью – терраса с видом на давно заболоченный бассейн.
За весь день он не видел ни единого человека. Бесцельно бродил по заброшенной плантации. Нетрудно догадаться, что когда-то она принадлежала семье Клингберг. Тростниковые мельницы, похоже, не работали уже много лет. Из мастерских вывезено всё – и машины, и инвентарь.
В одном из сараев он нашел металлические маски, которые когда-то использовались для забоя скота, и убойный механический пистолет. Огороженное пространство для убоя, настоящий эшафот. Пол пропитан почерневшей, давным-давно высохшей кровью. Он снял один из пистолетов со стены и взвесил в руке. Конструкция элементарная – пружина с затвором выстреливает заостренным стержнем. Сталь заржавела, но пружинный механизм, похоже, работает. Он сунул пистолет в карман брюк. Какое-никакое, а все же оружие.
Данни прошел по заросшей травой глинистой тропинке, заглянул в жилище рабочих. Земляной утрамбованный пол, крыша из гофрированной жести. Окна и дверь увезли, но ржавые нары остались. На стене – пожелтевшие рекламные плакаты гаитянского рома. В шкафу так и лежат сгнившие тряпки и башмаки.
Над горизонтом в трупно-бледном небе расплывалась новая грозовая туча.
На стене бетонного цеха кто-то черной и красной краской намалевал изображение чернокожего человека, собаки зализывают его кровоточащие раны. Легба, или Санта-Рохус, божок гаитянских рабов. Здесь тоже нет окон, но дверь заперта на большой висячий замок, а перед ней стоит бочка, наполовину заполненная солью.
Катц пошел по тропинке, начинавшейся там, где он поставил машину. Она вела еще к одному строению.
Часовня, понял он, когда подошел поближе. Примитивная часовенка, а рядом – маленький погост. Всего две могилы, обе с чугунными крестами и фотографиями в остекленных овалах. На одной из них пожилая чернокожая женщина лежит в гробу, завернутая в белое полотно. Он прочитал надпись: Мари Бенуа, родилась двадцать шестого сентября 1921 года, почила вечным сном одиннадцатого ноября 1978 года. На другой фотографии мальчик-мулат, тоже в гробу. Здесь имени нет, только даты рождения и смерти: 1963–1979. Мальчик очень похож на Кристофера Клингберга.
По пути назад его сопровождали тучи москитов. Темнота обрушилась мгновенно, будто где-то там, на небе, повернули выключатель. Ни луны, ни звезд. Тучи становились все гуще, все тяжелее. Опять ему на глаза попались небольшая стая бродячих собак – они стояли на обочине, угрожающе рычали и показывали клыки. Но стоило Данни поднять с земли камень, тут же удрали врассыпную.
И началась гроза. Большие ветвистые молнии вспарывали темный небосвод, освещая на мгновение горы ярким белым светом, как вспышки магния. Дождь начался не сразу, сначала упали несколько теплых капель, но очень быстро обрушился настоящий ливень, холодные и острые струи хлестали ему в лицо. Порывы ветра стали все сильнее и чаще, они прижимали траву к земле то тут, то там, как будто по плантации носились невидимые чудовища.
Катц добежал до дома и поднялся наверх, в единственную приведенную кем-то в относительный порядок комнату. Зажег свечи в канделябре рядом с кроватью, вытер голову и закрыл окна и ставни, прислушиваясь к непрестанной барабанной дроби дождя по крыше. Взял в руки телефон. Заряда почти не осталось, и подзарядить негде. Если Клингберг собирается ему позвонить, пусть звонит немедленно. А может, он и не собирается ему звонить.
Данни, не раздеваясь, лег на постель и уставился на рваный балдахин.
Теперь он вспомнил.
Подружка Клингберга в Упсале… как ее звали? Ингрид?
Месть героина… героин перфорировал его память, пробивал в ней дыры, одну за другой, и через эти дыры похищал важную информацию.
Последний семестр в Упсале. Они тогда все время были вместе – Клингберг и его подростковая любовь, девушка из школы-интерната в Сигтуне. Роман продолжался несколько месяцев, потом она уехала во Францию изучать язык, и, насколько Данни было известно, на этом все кончилось.
