Тень мальчика - Вальгрен Карл-Йоганн
– И как ему это удалось?
– Где-то раздобыл трамадол и кодеин и тайно принимал в первые дни, на этапе детоксикации. Это, конечно, смягчает симптоматику, но успех Юнаса только этим не объяснишь. Он и в самом деле страстно хотел покончить с наркотиками.
– А как вы с ним общались? Насколько мне известно, он был глухим.
– Мои родители тоже глухие, так что я выросла в среде, где преобладал язык жестов. Думаю, я одна во всей стране, кто может помочь глухим наркоманам, а их гораздо больше, чем можно подумать. К тому же Юнас, если пользовался слуховым аппаратом, кое-что слышал.
Эва пролистала папку. Психологические характеристики, результаты ранее проведенных реабилитационных программ, данные о Сандре Дальстрём и Линни Хольм. Это, похоже, самое важное. Старые расследования, решение о помещении в детский дом… и ни слова о его биологических родителях. По-видимому, на эти материалы все еще распространялся закон о неразглашении, и чтобы с ними ознакомиться, требовалось особое решение прокуратуры.
– Вы говорили, что он хотел с вами встретиться незадолго до смерти?
– Да. Хотел что-то рассказать.
– Что?
– Не знаю… бормотал что-то несвязное. Дескать, хочет завязать со всем этим… так он сказал. Якобы он принимает участие в каком-то медицинском эксперименте, а ему за это оплачивают героин. Много лет уже… но он хочет с этим покончить, и первое, что он должен сделать, – вылечиться от наркомании. Никаких имен, ничего. Мы договорились встретиться, но он не пришел. Как раз за два дня до того, как его нашли мертвым… мог бы рассказать и побольше.
– Звучит загадочно.
– Надо делать скидку на то, что верить Юнасу на сто процентов было нельзя. Он смешивал реальность со своими фантазиями… думаю, ему так было легче примириться со своим существованием. Последний год был просто ужасным. Его несколько раз госпитализировали в Санкт-Йоран с острым токсическим психозом. Он слышал голоса… ему якобы кто-то диктовал, что ему делать, кто-то управлял его волей. В истории болезни отмечалась крайняя агрессивность, куда более выраженная, чем обычно.
– Но, судя по этим бумагам, он и в детстве отличался повышенной агрессивностью?
– В десять лет избил до полусмерти свою младшую сестру. Это, собственно, и послужило последней каплей для родителей. Они передали его социальным службам.
– Здесь есть слово «психопат». Вы согласны с этим диагнозом?
– Это точка зрения врачей, и не мое дело ее оспаривать. Хотя… честно говоря, я так не думаю. Не могу сказать, чтобы он был совсем лишен эмпатии. Нет… видно было, что он чувствовал сострадание, переживал за кого-то.
– А об этом, как вы его назвали, «медицинском эксперименте», он больше ничего не говорил?
– Нет. Но я исходила из того, что он все придумал.
Эва посмотрела в окно. Начался дождь, заблестели крыши машин на парковке. Перед глазами возникла Лиза. Не думать об этом.
– А у вас был контакт с этими женщинами… – Она сделала вид, что не помнит имен, и посмотрела в бумаги. – С Сандрой Дальстрём и Линни Хольм?
– Я знаю, о ком вы говорите, но они составляли группу поддержки еще до того, как я начала работать с Юнасом. До этого пытались другие, но сдались. И его передали мне. Скорее всего потому, что я знаю язык глухонемых. В конце концов исчезли все добровольцы, которые хотели ему помочь. Отпали один за другим, все, кроме персонала в неотложной психиатрии, – этим-то деваться некуда. Это их работа.
– А вы знаете что-нибудь про его жизнь после того, как он избавился от наркотиков?
– Он был бездомным. Перессорился со всеми приютами, и его никто не брал. Жил в метро, в туннелях… в семнадцать лет! Жуть какая-то…
– А он никогда не говорил вам о каком-то заброшенном доме?
Удивленный взгляд.
– Да… говорил, как ни странно. Честно. Я ему не очень поверила – усомнилась, что в Стокгольме могут быть заброшенные дома. При таких-то ценах на участки!
– А где этот дом находится, не сказал?
– Нет. Сказал только, что там его не трогают. Вроде бы в дом есть тайный вход, про который никто не знает. И он был откровенно доволен – наркоманы же воруют друг у друга почем зря…
По дороге в отдел экономических преступлений Эва попыталась дозвониться Катцу, но по спутниковой связи никто не ответил. Точнее, не удалось установить связь. Ни одного сигнала. Ею овладело невнятное беспокойство. Он должен был сам ей позвонить, как-то среагировать на сканированную фотографию, которую она переслала по е-мейлу: Юлин и Юнас перед полуразвалившимся домом. Катц сообщил, что долетел, а больше никаких признаков жизни не подавал.
Она набрала номер Управления взрывных работ, и ей повезло – трубку взял тот же сотрудник, с которым она разговаривала накануне.
– Я получил все сведения от многих взрывников, – сказал он. – Но, к сожалению, время не совпадает. В указанное вами время, позавчера в 12:05, никаких взрывов не производилось.
– Вы уже со всеми связались?
– Нет… но почти. Остались, может быть, с десяток подрядчиков, которые еще не подали сведения.
– Можете мне позвонить, если у кого-то совпадет время?
– Уж будьте уверены. Я так понимаю, дело серьезное… а что, собственно, случилось?
– Похищена девочка. Мы ее ищем.
– Вот оно что… – Он помедлил немного. – Знаете, я потороплю парней. Позвоню после ланча.
Пустой, заброшенный дом, место, где можно спрятаться, тайный вход, о котором почти никто не знает, взрывы… и хотя все это были отдельные, немногочисленные и никем не подтвержденные факты, она ясно чувствовала, что все это связано между собой.
Через четверть часа она открыла дверь своего кабинета и, к своему удивлению, увидела Даниельссона – тот сидел и ждал ее. На столе, на самом видном месте, лежали стопкой несколько распечатанных фотографий. На верхней красовалась она сама перед воротами виллы Клингберга в Юрхольмене.
– Ты можешь как-то это объяснить, Эва?
Все. Врать дальше не удастся.
– Откуда у тебя это?
– Позвонила старшая дочь – забеспокоилась, от отца ни слуху ни духу. Поехала выяснить, что случилось, и… В общем, я приехал туда первым. Там камеры наблюдения стоят по периметру. Кто-то стер запись, но не знал, что есть еще функция дублирования.
– И что ты намерен делать?.. Задержать меня как подозреваемую?
– И так может случиться.
Он встал со стула для посетителей, взял фотографии и скептически на них посмотрел.
– Там были два трупа. Понтус Клингберг и бывший шеф Катца, Рикард Юлин. Ты понимаешь, что это значит? Начинается зеленая жизнь…
– Кто еще знает, что я там была?
– Пока, кроме меня, никто. Записи с камер попали на мой стол, и я никому их не показывал. Но показать обязан. Это, как сама понимаешь, вопрос времени…
– Какого?
– Что – какого?
– Какого времени?
– Вообще говоря, никакого. Я должен был ознакомить людей с материалами немедленно. Но все же объясни – что происходит?
– Не могу.
– У тебя нет выбора.
– Выбор есть всегда. На карте – безопасность моей дочери.
Он посмотрел на нее долгим взглядом, пока не понял – она ничего не скажет. И ничто не поможет – ни угрозы, ни мольбы.
– Сам не понимаю, почему я это делаю… – сказал он медленно. – Короче, даю тебе три часа, чтобы закончить… не знаю, чем ты там занимаешься, но через три часа все должно быть закончено. После этого я вызову тебя на допрос и попробую добиться объяснений, что ты делала около дома, где обнаружены два трупа, да еще в компании с находящимся в розыске подозреваемым в убийстве и еще одним известным уголовником.
Она подошла к столу, посмотрела остальные снимки. И Катц, и Йорма – все на месте.
– Может, ты его и прячешь? – спросил Даниельссон. – Пока можешь не отвечать, но очень скоро придется ответить. Чертовски скоро. Я рискую карьерой ради тебя. И, как уже сказано, не понимаю почему. Потому что мы с тобой переспали? И знаешь… чем бы дело ни кончилось, с этим покончено. Ты не мой тип, Эва, я начинаю это понимать.
