Подвал. В плену - Нойбауэр Николь
Ханнес, поджав губы, промолчал.
– Значит, это так. – Баптист шлепнул ладонью по столешнице. – Почему он это сказал?
– Почему вы думаете, что ваш сын хочет вас уличить?
– Он болен. – Баптист повертел пальцем у виска, губы превратились в тонкую полоску. – Я всегда знал, что он болен. Как и его мать. Он невменяем.
– Как вы можете говорить так о собственном сыне? – Ханнес покачал головой.
Отец не смог бы такое сказать о собственном ребенке, если сам не был монстром. Постепенно Ханнес начал понимать, как функционирует Баптист, как работают его механизмы. Это была система. Секта из двух человек.
– Ну конечно! – воскликнул Ханнес. – Теперь мне все ясно. Вы хотите сделать из него невменяемого. Для этого и пригласили психолога…
– Чепуха! Он лишь получает необходимую помощь, c’est tout, вот и все.
– Нет, господин Баптист. Вы считаете вашего сына убийцей.
Как должен чувствовать себя Оливер, если ему со всех сторон твердят, что он потерял рассудок? Может, мальчик уже и сам уверился в этом? Подыгрывал своему отцу или боролся за остатки собственного достоинства? Оливер был частью этой системы – ключевой фигурой в ней. Ханнес не должен был этого допустить. Он посмотрел в темные глаза Баптиста и увидел, как в его зрачках пляшут неоновые огоньки.
– Хотите подсунуть его нам как подходящего подозреваемого? Чтобы мы оставили вас в покое? Или вы хотите его защитить? Потому что ваш золотой мальчик – убийца?
Слишком много вопросов за один раз. Баптист и вовсе перестал отвечать на них.
Вехтер заглянул в кабинет к начальнице, надеясь увидеть ее сидящей в кресле, но комната была такой же темной и холодной. Ничто не выглядит таким пустым, как пустой кабинет. Она убрала на письменном столе, словно знала, что сляжет с температурой на следующий день. Или она занялась этим уже при первых признаках болезни. Это на нее больше похоже. В кабинете было совсем темно, только автоответчик призывно мигал.
Вехтер не обратил на него внимания, вернулся в свой кабинет и набрал номер.
– Госпожа Герольд, я хотел бы задать вам еще несколько вопросов. Вы не могли бы прийти к нам?
– Мне бы не хотелось. – Ее тон был таким резким, что он услышал это даже по телефону.
– Тогда мне придется вызвать вас повесткой, – ответил комиссар.
– Вы этого не сделаете.
– Я не хочу вам угрожать. – Вехтер сделал паузу. – Я могу и приехать к вам, но наш разговор обязательно состоится. С повесткой или без.
– Вы находитесь возле Восточного вокзала? – поразмыслив, уточнила она. – Мне нужно зайти к врачу в том районе, а потом я собиралась выпить кофе. Может, встретимся у вокзала?
– Договорились.
Какая умная женщина! Он был рад, что так сложилось. Вот уже девять дней он ждал, что его рвение наконец иссякнет, ему не хотелось тащиться через весь город, чтобы потом перед его носом захлопнулась дверь. Он позже всех обнаружил, что сыт по горло этим расследованием.
Он сразу ее заметил в толпе людей, поднимающихся к платформам. Джудит стояла в длинном черном пальто, подчеркивающем строгое выражение ее лица.
– Вы хорошо выглядите, – сказал он.
Она помрачнела.
– Вы говорите неправду? – Женщина провела рукой по волосам. Сегодня на ней не было платка. – Это новый посттерапевтический шик. Последний писк моды из Парижа. О чем вы хотели со мной поговорить?
Славно, никакой светской болтовни. Он мог сразу начать с важной темы. Джудит и так довольно долго играла с ними в прятки.
– Теперь я знаю, в каком деле Роза Беннингхофф оказывала вам юридическую поддержку.
На глазах Вехтера ее лицо изменилось за долю секунды – осталась только маленькая девочка, больной ребенок в одежде взрослого, лишь игравший эту роль. Но потом она снова заговорила и стала прежней Джудит Герольд:
– Позвольте, я сначала возьму кофе?
У лотка с распродажей от булочной Джудит Герольд заказала чай с молоком, продавец обслуживала ее мучительно долго, предлагая черный, зеленый чай, присыпку из корицы. Наконец чай был заказан, и Вехтер смог взять бумажный стаканчик с эспрессо. Джудит Герольд сложила трость и сунула ее в сумочку. Они медленно спустились по пассажу с лавочками. Им не попадалось ни одного подходящего места, где они могли бы остановиться. Пришлось идти в потоке людей, бегущих по подземным переходам. Теперь комиссар понял, почему она предпочла встретиться здесь. Гул голосов и грохот поездов создавали идеальную анонимность.
– Почему вы подняли это дело? – Ее голос звучал выше, чем обычно. – Роза ведь должна была все уничтожить. Для меня эта тема закрыта.
– Она попыталась уничтожить документы. Но компьютеры ничего не забывают, а на людей нельзя полагаться, госпожа Герольд.
– Опоздали на два года. Неподсудны по сроку давности. Всю жизнь я боролась с собой. Стоило ли уведомлять об этом и добиваться возмещения за нанесение телесных повреждений? Ведь мне пришлось пережить все еще раз. А потом они все равно снова рассмеялись мне в лицо.
– Кто «они»? Ваши родители?
– Мои производители. Родители были у других.
– Почему вы с Розой хотели, чтобы эти документы исчезли?
– Весь этот процесс был ошибкой. Я больше не желаю иметь с этим ничего общего.
– Я надеюсь, вам ясно, насколько важными могли бы стать для нас эти документы, если бы мы о них узнали раньше? Одна сотрудница провела множество рабочих часов в погоне за вашими документами. Вы должны были рассказать нам об этом деле. Не следовало его скрывать.
Ему казалось, что он подавил злость, но она закипела в нем снова. В ходе расследования всегда важно знать, не прикрывается ли одно преступление другим. Очень важно. Ей должно быть лучше всех известно, к какой катастрофе могут привести секреты и тайны. Свидетельские показания ее дела стояли у него перед глазами.
«Теперь у тебя и папы есть совершенно сумасшедшая тайна. Ты никогда и никому не должна рассказывать об этом. Иначе папе придется отправиться в тюрьму, а тебе – в детский дом.
Девочка, ты никогда не должна говорить об этом. Иначе мы очень рассердимся, и ты будешь в этом виновата. Я больше ничего не хочу об этом слышать».
– Мне очень тяжело говорить об этом.
– Это вся правда? Или вы чувствовали, что родители вам угрожают?
– Мои производители? Они уже умерли. Лишь ребенок все еще жив.
Вехтеру пришлось немного поразмыслить и сообразить, о ком она говорит.
– Кто же ребенок? Вы?
– Только не пугайтесь. – Она криво ухмыльнулась. – Мне легче, когда я говорю о ребенке, хорошо?
– Я не пугаюсь.
Комиссар молча шагал рядом с ней. Джудит была окутана темнотой, которая притягивала к себе весь свет и энергию, и это невероятно истощало его. За всю карьеру он встречал множество жертв насилия. В процессе работы они получают помощь и сочувствие. Но что с ними делают годы или десятилетия? Многим удается наладить свою жизнь и обрести счастье. А что происходит с теми, кто этого сделать не в состоянии? Что произойдет с Оливером, когда детская схема перестанет работать? На какой-то миг Вехтер представил Оливера взрослым – резким, непредсказуемым, замкнутым.
– К вам имеет отношение Паульссен? Он вчера появлялся на похоронах…
– Ох, нет! Он имел отношение к Розе.
– Что вы имеете в виду?
– Это больше меня не касается.
– Но это касается нас.
– Тогда вам нужно с ним поговорить.
На ее лице больше не отражались эмоции. Джудит отвернулась. Все в ней говорило о том, что она хочет уйти.
– Мы это сделаем, госпожа Герольд. Разве вы не знали, что ваша подруга и Паульссен виделись?
– Я знала не обо всем, что случалось с Розой. Очевидно, знала еще меньше, чем думала.
– И не знали, что случилось в квартире напротив накануне убийства?
Вехтер подумал: что было бы, если бы в его собственном доме кого-нибудь убили? Наверное, он об этом и не узнал бы. Никто не чувствовал себя уверенно. Даже если рядом за стенкой спал комиссар уголовной полиции.
