Андрей Воронин - Личный досмотр
При чем тут какой-то чемодан?
— Ну как же! — воскликнул Углов, до слез огорченный тем, что собеседник не оценил лейтенантский жест доброй воли. — Кейс с материалами... Кассеты, фотокопии, дискета для компьютера... Ведь вы же за этим пришли, разве нет?
— Я пришел, чтобы объяснить тебе, сопляк, что в людей стрелять нехорошо, — сказал Комбат, продолжая держать убийцу в мундире на мушке и пытаясь сообразить, что должен означать этот чемоданный бред. Неужели Бурлаков вез какие-то кассеты? Может быть, он и в Москву приехал ради этого, а дружеская встреча — только предлог? Да нет же, решил он, не может этого быть. Не такой человек Григорий, чтобы впутываться в темные делишки, да еще и прикрываться при этом боевыми друзьями...
Тут до него вдруг дошло, что чемодан, о котором талдычил этот мозгляк в лейтенантских погонах, принадлежал скорее всего тому самому эфэсбэшнику, который и сейчас, наверное, лежал на свалке, упакованный в черную полиэтиленовую пленку, как дохлая собака. «Так оно и есть, — подумал Борис Иванович, — но вот вопрос: что мне теперь со всем этим делать?»
Он испытывал сильнейшее желание держаться подальше от закулисных игр, в которые, между прочим за народные деньги, с таким увлечением играли вчерашние чекисты. Более того, неприятностей с чекистами ему сейчас хватало и без каких-то подозрительных чемоданов, но оставлять кейс в руках этого недоумка почему-то не хотелось. Кто знает, что там, в этом кейсе? Рано или поздно за его содержимым придут, и, вполне возможно, это обернется большими неприятностями для всей страны, у которой, как и у Бориса Ивановича Рублева, этих неприятностей пруд пруди.
Стране было не до бывшего командира десантно-штурмового батальона, но Комбат никогда не был чересчур обидчив, а привычка без раздумий становиться на защиту интересов страны давно стала для него такой же само собой разумеющейся, как дыхание.
«Придется взять этот сундук, — подумал Комбат, — посмотреть, что там к чему. Посоветуемся с Андрюхой и решим, кому отдать. Может, там ничего особенного и нет и не из-за чего огород городить. А если есть... В общем, разберемся.»
Он тяжело вздохнул. Больше всего ему хотелось взять пистолет, который сейчас был у него в руке, и засунуть его товарищу лейтенанту в задний проход — желательно, поперек. Не убивать же его, в самом деле... Вместо этого он шевельнул стволом пистолета и устало сказал:
— Ладно, рассказывай. Рассказывай по порядку, как дело было, куда спрятал кейс и зачем ты в него лазил руками своими загребущими... Давай говори, только покороче.
Лейтенант изложил слегка подредактированную версию событий, не став, разумеется, упоминать о том, что носил кейс домой и просматривал кассеты.
— И все-то ты врешь, — выслушав его, со вздохом сказал Комбат. — Ведь врешь же, по глазам твоим поросячьим вижу.
— Что вы! — горячо возмутился Углов. — Как можно...
— Эх ты, ментяра, — снова вздохнул Борис Иванович. — В милицейскую школу небось пошел, чтобы от армии откосить? Ладно, пошли в твою камеру хранения.
Он подобрал валявшиеся на полу пистолеты сержантов и двинулся было к двери, но тут под столом ожила сброшенная на пол портативная рация. Один из патрулировавших аэропорт нарядов вызывал лейтенанта.
— Ответь, — приказал Борис Иванович. — Только не вздумай хулиганить, голову оторву.
Кряхтя и болезненно морщась, Углов встал с диванчика, дотянулся до рации и коротко переговорил со своими людьми, ни словом не упомянув о том, что попал в передрягу. Ему и в голову не пришло позвать на помощь: он был уверен, что имеет дело с офицером контрразведки, и не желал осложнять свое и без тоге бедственное положение.
Рука об руку они покинули дежурку. Уходя, лейтенант запер дверь на ключ, чтобы кто-нибудь случайно не побеспокоил отдыхавших на полу сержантов. Шагая рядом с ним к автоматическим камерам хранения, Борис Иванович с неудовольствием думал о множестве предстоящих хлопот и неприятностей.
Он ехал сюда просто набить парочку морд, а вместо этого впутался в очередную историю, финал которой представлялся весьма и весьма сомнительным. То есть морды-то он набил, но человек, стрелявший в Бурлакова, целый и невредимый семенил рядом, с собачьей преданностью заглядывая в глаза, и Комбат уже точно знал, что не станет сворачивать подонку шею, как намеревался вначале. Убить или покалечить человека можно в бою, в кровавой драке на взаимное уничтожение, а мараться об этого жалкого слизняка, готового на любое унижение ради спасения своей драгоценной шкуры, Комбату не хотелось. "И потом, — рассудил он, — этот типчик все равно свое получит.
Вот придут хозяева за кейсом, а его-то и нет... Другой бы, возможно, и вывернулся, но для этого ум нужен, а у этого мусора ничего не осталось, кроме полных штанов... Замочат они его, — с брезгливой жалостью подумал Борис Иванович, косясь на своего невольного попутчика. — Шлепнут мимоходом, перешагнут и пойдут дальше. Погоны надел... Мусор — он и есть мусор. Из-за таких, как он и этот его рябой сержант, у нас милицию и не любят. И никакое кино тут не поможет, никакие книги, никакие газеты. Кино — это хорошо, но люди привыкли верить собственным глазам.., и бокам, между прочим."
Они расстались в полутемном прохладном лабиринте, стенами которого служили казавшиеся бесконечными ряды ячеек автоматических камер хранения. Углов торопливо вскрыл ячейку и услужливо приподнял крышку кейса, давая Комбату возможность заглянуть внутрь. Комбат бросил равнодушный взгляд на содержимое чемодана и захлопнул крышку, едва не отдавив лейтенанту пальцы.
— Расписочку напишете? — осмелился поинтересоваться Углов, когда Борис Иванович уже начал поворачиваться к нему спиной.
— А благодарность в личное дело тебе не требуется? — обернувшись, сказал Комбат. — Или, к примеру, денежная премия?
— Извините, — понурился Углов. — Подождите! — придушенно воскликнул он, видя, что Комбат собирается уйти.
— Чего тебе еще? — устало спросил Борис Иванович. — Пис... — Углов запнулся и гулко сглотнул слюну от волнения. — Пистолет, — выговорил он наконец.
— Пис-пистолет? — удивленно переспросил Комбат. — Ах, это! Ну нет, братец, даже не проси. Ты же с ним не умеешь обращаться. Дай тебе пистолет, ты опять беды натворишь. Он же стреляет, ты что, не в курсе?
— Меня же посадят, — упавшим голосом сказал Углов.
— г А ты думал, орденом наградят? Да тебя убить мало, — утешил его Комбат и не оглядываясь зашагал прочь.
...Углов замолчал и стал смотреть в угол, бесцельно теребя верхнюю пуговицу кителя. Багор тоже какое-то время молчал, сосредоточившись на прикуривании новой сигареты. В комнате было душно и стоял неприятный запах.
— Да, лейтенант, — медленно сказал Багор, прерывая затянувшееся молчание. — Я смотрю, ты свои мозги дома хранишь, в банке с маринадом. А зря.
Углов коротко вздохнул и неопределенно пожал плечами.
Несмотря на все свалившиеся на него неприятности, внутренне он не мог согласиться с Багром: он-то знал про себя совсем другое. Он любил читать, никогда не обижал малышей — напротив, его самого обижали все, кому не лень, — и закончил среднюю школу, имея в аттестате всего одну тройку. Он никогда не опаздывал ни в школу, ни на работу и ни разу ничего не украл, кроме варенья из буфета да изредка кое-какой мелочи из маминой сумочки. Он не был ни пьяницей, ни наркоманом, он не изменял жене.., он был хорошим человеком, черт возьми! Конечно, у каждого имеются свои недостатки, но в целом он ощущал себя хорошим, хотя и не понятым жестоким миром. Тот эпизод, когда он обдуманно выстрелил в спину безоружному человеку, был просто эпизодом, и теперь, по прошествии полутора суток, казался уже наполовину выдуманным, наполовину приснившимся в дурном сне. Коротко говоря, лейтенант Углов считал свалившиеся на него неприятности совершенно незаслуженными и винил во всем идиота Шестакова.
— Ты хотя бы видел, на чем этот тип уехал? — прерывая цепь его горестных размышлений, спросил Багор.
— А? — испуганно вздрогнув, переспросил грубо возвращенный к реальности лейтенант.
— Ну да, конечно, о чем я говорю, — спохватился Багор. — Где уж тебе... Говно твое дело, товарищ лейтенант. Шлепнуть бы тебя, да мараться неохота.
Он ни капли не кривил душой: ему действительно почему-то не хотелось мараться о лейтенанта. Углов, сам того не зная, обладал счастливым качеством: о него никто не хотел мараться, предпочитая предоставить это неаппетитное занятие кому-нибудь другому.
Внезапно дверь без стука распахнулась. Багор схватился за пистолет, проклиная себя за благодушие, с которым оставил дверь незапертой, но вместо наряда милиции на пороге появилась женщина лет пятидесяти, одетая в рабочий халат защитного цвета. В одной руке она держала совок и веник, а в другой с опаской сжимала какой-то сверток в новеньком полиэтиленовом пакете.
